Ей оставалось только гулять и читать. Солнечный февраль не был ей в диковинку, воздух уже дышал близкой весной, в палисадниках у домов пробивалась трава. Марья мерила город шагами, безмолвными, долгими прогулками признаваясь ему, как скучала и тосковала. Ее не было меньше года, а казалось – прошла вечность, и Марья радовалась, когда обнаруживала, что за эту вечность ничего не изменилось.

В киоске недалеко от остановки все еще продавали самые вкусные пирожки, а в любимой кофейне через полгорода кофе с перцем и медом все так же был жгуч и восхитителен. Со знакомыми продавщицами Марья привычно шутила, а потом приносила домой самые сладкие яблоки – она помнила, как Аня их любит.

Если ее что-то и удивляло, так то, что она ни разу не столкнулась с бывшими одноклассниками или учителями, даже когда гуляла недалеко от своей школы. По закону подлости она просто обязана была увидеть хоть кого-то из них и нарваться на неприятный разговор об учебе и возвращении. Но закон подлости не срабатывал. Если Марья и замечала знакомые лица, то с трудом узнавала в них друзей и коллег Ани. Если говорила с кем-то, то вспоминала потом, что Аня с ним тоже знакома. И ни разу не замечала своих попутчиков, с которыми годами в одном автобусе ездила в школу.

Но Марья не обращала на это внимания. Слишком спокойной и счастливой стала ее жизнь, и преступно было выискивать в ней недостатки. А голосок, который все твердил и твердил, что преступно их не замечать, Марья научилась игнорировать.

О будущем она не думала – с каждым днем здесь и сейчас становилось все вещнее и осязаемее, словно ничего другого и вовсе не существовало. Подспудно зрела тревога, но по вечерам Аня улыбалась так спокойно, что Марья легко отбрасывала любые мрачные мысли. Они вместе смотрели старые фильмы, обсуждали книги, планировали на выходных выбраться в музей: «Ты слышала, новая экспозиция приехала?», но Марья не могла не понимать – рано или поздно это закончится.

Любой полет заканчивается падением.

Во время очередной прогулки Марья наткнулась на уютный книжный магазинчик, а в нем – на переиздание Пратчетта, которым зачитывалась Аня. Марья повертела книгу в руках, но так и не вспомнила, есть она в домашней библиотеке или нет. Пальцы зудели от желания порадовать сестру, но вдруг у нее уже есть эта книга? Все равно купить? В памяти всплыли длинные утомительные лекции Ани о бюджете и вечной экономии, и Марья поморщилась. Нащупала в кармане пальто смартфон, провела по экрану, набрала сестру.

Абонент временно не доступен.

Марья пожала плечами и принялась вспоминать ее рабочий номер. Но цифры, обычно затверженные, как детская считалочка, выпали из памяти, рассыпались бусинами, и сколько Марья ни хмурилась, она не могла их вспомнить.

Она даже не смогла вспомнить, где сестра работает. Какое-то очень простое название, завязшее в зубах, такое хочешь – не забудешь, а тут – поди ж ты, туман вместо него. Словно затерли небрежно – буквы угадываются, но прочесть невозможно.

Марья зажмурилась, потерла виски, но сосредоточиться не вышло.

А потом словно лампочка мигнула.

Снова мягко сияло солнце, насвистывали пичуги, а Марья уже несколько минут рассматривала островок яркой травы среди серых бетонных плит. И Пратчетт, и книжный магазин остались на другом конце города – если вообще не были сном. Марья сдавленно вздохнула и поспешила домой, постоянно оглядываясь и беззвучно шевеля губами, повторяя и описывая все, что видит.

Как она попала сюда, почему не помнит, как ушла из магазина, куда делись несколько часов – да и прошли ли они? Как доверять себе и своей памяти, если они уже подвели?

Как доверять всему, что она видит?

До вечера Марья пыталась забыться в книге, но постоянно отвлекалась, невидящим взглядом смотрела в окно, где солнце медленно ползло к горизонту, наливаясь апельсиновой рыжиной. Когда в двери проскрежетал ключ, Марья вздрогнула и выбежала встречать сестру.

– Смотрю, ты вернулась раньше меня? – улыбнулась Аня и переступила через порог.

