– Вот это самое главное, Гапон: я свидетель. Я свидетель, понял? Я тут за стенкой был, в двести шестой, у Бумагина, и всё слышал. Бумагин подтвердит, что я в его комнате сидел. Если чего – я тебя заложу с потрохами, и загремишь по статье. Всосал? – Ванька сделал паузу и в последний раз начал тыкать Гапонова в портвейн. – Всё услышал? Всё понял? Всё запомнил?

Бледный от волнения Отличник стоял у входа в блок. Ванька без слов обнял его за плечо, развернул и повёл обратно в кухню. Из кухни им навстречу вышла девушка с чайником, кивнула и пошла дальше. Выкрашенная в вездесущий синий цвет кухня была голая, но довольно чистая. В окне косым обрезом виднелась стена общаги, которая в это время дня заслоняла от кухни солнце. Всё помещение заполняла густая тень, и от этого контраста город за окном, уже ощутивший приближение вечера, стал вызывающе ярким: оранжевые дома с чёрными и алыми окнами, жирные, болотно-зелёные кроны деревьев и фиолетовое небо, на дне которого светились вдали фантастически белые многоэтажки заречного района.

Ванька плюхнулся на подоконник, под которым стоял мусорный бак. К баку, как щит к надгробию воина, была прислонена крышка. Отличник сел рядом на стол, столешница которого была покрыта рыжими кругами ожогов. Ванька закурил, поскрёб бороду и спросил:

– Ты слышал?

– Слышал.

– Хреново всё это… – Ванька сплюнул. – Гапонов-то, оказывается, сам к Нельке неровно дышит. Не надо было с ним ссориться, да деваться некуда… И шантаж мой белыми нитками шит. Ну, Бумагин, конечно, за меня горой, только изнасилования-то не было, да и заяв никаких никто писать не будет – чего Нельку позорить…

– Зачем же ты тогда всем этим грозил? – удивился Отличник.

– Сам посуди, отец. – Ванька снова сплюнул. – Нам что главное? Завтрашний студсовет пережить. На Нельку Гапонов и так больше не полезет, меня побоится. А вот чтобы меня не выперли из общаги, мне Гапонова ошеломить надо было. Вот и ошеломил, блин. Лишь бы Гапон до завтра не расчухал, что к чему. А следующий студсовет только в конце сессии. Значит, если кого не зарежем, то доживём год в общаге. Лёльке и Нельке на пятый курс поселение дадут без проблем, за ними грехов нет. Игорёхе дадут, потому что его Ботва любит. И тебе дадут, потому что ты маленький, не пьёшь, не куришь, учишься зашибись. Ну а про себя я сам позабочусь. Если Гапонов решит мне заподлить и не даст поселение, я ему ещё тот цирк-шапито организую. Скажу: квасили вместе, а теперь я – пидарас, а он – д’Артаньян? Развоняюсь на всю общагу. Гапона тогда самого из председателей выкинут. Так что мы при своих остались.

Отличник молчал. Ванька поглядел на сигарету в прыгающих пальцах.

– Игорёха, конечно, правильно поступил, что побежал к Гапону резкость навести, – продолжил Ванька. – Но вот делать этого он не умеет, начал сопли на кулак мотать… А не успел бы я, так завтра на студсовете Гапонов сказал бы, что Каминский первым полез, Говнорезов бы подтвердил, а Игорёха не стал бы ничего объяснять, чтобы Нельку выгородить. И меня с Игорёхой на пару завтра турнули бы из общаги. К тому же Гапонов Игорёхе здюлей бы навешал, а потом с полным правом опять на Нельку полез, и началась бы форменная коррида.

Ванька докурил и ввинтил окурок в стену.

– Игорёха, конечно, отличный человек, но слабоват. Он ставку делает только на свою любовь, а это слишком шатко для нашей долбаной жизни. Он думает, что коли с бабами он Александр Македонский, так и в остальных случаях всех победит и на хер пошлёт. А разным Гапоновым на его любовь насрать прицельно с пожарной каланчи. Поэтому я и встрял. Хотя по уму мне эта склока – как для жопы дверца…

Ванька, выговорившись, спрыгнул на пол и поглядел на руки.

– Вроде не дрожат больше. Значит, не психую… Пойдём домой, отец. Сейчас Игорёхе надо будет ещё клизму поставить.

