Попутно расквартированный в той или иной провинции полк брал на себя и массу других функций, в общем-то к военному делу никак не относившихся: ловили воров, разбойников и беглых крестьян, удерживали от побегов тех, кто еще сбежать не успел, боролись с контрабандой и незаконным винокурением, с незаконными порубками леса, а главное – осуществляли неустанный надзор за гражданской администрацией, сплошь и рядом не заморачиваясь существующими законами. Коломенского бургомистра проезжий генерал Салтыков «бил смертным боем». Но бедняге, можно сказать, еще повезло: псковского бургомистра рядовые пьяные солдаты исколошматили так, что он умер, а члена ратуши застрелили. По всей Руси Великой носились особо доверенные гвардейцы, чтобы присматривать за губернаторами и прочими высшими канцеляристами провинции, не допускать волокиты в делах и со сбором налогов. В Твери тамошнего воеводу и нескольких других высших чиновников держали в цепях по распоряжению рядового (!) гвардейского солдата. Не где-нибудь, а в Москве опять-таки рядовой солдат Преображенского полка Пустошкин прямо-таки на рабочем месте посадил на цепь тамошнего вице-губернатора Войекова, имевшего, между прочим, воинский чин бригадира (по тогдашним уставам, средний между полковником и генералом), а потом присовокупил к нему бо́льшую часть канцелярии. Так и работали во главе с бригадиром – сидя на цепи.

Да что там бригадир… К одному из виднейших русских военачальников того времени графу Шереметеву, первому кавалеру ордена Андрея Первозванного, прислали в качестве «смотрящего» гвардии сержанта Щепотьева. С именным повелением Петра, где говорилось, что сержанту «велено быть при вас некоторое время и что он будет вам доносить, извольте чинить». Фельдмаршал, отданный под команду гвардейскому сержанту, – это уже нечто сюрреалистическое… Сохранились жалобные письма Шереметева своему свату Головину о том, что Щепотьев приказывает фельдмаршалу «во всем его слушать». А попутно развлекается на всю катушку, пьянствуя и днем, и ночью, пуская ракеты: «опасно, чтоб города не выжег». Головин посочувствовал письменно, но сделать ничего не мог…

В мае 1718 года в русских документах впервые появляется слово «полиция». До этого полицейскими функциями (наряду со многими другими) занимались исключительно воеводы – и оттого, что этих функций, самых разнообразных, было слишком много, до криминала руки не всегда и доходили… В первую очередь воеводы озабочивались проверкой паспортов – паспортную систему в России ввел как раз Петр I: теперь всякий, выезжавший из места своего постоянного жительства, обязан был иметь паспорт. Говоря по-современному, воеводы следили и за «пропиской в режимных городах», какими считались Москва и Петербург: «И чтобы приезжие люди являлись к нему (воеводе. – А. Б.) и записывались в приказной избе, а не явясь и не записываясь, никто бы у кого не жил». Были и прямые указания бороться с преступностью: «А буде какие люди учнут красть и разбивать и иным каким воровством воровать, велеть таких людей имать и расспрашивать, и про них сыскивать, и учинить им по Соборному Уложению, кто чего доведется». Как и в прежние, допетровские времена, предписывалось держать караулы «в дни и ночи беспрестанно, пресекать всевозможные нарушения общественного порядка, не позволять ночную торговлю водкой, игру в кости, топить ночами, вообще с наступлением темноты с огнем не сидеть и не ходить». Однако при этом на воеводских приказных избах лежало еще множество обязанностей, уже не имевших никакого отношения к криминалу: заботиться о благоустройстве города, мостить улицы, разрабатывать меры борьбы с пожарами (создавая этакие «добровольные пожарные дружины» и снабжая их всем необходимым инвентарем).

