– Да не в замешательстве я. Просто это странно, вот и все… вернуться сюда после всех этих лет.

– Это ты придумала. А я просто хочу, чтобы ты помнила об этом, если все вдруг пойдет наперекосяк.

Я отталкиваю руку Лахлэна:

– Я об этом ни на секунду не забываю. И из-за меня ничего наперекосяк не пойдет. – Я смотрю на дом. Из одной гигантской трубы идет дым, во всех окнах горит свет. – Я Эшли. Ты Майкл. Мы в отпуске. Мы потрясены тем, как прекрасен этот дом, мы просто в полном восторге. Мы ни разу не бывали на озере Тахо, но всегда об этом мечтали, и вот теперь мы просто в восхищении оттого, что наконец видим эти края.

Лахлэн кивает:

– Умница.

– Только не надо этого покровительственного тона.

В это мгновение открывается парадная дверь, и в прямоугольнике света появляется женщина. Ее светлые волосы так блестят, что вокруг ее головы образуется гало. Ее лицо невозможно рассмотреть, потому что на крыльце лежит ночная тень. Она стоит и смотрит на нас, обхватив себя руками. Ей холодно, и она наверняка гадает, почему мы не выходим из машины. Я протягиваю руку и выключаю зажигание.

– Ванесса смотрит на нас, – шепчу я. – Улыбнись.

– А я улыбаюсь, – говорит Лахлэн, включает радио, находит станцию, передающую классическую музыку, и включает на полную громкость.

Затем он тянется ко мне, обнимает меня за шею и притягивает к себе для долгого страстного поцелуя, а я не понимаю, то ли он хочет передо мной извиниться, то ли целует меня напоказ перед Ванессой. Ну прямо голубки. Решили поворковать перед тем, как выйдут из машины.

Тут Лахлэн отстраняется, промокает платком губы и одергивает рубашку:

– О’кей. Пойдем познакомимся с хозяйкой.

Глава седьмая
Нина

Тринадцать лет назад

Мы с мамой восемь часов ехали от Лас-Вегаса до Тахо-Сити на машине. Это было в тот день, когда я окончила восьмой класс в старшей школе. Шоссе вело нас вдоль границы между Невадой и Калифорнией. Мы двигались на север и запад, и я чувствовала, как постепенно холодает. Гнетущая жара пустыни отступала перед наплывом холода с гор Сьерра-Невада.

Я была не против отъезда из Вегаса. Мы прожили там два года – при нашем образе жизни это целая вечность, – и я ненавидела каждую минуту, проведенную там. Что-то было особенное в тамошней всепоглощающей жаре. Безжалостное, неустанное солнце все делало лаконичным и грубым. Оно загоняло человека в стерильные пространства помещений с кондиционерами. В коридорах школы, где я училась, царил хронический запах пота – резкий, звериный. Казалось, все школьники живут в постоянном страхе. И вообще Вегас не выглядел городом, в котором кому-либо следовало жить постоянно. Даже несмотря на то, что наш многоквартирный дом стоял в нескольких милях от центра, в отштукатуренном спальном районе, который годился для окраины любого западного города, все равно на наших кварталах лежала тень Стрипа^[33]. Весь город словно повернут лицом к центру, к яме с деньгами. Зачем здесь жить, если только у тебя нет желания по-быстрому сорвать куш?

Мы с матерью жили в районе, над которым самолеты шли на взлет и посадку, и каждые несколько минут можно было запрокинуть голову и увидеть в небе самолет. То и дело в Вегас прибывали сменяющие друг друга орды – ради Большой Удачи и коктейля «Маргарита» на каждом шагу. «Пиявки», – клеймила их моя мать. Можно подумать, мы здесь поселились не ради этих самых пиявок. Каждый вечер она усаживала меня перед телевизором и уезжала в казино, чтобы попытаться грабануть тех самых «пиявок».

А теперь мы направлялись к аристократичному озеру Тахо, стране домов для отдыха, летних людей и винтажных деревянных глиссеров. «Я нашла местечко в Тахо-Сити, на калифорнийском берегу озера, – объясняла моя мать по пути. Она повязала светлые волосы тонким шарфом на манер кинозвезды и вела себя так, словно сидела за рулем винтажного кабриолета, а не хэтчбека „хонда“ с заляпанным грязью кондиционером. – Там более аристократично, чем на Южном берегу, где сосредоточены казино».

Господи, как мне хотелось ей верить. Мы будем жить аристократично! Мы миновали перевал и спустились в озерную долину, и у меня было такое чувство, будто мы сбрасываем старую кожу и примеряем новую, новых себя. Я снова пойду в школу и окончу ее. Я зажмурилась и представила себя на сцене, со свитком прощальной речи в руке, а на моей магистерской шапочке надпись «Гарвард». А мама… Она станет работать в казино легально, а это само по себе станет большим достижением. Я рассматривала сосны и позволяла себе верить, что долгий список мест, где мы успели пожить, закончится здесь, в тихом горном городке, где мы сумеем раскрыть то, на что мы на самом деле способны.

Считайте меня наивной. Вы не ошибетесь.

Оказалось, что Тахо-Сити никакой не город, а лесистая деревушка на берегу озера. Главная улица – ленивая цепочка ресторанов, где готовят отбивные, пунктов проката лыж, риелторских контор и художественных галерей, где продают горные пейзажи, нарисованные густыми слоями масляной краски. На южной окраине городка из озера вытекала река Траки и лениво текла вдоль по склону горы к далеким равнинам. Ее вода кишела туристами на надувных лодках и покрышках.

