Гранаты взрывались в гуще подбегавших солдат. Еще хлопок – очевидно, немец приготовил «колотушку» для броска, да не успел, – и боеприпас сработал под ногами. Никто не видел, что происходит, но урон был немалый. Выжившие по инерции бежали и ныряли в овраг.

На Шубина летел детина с вытаращенными глазами. Он мог накрыть разведчика, как бык овцу! Глеб повалился на колени и прижался к откосу. Фашист перелетел через него, ударив сапогом по ключице, сделал впечатляющий кульбит. От падения солдат лишился чувств, а когда пришел в себя, на нем уже сидела Настя Томилина и яростно била его ножом в грудь. Шубин растерялся. Немец изогнулся, но Настя вцепилась в него, как наездница в мустанга. Жертва хрипела, но уже не сопротивлялась.

В ложбину катились солдаты, атакующих встречали штыковыми лопатками и прикладами. Началась потасовка. Лейтенант выхватил нож. Сверху катился еще один претендент на взбучку – молодой, поджарый. Он ухитрился найти опору, прыгнул и сбил лейтенанта с ног. Боль не ощущалась, но до смерти было рукой подать. Немец давил массой, плевался, пальцы тянулись к горлу. Рука с ножом оказалась вывернута. Но Глеб не выпускал рукоятку, сжимал ее скрюченными пальцами. Противник дотянулся до шеи, сдавил ее сильными пальцами. Прийти на помощь оказалось некому – Настя еще не разобралась с громилой, остальные тоже были заняты. Мир тускнел, кислород поступал в организм малыми дозами. Враг сладострастно дышал, кряхтел от усердия. Он придавил своим животом руку с ножом. Шубин напрягся, правая конечность работала на изгиб, медленно выворачивал лезвие, преодолевая сопротивление массы тела. Кухонный нож давно бы сломался, но эта сталь была первосортная. Между лезвием и вражеским брюхом угол все рос. Немец ничего не чувствовал, он делал свою работу. Кислород в легкие практически не попадал. Но вот фашист занервничал, заерзал. Давление на горло уменьшилось, появилась возможность вздохнуть. Острие уже не щекотало, а входило в тело медленно, пока что под углом. Немец испытывал дискомфорт, его дыхание срывалось. Рука чуть не хрустнула в запястье, но лезвие, наконец, встало вертикально и по рукоятку вошло в тело. Немец задрожал, дыхание стало сиплым. Глеб с усилием провернул рукоятку, разрывая внутренние ткани. Противник затрясся, руки разжались. Глеб скинул его с себя и выдернул нож. И вовремя – изо рта умирающего хлынула кровавая пена.

Жирные круги плясали перед глазами. Рукопашная была в разгаре, бились насмерть. Корчились умирающие. Стонала обессилевшая Настя, прикорнула к своему громиле, который не подавал признаков жизни. Бились молча, не устраивая истеричных сцен. Хрипел, схватившись за живот, ефрейтор, полз куда-то на коленях, орошая землю кровью, пока не уткнулся каской в бугор. Оскалился другой, выдергивая нож из кровоточащего тела. Он мотнул взъерошенной головой, уловив движение. Шубин набросился на него сзади, схватил за шею, повалил на себя и ударил ножом в горло. Отпихнув агонизирующее тело, он бросился на следующего – тот уже практически расправился с Ленькой Пастуховым, у парня тоскливо блестели глаза. И этот отвалился, получив «перо» в бок.

– Пацаны, добьем супостата! – взревел страшный, как черт, Серега Лях. – Амба, мы уже победили!

Доля истины в его словах была. После обработки гранатами противник потерял численное превосходство, а в ближнем бою был несилен. Взревели луженые глотки. Лева Глинский подобрал пустой автомат, схватил его за ствол и принялся работать им, как кувалдой. Растрепанный обер-гренадер получил по голове и разлегся на склоне. Подбежал Ветренко, ударил по виску сапогом. Финал приближался. Немцы дрогнули, полезли обратно на склон. Их осталось четверо, все порезанные, дезориентированные. Последнему под ноги бросился Никита Костромин. Немец с воплем заскользил обратно. Его встретили с распростертыми объятиями – набросились, как коршуны на падаль, стали забивать. Солдат орал, вспоминал какого-то бога. И остальные далеко не ушли. Иванчин схватил брошенный кем-то МР-40 и ударил длинной очередью. Магазин иссяк, но добавка не требовалась. Пули достали всю троицу – двое погибли сразу, третий захлебнулся кровью и рвотой.