Игорь с Ванькой сначала поругались, потом помирились, потом ходили в двести двенадцатую к Нелли и Лёле, потом решили купить вина и устроить общий ужин, потом поставили вверх дном всю комнату, разыскивая пустые бутылки, чтобы сдать их, потом наконец упёрлись в гастроном, успев перед уходом опять разругаться. Отличник же решил снова сесть за учёбу. Передряги передрягами, а сессия сессией, и экзамен приближался.

Но погрузиться в учение с головой ему всё равно не удалось. Сперва пришёл за сигаретами Вадик Стрельченко. Потом по душу Игоря вновь явилась Марина Савцова. Потом кто-то искал, где живёт какой-то Бобылёв. Потом пришла успокоившаяся Нелли и, ругаясь, долго рылась в продуктовой тумбочке, выбирая что-нибудь на ужин. Потом снова пришла Нелли и, ругаясь, выгнала Отличника из-за стола, чтобы достать тарелки. Потом притащился однокурсник Отличника Максим Зимовец и долго, с унижением и угрозами, выпрашивал учебник. Потом опять пришла Нелли и, ругаясь, забрала соль. Потом в гости завалился Борька Аргунов и, видя, что никого нет, а Отличник занят, разлёгся на Ванькиной койке и начал курить. Покурив и не дождавшись внимания, он за гриф, как убитого гуся за шею, подтащил к себе гитару, смёл рукой накопившийся от бездействия на струнах музыкальный мусор и заиграл похоронный марш. Тогда Отличник не выдержал.

– Всё, Аргунов, – вставая и собирая тетради, подвёл он итог. – Не могу я больше в этой проходной учиться. Вымётывайся – я запираю комнату и ухожу в читалку.

Читалка находилась на первом этаже. Отличник пошёл туда через вестибюль, где на вахте бабку Юльку уже сменил какой-то студент из подрабатывающих старшекурсников. Читалка представляла собой большой, совершенно голый зал, полностью заставленный ученическими партами. За её окнами в узком скверике вдоль общаги молодые мамы катали коляски и курили сигареты. В читалке, несмотря на то что в сессию здесь собиралось много народу, стояла благоговейная тишина, нарушаемая лишь осторожным шорохом затёкших ног, шелестом страниц и редким шёпотом, столь тихим, что он почти превращался в телепатию. Отличник сел подальше от дверей за парту с красивой однокурсницей Милой Северьяновой и наконец-то полностью ушёл в учебу.

Он просидел в читалке два или три часа, и его лишь дважды оторвали от занятий: один раз собрала конспекты и ушла Мила, другой раз, пригибаясь, словно под обстрелом, к Отличнику пробрался Игорь и сказал, что Нелли и Лёля зовут его перебирать гречку. На это Отличник ответил, что он с утра мыл посуду, а некоторые дрыхли и пусть они теперь сами перебирают гречку, а он будет учиться, потому что поступал в институт не для того, чтобы мыть посуду за тех, кто ночью шляется по бабам или вышибает двери, и не для того, чтобы перебирать гречку, а чтобы получать высшее образование. Прослушав гневную отповедь Отличника, Игорь, так же пригибаясь, убежал.

Отличник ещё некоторое время сидел и читал, и тут за ним пришла Лёля.

– Отличничек!.. – театральным шёпотом прокричала она и от ужаса округлила глаза. – Мы все уже за стол садимся!..

– Иду, иду, – покорно согласился Отличник, собирая тетради.

Общага переживала последний предсонный всплеск жизни. Двери её хлопали, пропуская вереницы жильцов и гостей. В вестибюле у телефона-автомата маялась очередь. Со студентом-вахтёром уныло ругалась какая-то девушка по поводу журнала, который у неё то ли свистнули со стола вахты, где обычно лежала выписанная студентами почта, а то ли вообще не принесли. На главной лестнице была суета, на чёрной – голоса, смех и дым сигарет. Балконы усеяли курильщики, как воробьи – телеграфные провода. В кухнях шипела вода в кранах и могуче трещали на плитах сковородки. Из блоков доносились футбольный гвалт и захлёбывающаяся скороговорка телекомментатора. Отличник шёл по этим лестницам и этим коридорам, о чём-то несущественном болтая с Лёлей, и ощущал, что он гаснет, растворяется, наполняя собой общагу, и его осязание становится вечным общажным сквозняком, его зрение смягчается прозрачными сумерками её помещений, слух его превращается в голоса, смех, хлопанье дверей, кухонный шум, и душа его вмещает в себя всю вселенную общаги с её радостью, разочарованием, первой любовью, надеждой и болью. Отличник шёл и чувствовал, что он любит, бесконечно любит общагу.