Марья не ответила на улыбку, пристально разглядывая сестру. Расправленные плечи, гладко заплетенная коса, ясные глаза – словно она вернулась после неторопливой прогулки, а не утомительной офисной работы. Марья помнила, какой выжатой приходила Аня раньше, какие пустые у нее были глаза по вечерам – словно она все еще оставалась на работе и не моргая смотрела в монитор.

Сейчас все изменилось к лучшему.

Этому же надо радоваться, правда?

Но Марья не могла.

Аня повесила пальто и удивленно оглянулась на Марью:

– Все в порядке?

Марья сглотнула и прикрыла глаза. Все хорошо. Все слишком хорошо – мечта, а не реальность; выхолощенная идеальная картинка, в которой не осталось жизни. Но может, это она сама придумывает нестыковки и странности, потому что привыкла жить в клетке из тревоги и напряжения и просто не хочет выйти наружу, даже когда дверцу уже распахнули?

В голову пришел только один способ это проверить – нарушить табу, которое Марья сама установила и которого последние несколько лет непрестанно придерживалась.

Она нервно облизнула губы и заговорила о Нави.

– Ты не замечала ничего странного? – слова выстраивались медленно, а в голове эхом звучал голос сестры, когда она, стоя у окна, спрашивала ее о том же. – Может, странные птицы, может, кто-то с бельмами на глазах?

По лицу Ани скользнула тень, но тут же сменилась легкой улыбкой.

– О чем ты? Я не понимаю.

Марья шагнула к ней, вцепилась в плечи, тряхнула.

– Аня! Я серьезно! Ты не замечала ничего… навьего?

Губы жгло от запретных слов, память корчилась от темных, жутких воспоминаний, которые ничуть не поблекли за годы. Они всегда были слишком близко, вот и явились по первому зову, даже пыль стряхивать не пришлось.

Аня поймала взгляд Марьи, медленно покачала головой:

– Все в порядке. – Голос ее стал мягким и тихим, словно она перепуганное животное успокаивала. – Все хорошо. Что бы ты ни увидела, тебе это показалось. Или приснилось.

– Ты мне не веришь?

– Ты же знаешь сама, пушистая, – ничего не было. Все хорошо. Все в порядке. Все всегда было в порядке.

…в заведенном механическом порядке…

Марья вскинула подбородок, спросила с вызовом:

– И тогда, с перьями?

– Какими перьями?

Марья прикрыла глаза, медленно отняла ладони от плеч сестры, попятилась от нее.

Голос не слушался:

– Ты не Аня.

Она замерла, удивленно приподняв брови. Улыбка застыла на губах странной, неестественной гримасой.

– Ты не моя сестра, – громче повторила Марья, и мир вокруг нее пошел волнами, словно воздух стал текучим маревом над раскаленной землей. – Ты не настоящая.

Марья проснулась от холода и боли в затекшем теле. Густая темнота зимней ночи лишь слегка посерела, до рассвета оставалось еще долго. Она села на кровати, часто и загнанно дыша, растерла окоченевшие ступни, огляделась.

Темные потеки на стенах, мелкие лужицы воды на полу, горький запах, от которого першит в горле, и холод, дикий ненормальный холод. Аня все так же спала – лицом к стене, – и кончик ее косы свисал с кровати, с него одна за одной срывались темные капли.

Сколько прошло времени? Это был всего лишь сон, короткий кошмар в предрассветный час? Или она проспала гораздо, гораздо дольше? Марья зашарила руками вокруг, одернула свитер – она так и осталась в уличной одежде, в которой приехала, и кожа неприятно под ней зудела.

Смартфон мигнул, высветил пустую батарейку и умер. Марья отшвырнула его, с трудом поднялась – по ногам тут же мелкие иголочки пробежались. Сколько же дней она спала? От голода слегка подташнивало, горло пересохло, но и только.

Медленно, словно через силу, заворочалась Аня. Марья беспомощно следила, как с нее сползает одеяло, но не могла пошевелиться. Она стояла, не зная, радоваться ей или бежать прочь. Может, раз она разгадала сон и вырвалась из его паутины, теперь все будет хорошо?

Аня села на кровати, неестественно прямо держа спину, повернула спокойное, спящее лицо к Марье.