Ноги не держали, Шубин опустился на колени. Настя выжила – сидела, вытянув ноги, и очумело вращала глазами, словно скатилась с горы без лыж и санок.

Внимание привлек майор Карлсдорф. Еще чуть-чуть, и он бы не привлек ничьего внимания! Пленник полз по дальнему склону, воровато кося глазами, затем поднялся и засеменил прочь. Когда Шубин догнал его, тот уже карабкался на следующий склон и что-то хрипел в отчаянии. Так не хотелось за ним лезть! Глеб поднял с земли узловатую корягу и швырнул ее майору в спину. Немец не удержался, нога заскользила. Шубин поморщился – в ноге пленника что-то хрустнуло. Он зарылся носом в бугорок нерастаявшего снега и начал задыхаться.

– Вот зачем, герр Карлсдорф? – бормотал Глеб, поднимая его за шиворот. – Вы сами виноваты! Лежали бы смирно, и ничего бы не случилось.

Офицер люфтваффе сделал попытку подняться и ахнул, нога подломилась. Глеб протащил его за шиворот и бросил среди мертвых и умирающих.

Победа оказалась пиррова, радоваться совершенно не хотелось. Шубин сидел на склоне и жадно курил. Зыбкие тени блуждали в темноте. Фонари освещали поле боя. Настя сидела на коленях, утирая слезы. За жизнь двух десятков немцев отдали пятерых своих. Вроде неплохая математика, но все равно тошно.

Тела ребят вытащили из общей кучи и уложили в ряд. Погиб Косаренко, потрясенный Толик Иванчин сидел рядом с ним и всматривался в мертвое лицо. Погибли оба «богатыря» – сержант Мамаев и Тимофей Бугров. Первый разбил голову при падении, второго в упор застрелил из пистолета унтер-офицер. Участь последнего была незавидной, но это не утешало. Погиб Саид Саидов, неулыбчивый выходец из солнечного Узбекистана. Немец ударил его лопаткой по шее, разбил позвонок – Саид умирал мучительно и долго. Шуру Панькова сначала сочли живым – он какое-то время подавал признаки жизни, подрагивал. Но скоро все закончилось, сердце остановилось. Бойцы перестали приводить его в чувство и нервно закурили.

– Нужно уходить, товарищи, – сказал Шубин. – Накройте ребят чем-нибудь, нет времени хоронить. Немцы будут здесь очень скоро – слетятся на шум. Собрать оружие и боеприпасы, через минуту выступаем! Пойдем в темноте, деваться некуда. Не сможем идти – ляжем спать.

– Куда майора, товарищ лейтенант? – устало спросил Ветренко. – Он ногу сломал, а на себе мы его не дотащим…

Игнорировать проблему было невозможно. Пошатываясь, Глеб добрался до майора. Пленник кряхтел, ища приемлемую позу, и делал страдальческое лицо. Он не притворялся, перелом был болезненный.

– Почему вы так смотрите, лейтенант? – Майор омертвел от страшных предчувствий. – Вы в меня бросили корягу, вы сами виноваты…

– Не стоило сбегать, герр Карлсдорф. Вас предупреждали – вы не послушались.

– Подождите, я смогу идти! – заволновался майор и стал подниматься. Но снова охнул, когда оперся на больную конечность, и грузно завалился. Сооружать ему костыли или нести на себе смысла не было. Люди устали, а немцы висели на хвосте.

– Будем считать, что мне очень жаль, герр Карлсдорф. – В табельном ТТ оставалось несколько патронов. – Извините, что потревожили, как говорится. Отпустить вас не можем, вы должны понимать.

– Дьявол… – проскрипел зубами майор. – Подождите, лейтенант, не стреляйте, дайте подготовиться!

Лицо пленника побелело, он впился ногтями в землю, губы что-то шептали. Шубин терпеливо ждал, хотя мог этого не делать. Кем бы ни был этот паршивец, а последний миг – штука деликатная.

– Все, лейтенант. – Майор расслабился. – Стреляйте, только побыстрее…

Не поймешь этих сложных личностей – то им быстрее, то медленнее… Шубин выстрелил майору в висок, поднялся и побрел к своим. Выжившие сидели кучкой и мрачно смотрели на командира.