Создание в 1718 году Санкт-Петербургской полицмейстерской канцелярии (а в 1722 году и Московской) частью «разгрузило» воевод. Но особых прорывов все же не произошло. Во-первых, в бумагах Кабинета министров сохранилась масса жалоб на прямо-таки катастрофическую нехватку кадров. Если не считать чисто канцелярских служащих, «оперативный состав» состоял из постоянного (полицмейстер, 3 капитана и 3 поручика) и «переменного» состава (ежегодно менявшиеся 6 унтер-офицеров, 16 капралов и 120 рядовых Санкт-Петербургского гарнизона). По старой армейской привычке старшие офицеры, от которых зависело откомандирование в Канцелярию офицеров, старались в первую очередь избавиться от самых худших. А потому встречаются жалобы, что командиры, особенно Санкт-Петербургского и Рижского гарнизонов, отправляют служить в Канцелярию вообще (!) неграмотных офицеров (видимо, выслужившихся из рядовых, что при Петре было не редкостью), да вдобавок «отставленных из полков за шумство». Одним словом, на тебе, Боже, что нам негоже… С чисто канцелярским народом обстояло не лучше: «Которые при главной полиции подьячий обретаются и из тех большая часть, за пьянством и неприлежностью весьма неисправны». Жалобы на «кадровый голод» встречаются и двадцать лет спустя. Во-вторых, на Канцелярию взвалили массу дел, собственно, никакого отношения к полицейской службе и не имевших: вести работы по благоустройству улиц, чистить Неву и каналы, заботиться об освещении улиц, о доброкачественности привозимых в Петербург съестных припасов, надзирать, чтобы извозчики и вообще экипажи не носились сломя голову – а порой и выставлять весной и осенью караулы по берегам Большой и Малой Невы, чтобы не пропускать беспечных прохожих, сплошь и рядом проваливавшихся под подтаявший лед, и не обязательно в пьяном состоянии.

Естественно, ни о какой «оперативно-разыскной работе» в таких условиях говорить не приходилось. Тут уж кто попался, тот и попался, а кому повезло – растаял в безвестности. Да и разыскники из помянутых неграмотных офицеров, отставленных из своих полков за всевозможные буйства, явно талантами к этому ремеслу не блистали.

Порой для борьбы с воровством и грабежом применялись довольно оригинальные методы. Случалось, что убегавший вор-разбойник сбрасывал улики, то есть украденное. Если в полицию приносили неизвестно кому принадлежащие вещи, о них с барабанным боем объявлялось на площадях, а то и в присутственных местах вывешивались бумаги о находках.

Известен и вовсе уж курьезный случай, случившийся гораздо позже, в царствование Анны Иоанновны (1735 год). Ее известный шут Балакирев был печально славен запредельным даже по меркам того времени пьянством. В один прекрасный день появившиеся на улице полицейские барабанщики громогласно объявили: впредь петербургским обывателям запрещается как посещать Балакирева, так и принимать его у себя. Чуть позже это распоряжение отменили, но с уточнением: и принимая у себя Балакирева, и приходя к нему в гости, не пить с ним ни капли. Веселая у человека была репутация…

Как водится, денег в казне катастрофически не хватало, в том числе и на полицию. Красноречивый отрывок из донесения генерал-полицмейстера Девьера в Сенат от 1723 года: «А вышеупомянутые унтер-офицеры, капралы и рядовые мундиру не получали с 1718 году, а ружья и амуниции с 1715 году, которые в оном претерпевают немалую нужду и за босотою и наготою на работы не выходят, а за неимением амуниции на караулы не ходят». Какая уж тут борьба с преступностью, если у сотрудников канцелярии нет даже «башмаков, чулок, рубах с порты, галстухов»…

И это при том, что Девьер был человеком не случайным и никак не малоизвестным. Антон Мануилович Девьер, приехавший когда-то в Россию из Голландии, стал царским денщиком, дослужился до генеральских чинов, около двадцати лет был любимцем Петра, вообще «своим человеком» в царском семействе – воспитатель царевен Натальи Алексеевны и Натальи Петровны, царевича Петра Алексеевича…

Нужно заметить, что наказания за всевозможные правонарушения Петром введены были строгие, и Девьер выполнял их со всем усердием. Даже по меркам того времени порой было крутовато: за необъявление о приезжающих и отъезжающих – битье кнутом и ссылка на каторгу; за вывоз в Неву и каналы всевозможных нечистот – кнут и вечные каторжные работы; извозчикам за езду на невзнузданных лошадях и «сбивание с ног прохожих» – в первый раз кошки (девятихвостая плетка, особенно большое распространение имевшая на флоте), во второй раз – кнут, в третий – вечная каторга; за продажу недоброкачественных съестных припасов – в первый раз кнут, во второй – каторга, а иногда и смертная казнь; за допущение в своих домах азартных игр и пьянства – кнут и ссылка на каторгу; караульщикам у «рогаток» (шлагбаумов, в ночное время перегораживавших улицы) за невыход на помощь при крике «Караул!» – смертная казнь; просящим милостыню – в первый раз батоги, во второй – кнут и каторга; за пение песен на улицах – батоги. За побег из Петербурга или хотя бы попытку к нему насильственно доставленных туда ремесленников и мастеровых – батоги, кошки, кнуты, каторга, а порой и смертная казнь. Гуманизмом, одним словом, не страдали. Правда, в патриархальной Москве было все же чуточку полегче…

