И Фарнсуорт рассказал, что видел он, как около дюжины воинов анаваи увели одного из своих в лес. Уводимый отчаянно сопротивлялся, однако держали его крепко. Отойдя подальше от стойбища, воины связали его по рукам и ногам, привязали к дереву, а после оставили на произвол судьбы, как он ни кричал им вслед. Фарнсуорт счел, что индеец молит освободить его.

Несомненно, картина весьма устрашающая. Вполне понимаю, отчего Фарнсуорт был перепуган. И все-таки на ритуальное жертвоприношение это, по-моему, не походило. Во всех прочитанных мною трудах на сию тему говорилось, что избранные для жертвоприношения обыкновенно почитали сие за честь и шли на алтарь добровольно.

Фарнсуорту я сказал, что описанное куда больше походит на казнь. Вполне вероятно, воин-анаваи совершил некий проступок, за каковой и был изгнан из племени. Однако Фарнсуорт оставался непоколебим: причина-де вовсе не в этом и якобы ему известна. Убоявшись «демона, что живет возле озера Траки», анаваи решили задобрить его жертвой, чтоб демон пощадил остальных.

Более Фарнсуорт об их фольклоре не знал ничего, однако за последний год слышал немало рассказов об исчезновении индейцев из деревень невдалеке от тех мест, где жили анаваи, – о хворых, стариках, детях, похищенных ночью, во сне, или ушедших в лес за хворостом либо по ягоды, а назад не вернувшихся. Разумеется, подобные сказания бытуют почти в каждой культуре, однако рассказ старика неожиданно запал мне в душу – возможно, из-за несчастного сынишки Нюстремов, ведь его тоже похитили среди ночи.

Рассказывал Фарнсуорт весьма неохотно, опасаясь, как бы я не подумал, будто он повредился в уме. Сдался старик лишь после моих уверений, что мне требуются именно знания – именно ради них я отправился в дебри Индейской территории, дабы исследовать причудливые, незнакомые индейские мифы и сопоставить их с явлениями, наблюдаемыми в реальности. Он понимал, что от путешествия к озеру Траки меня не удержит, но умолял отговорить от того же Доннера и остальных.

Боюсь, однако ж, что похвастать особым влиянием на Доннера я не могу, а в данном вопросе уж точно. Что до меня самого – признаться, предостережения Фарнсуорта возымели эффект прямо противоположный желаемому. С тех самых пор я думать не могу ни о чем, кроме возможности встретиться с сим самобытным племенем, да об упомянутом стариком духе – вернее, «демоне» – с озера Траки.

И, разумеется, о тебе, дорогая моя. И потому письмо на сем поспешу завершить, пока ты не пожалела о скоропалительном решении выйти замуж за этакого велеречивого старого балабола. Порой я просто диву даюсь: как только ты, женщина столь образованная, мудрая, прекрасная во всех отношениях, могла согласиться стать женой чудаковатого, упрямого дурня? Ведь, как ни люблю я тебя, как по тебе ни скучаю, как ни хочу вернуться к тебе, мне прекрасно известно: прослышав о чудище, якобы обитающем близ озера Траки, я не успокоюсь, пока не отправлюсь туда и не выясню досконально, что там такое творится. Тебе, вне всяких сомнений, весть о подобных намерениях радости не доставит, но ты же понимаешь, что эта загадка, если я не попробую ее разрешить, не даст мне покоя до конца моих дней. Так что ты, дорогая Марджи, обо мне не тревожься и знай: я твердо намерен вернуться к тебе как можно скорее.

Твой любящий муж,

Эдвин

Июль 1846 г.

Глава шестая

«Прощайте, прощайте»…

Эти слова до сих пор звенели в ушах, хотя остальной обоз, те, кто следовал в Орегон, уже который час, как укатили вдаль, оставив группу поменьше на берегу речушки Литл-Сэнди. Отъезжая, фургоны, общим числом больше сотни, подняли в воздух целую тучу густой, удушливой пыли. Мог ли Стэнтон представить себе, как им не терпится продолжить путь? Мог ли вообразить, как они рады оставить позади, в прошлом, все неудачи – особенно память о зверски зарезанном сынишке Нюстремов? Знал ли, насколько рады они расставанию со вздорной партией Доннера, как окрестили со временем группу переселяющихся в Калифорнию? С Эдвином Брайантом и небольшим отрядом из тех, кто предпочел ехать вперед, он распрощался несколькими днями раньше, еще в форте Ларами, и уже стосковался по единственному другу.