– Не берите в голову, товарищ лейтенант. Легко пришел – легко ушел, – проговорил Ленька Пастухов. – Сколько их еще будет – этих майоров и подполковников…

– Посидим еще – нисколько не будет. – Шубин убрал пистолет в кобуру. – Все готовы? Пошли, нечего рассиживаться!

Глава вторая

На рассвете группа Шубина обогнула немецкие посты и прошла безопасной тропкой через минное поле. Сон на свежем воздухе придал сил, люди ежились от холода.

– Нормально, братцы, скоро лето, – бормотал, стуча зубами, Пастухов. – Как-нибудь доживем, тогда отогреемся на солнышке.

Дозорных об их возможном появлении предупредили, препятствий им не чинили. Полк дислоцировался в лесистой местности на берегах двух рек (глубина обеих позволяла ходить вброд). Штаб располагался в деревушке Разборово, больше напоминающей хутор, а подразделения – в окрестных осинниках. Здесь были вырыты траншеи, построены землянки и блиндажи. Личный состав взвода обитал на узком пятачке вблизи околицы, поэтому всегда до полевой кухни они добегали первыми. Деревушка не раз подвергалась авиационным ударам, сюда заходили штурмовики. Штабистам каждый раз удавалось добежать до леса. Красноармейцы и командиры вперемешку лежали в траншеях, а когда опасность миновала, штабисты, тихо ругаясь, возвращались к месту службы.

Разведчики разбрелись по ходам сообщений. Товарищи встретили их, удрученно вздыхая.

Пятерых потеряли! А ведь могли никого не потерять!

Капитан Фокин – заместитель начальника штаба по разведке – выслушал доклад и покачал лысоватой головой.

– Сочувствую, лейтенант, жаль твоих людей. Но это война, куда денешься? Про майора, которого ты пристрелил, забудь – невелика потеря. Он летун, такие немногое знают. Считай, что он долетался. И в конце концов, не за «языком» вы ходили. Задание выполнено на отлично, аэродром мы расхреначили – ты, наверное, слышал. Теперь никаких налетов, красота! – Капитан осторожно посмотрел на небо и улыбнулся. – По крайней мере, с этого аэродрома больше не прилетали. Можем вздохнуть свободно… Но в остальном ситуация сложная, за время твоего отсутствия она не улучшилась… Западными лесами противник не пойдет – там дорог практически нет, – а вот с севера и юга в скором времени надавит… Но пока отдыхайте. До завтра точно ничего не произойдет.

Люди приходили в себя, чистили и зашивали маскировочное одеяние – рассчитывать, что выдадут новое, было смешно. В лесу выспались, но и сейчас от сна не отказались. На севере и юге гремела канонада – немцы сжимали кольцо окружения. Но в расположении частей 113-й дивизии полковника Миронова пока было тихо.

Для Насти в свое время вырыли собственную землянку – крохотную, с настилом и топчаном. Над головой – накат из бревен. В качестве временного обиталища вполне сойдет. Все-таки женщина, нельзя ей жить вместе с мужиками. Красноармейцы в шутку ворчали, что строили для бабы и на то, что к ней мужик зачастит, не рассчитывали. У Шубина был собственный угол в блиндаже. Люди шушукались за спиной, завистливо вздыхали, но за рамки не лезли. Одни пошучивали: «В этой девице есть изюминка, никто не устоит. А лейтенант у нас молодой, привлекательный, наивный. А там даже не изюминка, там целая слива с косточкой!» Другие поглядывали на парочку с печалью: «Дело пропащее – крутить любовь на войне. Легкая интрижка – другое дело, убьют одного – от другого не убудет». Но здесь без бинокля было видно, что боец Томилина сильно влюблена в Шубина. А их обоих убить могут в любой день, и весьма странно, что до сих пор не убили – ведь воюют с первого дня! Вслух об этом не говорили, но мысль витала в воздухе и лишала покоя.

Он залез к ней в землянку, когда сгустилась тьма. Хотя люди все знали, он все равно шел, как вор, сгорая от стыда и озираясь. Настя втащила его в землянку и повисла у него на шее. Выпрямиться в полный рост было трудно – макушка билась о накат. Рассохшиеся нары заскрипели, и казалось, что скрипит весь лес и ржет вся дивизия!

– Тише, Глеб, тише… – шептала девушка, обвиваясь вокруг любимого мужчины.