А наше новое жилище оказалось не квартирой в большом доме. Это был домик на тихой улочке, за которой начинался лес. Стоило мне увидеть этот дом – и я мгновенно влюбилась в него. В веселую желтую краску, в печную трубу, сложенную из речного сланца, в ставни с вырезанными в середине сердечками. Все это обещало радость. Передний двор представлял собой ковер из сосновой хвои – мягкий, потому что нижний его слой медленно истлевал. Снаружи за домом ухаживали лучше, чем внутри. Гостиная оказалась темной, от ковра пахло пылью, столешница в кухне была обшарпанной, в спальне стояли шкафы без дверец. Но все внутри было отделано сучковатыми сосновыми досками, поэтому мне казалось, что мы с мамой – бурундуки, поселившиеся в дупле.

Мы приехали туда в начале июня, в то самое время, когда из зимнего хранения вынимают моторные лодки, а к главной дороге подтаскивают лодочные трапы. В первые несколько недель по утрам я ходила к озеру и смотрела, как лодочники развешивают по бокам причалов кранцы^[34], похожие на черные сосиски (когда борт лодки касался этих кранцев, слышался визгливый звук), а владельцы ресторанчиков достают из кладовых летние зонтики и убивают пауков, которые поселились в складках ткани за зиму. В восемь утра поверхность озера была похожей на стекло, а на мелководье вода была такой прозрачной, что было видно, как ползают по илистому дну раки. К десяти часам винты моторных лодок и лыжи водных лыжников превращали воду в пенистый суп. Озеро наполнялось подтаявшим снегом. Купаться еще было рано, разве что в гидрокостюме. И все же вряд ли можно было пройтись по пирсу, не увидев, как кто-нибудь из приехавших на лето детишек прыгает с дальнего края «бомбочкой». Через несколько минут мальчишки забирались на пирс, бледные и покрытые пупырышками «гусиной кожи».

Я не плавала. Я проводила лето на берегу, устроившись в заржавевшем шезлонге, который однажды нашла на берегу. Сидела в шезлонге и читала книги по списку, полученному в новой школе. «Мэр Кэстербриджа»^[35], «Квартал „Тортильяфлэт“»^[36] и «Урок перед смертью»^[37]. Большую часть времени я была в одиночестве, но меня это не угнетало: для меня друзья всегда существовали в прошедшем времени. Каждый вечер моя мать облачалась в вечернее платье цвета кобальта, усыпанное блестками, с таким высоким разрезом сзади, что едва не были видны трусики. К нижнему краю декольте был приколот беджик с ее имением – «Лили». Мать садилась за руль и ехала сорок пять минут в штат Невада, где подавала запотевшие стаканы с джином и тоником игрокам в покер в казино «Фон дю Лак».

Помню, как она радовалась в первый вечер, вернувшись домой с чеком от хозяина казино, совсем как ребенок с новой игрушкой, которую не терпится всем показать. Я проснулась от запаха сигаретного дыма и дешевой туалетной воды.

Мать сидела на краешке моей кровати с конвертом в руках. Она помахала этим конвертом:

– Это чек, детка. Это зарплата. Совершенно законная, представляешь? – Она радостно открыла конверт и вытащила тонкий листок бумаги. Но стоило ей прочесть цифры на чеке, и радостное выражение ее лица пропало. – О, я не ожидала, что у них такой большой налоговый вычет. – Она еще несколько секунд рассматривала чек, но потом выпрямила спину и улыбнулась: – Ну да ладно. Конечно, я знала, что главное тут чаевые. Мне один парень сегодня дал зеленую фишку за выпивку. А это двадцать долларов. Я слыхала, что если приставят к столам, где игроки делают большие ставки, так там чаевые сотнями раздают.

Но я услышала в ее голосе нечто такое, что меня встревожило: едва заметный флер сомнения в том, что ради меня она выбрала правильный путь. Мать потянула за кончики воротника платья, и я увидела, что ее белая кожа по краю выреза расцарапана докрасна, чуть не до крови, блестками. И тогда я подумала: может быть, моя мать до сих пор не могла удержаться ни на одной нормальной работе не потому, что ее никуда не принимали без аттестата и резюме, а потому, что она сама не хотела работать от звонка до звонка.

– Я тоже найду работу, – заверила я мать. – Не стоит тебе работать в казино, если ты это ненавидишь.

Мать перевела взгляд на чек и покачала головой:

– Нет, я должна там работать. Это же ради тебя, детка, так что стоит того. – Она протянула руку и расправила мои волосы, разметавшиеся по подушке. – А твоя работа здесь – учиться. Обо всем остальном я позабочусь.

Моя учеба в North Lake Academy началась сразу же после Дня труда^[38]. В этот день летние тучи исчезли за горой, на дорогах неожиданно пропали роскошные универсалы, а возле ресторанчика «У Рози» перестали выстраиваться очереди на бранч^[39].

До школы меня довезла мать. После ночной смены в казино глаза у нее были красные, под ними размазалась тушь. Когда мы подъехали к входу, мать хотела припарковаться и пойти со мной. Но прежде чем она вытащила ключи из зажигания, я положила руку на ее запястье:

– Нет, мама. Я сама справлюсь.

Мать посмотрела на поток школьников, проходящих мимо нашей машины, и одарила меня лучистой улыбкой:

– Конечно, детка.

North Lake Academy была маленькой, прогрессивной школой старших классов, целью которой была «подготовка всесторонне обученных граждан мира». Основал эту школу магнат из Кремниевой долины, ушедший на пенсию в сорок девять лет и ставший филантропом и любителем-бейсджампером^[40]. Кампус представлял собой коллекцию стеклянных построек, окруженных соснами. Школа расположилась в горной долине, на небольшом расстоянии от горнолыжного курорта. На сайте школы было множество громких слов – вызовы, самостоятельность, осуществление, работа в команде – и, конечно, хвастливые заявления о том, что двадцать процентов выпускников поступают в университеты Лиги плюща^[41].