В двести четырнадцатой Ванька, Игорь и Нелли уже сидели возле стола. На подоконнике теснились четыре бутылки, сипящий электрочайник и две кастрюли, у одной из которых из-под крышки валил пар. Ванька ковырял штопором в пробке пятой бутылки. В комнате всё было синим от вечера и сигарет.

– Ты, блин, уже заколебал всех!.. – закричал Отличнику Ванька.

– Припёрся всё-таки… – проворчала Нелли с выражением глубочайшего неудовольствия.

Лёля за плечи усадила Отличника и, целуя его в макушку, с вызовом сообщила:

– Он хороший, да! А вы все дураки.

Ванька вскочил, сдвинул четыре стакана и разлил вино.

– Лёлька, где у этого чучела бутылка? – спросила Нелли, и Лёля, спохватившись, попросила Игоря:

– Игорёк, достань там из-за шторы лимонад Отличнику.

– Может, винища, харя? – подмигивая, спросил Ванька.

– Сами пейте вашу бурду, – отозвался Отличник.

– Это не бурда, Отличничек. Ванечка «Алиготе» купил.

– Пусть лимонад пьёт, – строго велела Нелли. – Во-первых, неполовозрелым детям вино противопоказано. Во-вторых, он денег не давал. Кстати, Отличник, с тебя два рубля. А в-третьих, хоть один нормальный человек будет среди ваших пьяных рож.

– Радость моя, ты бы лучше занялась тарелками, – ласково попросил Игорь.

– Не ори на меня! – сурово осадила его Нелли.

– Ну, понеслась… – вздохнул Ванька. – Давайте по пять грамм.

– Дождись Нелли, – придержал его Игорь.

– Подлец! – с пафосом сказала Нелли, столовским жестом кидая перед Ванькой тарелку с гречневой кашей и двумя сосисками. Ванька плотоядно понюхал её, блаженно засопел и обнял Нелли.

– Ты пищевая проститутка, Симаков! – отбрила его Нелли. – Ты женщинам за пищу отдаёшься. Убирай из моего уха свою позорную бородёнку.

– Ни одного поцелуя без любви, Нелечка! – поддержала её Лёля, раскладывая всем салат.

Наконец Игорь поднял стакан и, потупившись, замолчал.

– Не тяни, отец! – застонал Ванька. – Душа горит!..

– Давайте выпьем за нас, – веско сказал Игорь. – Чтобы мы всегда были вместе и чтобы нам вместе всегда было хорошо.

Все выпили и переключились на тарелки.

– Чего это, Симаков, ты сегодня хорошее вино купил? – спросила Нелли, рассматривая бутылку на подоконнике.

– Это я собезьянничал, – с полным ртом сообщил Ванька. – В гастрономе в очереди передо мной мужик на свадьбу покупал целый ящик «Алиготе». А я что, не жених? Ну, и взял то же. Что крестьянин, то и обезьянин.

– По-моему, чуть-чуть недосолено, – поделился наблюдением Игорь. – Солнышко, подай соль, будь добра…

– Неблагодарная свинья, – подавая соль, сказала Нелли, которая солила кашу. – Больше никогда ничего не получишь.

– Ладно, хватит жрать, – неожиданно быстро сказал Ванька. – Пора погреться. – Он схватил бутылку. – Как говорят французы, «Либерте, фратерните, “Алиготе”».

– Не гони коней, Иван, – предостерёг Игорь.

– Пьяница-пьяница за бутылкой тянется, – поддразнила Лёля.

Ванька снова начал разливать. Отличник с изумлением заметил, что из его тарелки уже исчезли салат и обе сосиски.

– Ну ты, Ванька, и горазд жрать, – сказал он с уважением.

– Ем быстро, – ответил Ванька.

– И много, – добавила Нелли.

– И часто, – добавила Лёля.

– И не впрок, – подвёл итог Игорь.

Ванька разлил вино.

– Положить тебе ещё салатику, Отличник? – спросила Лёля.

– Мине тоже салатику, – пропищал Ванька, подсовывая тарелку.

Нелли взяла свой стакан, посмотрела на свет и удивилась:

– Что там за гадость плавает?..

Она поставила свой стакан Ваньке, а его стакан взяла себе.

– Вы слыхали, друзья мои, что позавчера в пятьсот шестой комнате человеку голову проломили? – вдруг мрачно спросил Игорь.

– Как?!.. – потрясённо воскликнула Лёля и уронила с ложки на стол салат. – За что?..

– Разлил, а потом долго держал, – пояснил Ванька.

– Дурак, – обиделась Лёля.