– Зачем ты проснулась?

Она открыла глаза и из них плеснула абсолютная тьма.

2
Приходи

Марья бросилась бежать еще до того, как осознала происходящее. В голове билось паническое – «это сон, это все еще сон, это не может быть на самом деле!», а ноги уже несли ее прочь. Ослабевшее тело после долгого сна слушалось плохо, и Марья цеплялась за стены, чтоб не упасть.

Она не знала, что делать, не понимала, что произошло. Золотое спокойствие сна сменилось колючей болезненной реальностью, и контраст выбивал из колеи и оставлял беспорядок в чувствах и мыслях.

Уже у входной двери Марья оглянулась, и едва не завизжала, увидев, что Аня (нет, это – не Аня!) стоит в дверях их комнаты, и в черных глазах светятся алые черточки зрачков. Она просто стояла и смотрела, а Марью начало трясти, словно чудовище уже протянуло когти к ее шее. Не соображая, что делает, Марья схватила пальто и сумку, нырнула в ботинки, пнула дверь.

Заперто.

Она сама же ее заперла.

– Стой.

К тихому голосу Ани примешивалось далекое, низкое многоголосье, словно тысяча жутких тварей вторили каждому ее слову. Выругавшись, Марья нашарила в сумке ключи, руки тряслись, и в скважину она попала не с первого раза. Когда замок щелкнул, она облегченно выдохнула.

Прохладная ладонь легла ей на плечо.

Марья затравленно оглянулась.

– Не уходи.

С трудом отведя взгляд от жутких черных глаз, Марья вывалилась на лестничную клетку и бросилась вниз, перепрыгивая через ступеньки, спотыкаясь в незастегнутых ботинках. На бегу она накинула пальто, едва не запутавшись в рукавах, вцепилась в сумку, как в последнюю надежду.

Зачем она вообще приехала? С чего она взяла, что дома все будет хорошо, если всегда было плохо?!

Сердце колотилось в горле, дыхание вырывалось с хрипом. Перед глазами все скакало и рябило от мертвого света ламп. Только вывалившись из подъезда, Марья остановилась на минуту, чтоб застегнуть ботинки и поправить их смятые пятки. Плечо, которого коснулась Аня, горело, как от удара. Шарф остался в доме, и сейчас ветер ледяными пальцами щекотал шею. Марью передернуло, она подняла воротник пальто, но холод помог ей сосредоточиться. Горячечная паника отступила, освободив место слепой наивной надежде.

Нужно просто где-то спрятаться до рассвета. Где-то переждать.

Утро вечера мудренее, ага.

Марья быстро зашагала прочь от дома, запрещая себе оглядываться. Дыхание клокотало в горле, слезы щипали глаза, и свет фонарей размывался в многолепестковые бледные цветы. Голод и слабость подступали все ближе и ближе, хотелось пить. На душе было так же темно, как и вокруг, и Марья не видела в темноте, куда идет, ее вела память.

Ничего не изменилось. За ее отсутствие действительно ничего не изменилось, и ноги несли по заученному маршруту. Через парк, через мост, дальше в город, дальше от взгляда, что сверлит и сверлит спину. Марья сбивалась на бег, но надолго ее не хватало – слишком быстро заканчивалось дыхание. Она шла и всхлипывала, и отказывалась осознавать, что плачет.

Рядом притормозила машина, окатив ослепительным светом фар, и Марья шарахнулась дальше от дороги, готовая в любой момент броситься в темный лабиринт дворов. В ночном городе опасностей хватало и без одержимой сестры.

Одержимой – именно так старалась думать о ней Марья, не то оправдывая, не то проклиная. Это же просто не могла быть настоящая Аня, даже если забыть о глазах и воде, стекающей по волосам. Она никогда бы не заперла Марью – ни внутри сна, ни внутри темной квартиры. Она же сама настаивала на ее отъезде!

Одержимой… лучше думать о ней так, оставляя капельку надежды, что все можно исправить, чем верить, что сестра все это творит по своей воле, став монстром. Или что это и не сестра вовсе, а только маска, волк в постели.

Зачем тебе такие глаза, сестрица?

Чтобы лучше тебя видеть, Марья.

Только про зубы, главное, не спрашивать.