По небу, низко – подними только руку, и, ей-богу, дотянешься – неспешно плыли белые облака, пушистые, словно коробочки хлопка на стебле. Зеленое с золотом лоскутное одеяло тянущейся к горизонту равнины змейкой пересекала Литл-Сэнди – тиха, спокойна, и, верная названию^[8], совсем не широка. Трудно было представить, будто здесь может случиться хоть что-то дурное…

Весь остальной обоз готовился к пиршеству, к чему-то вроде пикника церковной общины. Идея отпраздновать последний отрезок пути, конечно же, принадлежала Доннеру. Льстил Доннер всем им безбожно, только и говорил, что мужество выбравших Маршрут Гастингса не останется без награды: им-де, неустрашимым первопроходцам, предстоит проложить в дикой глуши новый путь, их имена навеки войдут в историю… Стэнтон подозревал, что и пикник затеян ради того, чтобы отвлечь людей от сомнений в разумности принятого решения. Вдоль каравана гуляли слухи о волчьих стаях, не дающих покоя индейскому населению на территории, что лежит впереди. Правда, породил эти слухи рассказ какого-то старателя сомнительной добросовестности, однако гибель сынишки Нюстремов до сих пор оставалась загадкой, и потому известия о волках нагнали на поселенцев страху.

– Не отправиться ли нам в путь поскорей, по примеру основной части обоза? – спросил Стэнтон Доннера, услышав о пикнике.

– День субботний – день отдохновения, – покровительственно ответил Доннер. – Господь нас не оставит.

– Если поднажмем, сможем добраться до форта Бриджера не больше, чем за неделю, – возразил Стэнтон. – Не стоит полагаться на то, что дальше в пути нас ничто не задержит.

– Возницы говорят, волам передышка нужна, – вставил Уильям Эдди, бросив на Стэнтона косой взгляд.

Но Стэнтон прекрасно знал: это ложь. Накануне обоз проделал от силы шесть миль.

– Знаешь, Стэнтон, в чем твоя беда? Слишком ты боязлив, – с недоброй усмешкой добавил Льюис Кезеберг, теребя поясной ремень в паре дюймов от кобуры с револьвером.

– Ага, – со смехом поддакнул Эдди. – Как старая грымза из деревенской школы.

Прежде, сам по себе, он насмехаться над Стэнтоном и не подумал бы, но после того как Брайант покинул обоз, а Доннер назначил себя капитаном, расстановка сил здорово изменилась. Эдди и Кезеберг, оба – из шайки тех, с кем Доннер постарался завести дружбу, теперь ходили при Доннере вроде как в заместителях, а Стэнтон был не из тех, кто клюнет на вызов ищущих драки, – тем более когда шансы явно не в его пользу.

Невдалеке запела скрипка Люка Хэллорана. Мелодия казалась жалобной, будто плач ребенка в беде. Все, все шло не так: отделение от основной части обоза, новый неведомый путь, остановка для пикника, точно нынче церковный праздник, хотя вперед двигаться нужно как можно скорее…

Вдобавок, Стэнтону до сих пор не удавалось избавиться от тошнотворных воспоминаний об истерзанном, ободранном до костей теле убитого мальчика, пусть даже останки его давным-давно захоронены. От этого затея с пикником казалась еще чудовищнее, однако Стэнтон, взяв себя в руки, двинулся через лагерь. Встречи с Тамсен он ждал с ужасом, но в то же время очень хотел ее видеть: издалека она казалась прекраснее прежнего, но и внушала страх, словно остро отточенный нож… и только во тьме, приходя к нему по ночам, точно дым, пропитывающий волосы, одежду, легкие, становилась податливой, мягкой на ощупь. Две ночи тому назад он спросил: быть может, она вправду ведьма, если сумела настолько заворожить его? Но Тамсен только расхохоталась.

Уложенные на бревна, накрытые клетчатым льняным полотном, задние борта фургонов превратились в импровизированные столы. Семейные, покопавшись в сундуках со съестными припасами, напекли пирогов и нарезали побольше ветчины. Позже одни начнут танцевать, другие усядутся рассказывать небылицы… Поразмыслив, Стэнтон принял у Левины Мерфи миску куриного жаркого (ветчина обрыдла ему до тошноты) и принялся макать в подливу лепешку.