Ну, а потом санкт-петербургская полиция получила удар, можно сказать, по самой верхушке. Несмотря на все свои чины и звания и многолетнее пребывание в «ближнем кругу» Петра, Девьер и в разряд государственных деятелей не вышел, и своим человеком в высшем обществе не стал. Чтобы хоть как-то укрепить свое положение в «высших сферах», он решил найти подходящую невесту. Он прекрасно понимал, что никто из старинной русской знати не отдаст за него дочь (как за человека происхождения самого «подлого»), а потому собрался жениться на Анне Даниловне, родной сестре Меншикова (тоже неспособного похвастать знатностью происхождения). Как-то ему удалось очень быстро девицу обаять, и Девьер, заручившись ее согласием, по всем правилам попросил ее руки у Меншикова. Меншикову такой зять (без капиталов и положения в обществе) показался совершенно ни к чему: в полном соответствии с незатейливыми нравами той эпохи Данилыч собственноручно отвесил генерал-полицмейстеру несколько пощечин, а потом кликнул своих гайдуков и велел «бить смертно». Те взялись за нагайки. Девьер с большим трудом вырвался и, весь в крови, бросился жаловаться Петру…

Петр разгневался не на шутку. Дубинкой он Меншикова на сей раз не колотил (а такое порой случалось), но настрого велел в трехдневный срок обвенчать Девьера с Анной Даниловной. Куда было Меншикову податься? Пришлось согласиться. Забегая вперед, скажу, что это предприятие Девьеру не принесло ни малейших выгод: влияния в придворных кругах женитьба ему не добавила, а вот в лице Меншикова он приобрел затаенного врага.

Пока был жив Петр, все шло гладко: Девьер старательно руководил столичной полицией, по мере возможности реорганизовывая ее на европейский лад. Даже после смерти Петра и вступления на престол Екатерины I дела у генерал-полицмейстера вроде бы шли неплохо: он получил чин генерал-лейтенанта, звание сенатора, орден Александра Невского и графский титул.

Но Меншиков умел ждать… Пришло время, и Екатерина заболела настолько серьезно, что стали всерьез думать о назначении наследника престола. Моментально сколотились придворные партии, начались интриги вокруг нескольких кандидатов. То ли кто-то наплел Меншикову, что Девьер противостоит его замыслам, то ли Меншиков увидел наконец момент разделаться с навязанным зятем. Как бы там ни было, он добился у императрицы указа о назначении следственной комиссии для суда над Девьером. Указ этот он составлял, несомненно, сам. И прописана там была, если подумать, откровенная ерунда: якобы Девьер, когда весь двор скорбел об ухудшении здоровья императрицы, наоборот, веселился и говорил племяннице императрицы, что плакать вовсе и не надо; якобы говорил то же самое и цесаревне Анне Петровне: мол, плакать не надо, лучше выпить бокальчик вина, якобы, встретив заплаканную цесаревну Елизавету, только смеялся, да вдобавок как-то не так шутил с цесаревичем касательно его будущей женитьбы.

Обвинения, согласитесь, какие-то несерьезные. Во всяком случае, слабоватые для того, чтобы судить довольно высокопоставленного сановника. Ну что же, Меншиков прекрасно знал самый надежный способ погубить соперника: подпустить политических обвинений (что прекрасно действовало не только в России). Он и подпустил, тут уж его учить было не нужно. Наплел уже плохо воспринимавшей реальность императрице, что негодяй Девьер вдобавок всячески интригует против планов Екатерины назначить наследником будущего Петра II и его женитьбы, мало того, сколотил партию единомышленников. Началось следствие, как легко догадаться в полном соответствии с традициями того времени: генерал-лейтенанта, графа и сенатора без всяких церемоний вздернули на дыбу. После двадцати пяти ударов кнутом он признал все обвинения и назвал «сообщников». Императрице тут же отправили доклад: «Преступники дерзали определять наследника российского престола по своему произволу и замышляли противиться сватанию великого князя, происходившему по высочайшей воле».