– Едите, как будто неделю голодным ходили, – с усмешкой заметила Левина Мерфи. Вдова, из мормонов, она вела весь свой выводок – от замужних дочерей с зятьями до самых младших, детишек семи-восьми лет, – на запад, в поисках нового дома, новой жизни среди единоверцев. – А может, так оно и есть? Мужчина вы неженатый, вот стряпать для вас и некому. Не надоело ли вам, мистер Стэнтон, в холостяках ходить?

– Да вот, подходящей невесты все никак не сыскать, – ответил Стэнтон, с трудом смирив раздражение: иначе друзьями не обзавестись, а в одиночку, без поддержки, с Доннером не совладаешь.

Услышав его ответ, женщины только вновь рассмеялись.

– Что-то не верится, мистер Стэнтон! – подала голос Пегги Брин, прикрыв ладонью глаза от солнца.

За ее плечом, будто милый, пушистый утенок, во всем подражающий матери, стояла Дорис Вольфингер. Дородная, крепкая, как ломовая лошадь, Пегги родила на свет шестерых сыновей. Дорис, наоборот, едва вышла из девичьего возраста, почти не знала английского и непонимающе улыбалась всякий раз, когда кто-либо заговаривал с ней, так что Стэнтону, хочешь не хочешь, приходилось гадать, что у нее в действительности на уме.

– Сами знаете, мистер Стэнтон, что говорят о тех, кто слишком долго ходит в холостяках, – озорно блеснув глазами, продолжила Пегги Брин. – Говорят, они странно, не по-людски вести себя начинают.

– По-вашему, я – бирюк неуживчивый, миссис Брин? – откликнулся Стэнтон, притворившись обиженным до глубины души. – А я-то думал, будто со всеми приветлив.

– Я говорю, как бы вам со временем не превратиться в одного из этих старых брюзгливых холостяков. Предупреждаю на будущее, – пояснила Брин под смех остальных. – Не лучше ли с соседями ладить? Теснее дружить, а?

Тут Стэнтону показалось, что в голосе Пегги Брин зазвучали новые нотки, что это уже не просто замечание – предостережение, однако в разговор, словно бы не заметив намеков Брин, снова вмешалась Левина Мерфи.

– Вот я, – объявила она, – замужем трижды была. И всегда говорила: ну что за веселье – жить в одиночку? По жизни куда веселее идти вдвоем. Нет, мистер Стэнтон, Пегги кругом права. Жаль ведь смотреть: такой видный мужчина зря пропадает!

Вновь смех… и даже Дорис Вольфингер украдкой, застенчиво приглядывается к нему.

– Думаю, из женщин с таким, как я, мало кто уживется, – сказал Стэнтон, вроде бы в шутку… но сам-то он знал: это чистая правда. Хорошей жены он, после того, что сделал – а вернее, не смог сделать, – не заслуживал.

– А я, мистер Стэнтон, поручусь чем угодно: на свете, и даже в нашем невеликом обозе, найдутся девицы, считающие по-другому. Дайте им хоть полшанса – сами в том убедитесь, – возразила Левина Мерфи. – Вы только поменьше сидите один, а к нам приходите почаще.

Намеки, таящиеся в словах и в прищуре Левины, пристально изучавшей его из-под длинных ресниц, Стэнтону крайне не нравились. Он знал: у женщин имеется особая сила, особая власть. Довольно единственного обвинения – и все они скопом набросятся на него. Такое с ним уже случалось. Там, дома, в том, что наговорил о нем отец Лидии, не усомнился никто, пусть даже он – внук одного из известнейших проповедников Восточного побережья. С тех пор миновало более дюжины лет, однако сердце, как прежде, сжалось от страха.

– От женщин, которых мне заведомо не завоевать, я стараюсь держаться подальше.

Прекрасно понимая, как ханжески это звучит, и радуясь, что Тамсен его не слышит, он поднялся из-за стола.

– Так, может, в пути судьбу свою встретите, – сказала Левина Мерфи. – Господу милосердному угодно, чтоб люди парами жили.

– Скоро всех лучших девушек поразберут, – вторила ей одна из женщин возрастом помоложе, Сара Фосдик, только недавно вышедшая замуж сама и, очевидно, слегка под хмельком. – А вам достанется какая-нибудь старая вешалка! – со смехом пригрозила она.