– Теория искажения, – подсказал он. – Если в Тевете солнце, то в Абрисе идет дождь.

– Какая редкостная недоказуемая чушь, – пробормотала я и кивнула на портсигар: – Не стесняйтесь.

– Неловко курить при девушке, которая отвернулась к окну, чтобы надо мной посмеяться. Что такого забавного сказали ваши подруги? – Он все же достал тонкую коричневую сигариллу, помял в руках, а потом спрятал обратно, так и не прикурив.

– Назвали вас самым завидным женихом столицы.

От широкой улыбки на гладком лице королевского артефактора заиграли привлекательные ямочки.

– Напрасно смеетесь, – кивнула я, и мужчина вопросительно заломил бровь. – Вы должны быть крайне осторожны. Девушки настроены решительно и уже знают ваш годовой доход.

– Они подкупили моего счетовода? – поперхнулся изумленный жених.

– Наняли частного сыщика, – развеселилась я.

– Вы шутите?

– Отнюдь.

Некоторое время мы стояли в молчании. До нервной почесухи хотелось прикоснуться к границе хотя бы кончиком пальца, но самый завидный жених столицы, имя которого начисто выветрилось из головы, никуда не торопился. Ресторация словно превратилась в крошечный островок посреди бескрайнего океана. Было и страшно, и любопытно вступить под абрисский дождь, и пока я следила за буйством летней грозы, мужчина изучал меня.

– Что-то хотели сказать? – не удержалась я.

– Сегодня очень красивый закат.

Раскол закрылся неожиданно: по воздуху пробежала волна, словно смывшая изображение дождливого города. Появилась тихая набережная с горожанами, совершающими променад. Деревянный пирс и спокойная Вента с блестящей на солнце водой.

– Верно, – задумчиво отозвалась я, вдруг осознав, какое нечеловеческое напряжение испытывала от того, как близко – трусиха! – подобралась к Абрису. – Погода сегодня исключительная. Мне пора.

Хотелось немедленно уйти, не задерживаясь ни на секунду, чтобы спокойно проверить артефакт.

– Валерия, постойте! – позвал мужчина, заставив меня с удивлением оглянуться.

– Вы знаете мое имя?

– Понимаю, что было глупо притворяться, будто я не догадываюсь, кто вы такая.

– Весьма, – согласилась я. – Не помню, чтобы нас представляли.

– Мы прежде никогда не встречались, – признался он и вытащил золотую визитницу. – Меня зовут Григорий Покровский. Я корол…

– Вашу должность мне назвали вместе с годовым доходом, – перебила я, принимая глянцевую карточку с выдавленным в уголке гербом Королевской артефакторной лаборатории. – И что именно королевский артефактор хотел от адептки четвертого курса, последний год просидевшей в академическом отпуске?

– Я хотел поздравить вас с получением лицензии.

– Грамоту мне выдали еще зимой, – заметила я.

– Все так, но я писал вам. Все мои послания остались без ответа.

Некоторое время назад из Кромвеля, куда по-прежнему приходила корреспонденция, были переданы пачки писем. В нашем доме переписку в основном вел папа, университетский профессор истории, и я даже не прикоснулась к тем перевязанным бечевкой стопкам.

– Извините, – без сожаления пожала я плечами. – В свое оправдание позвольте сказать, что четверокурсники, получившие рабочие лицензии, бывают ужасно занятыми.

Разрешение от принцессы Теветской привезла в отцовский особняк ее личная помощница. Отдала со словами, что глупо сдерживать уникальный талант какими-то формальностями, и вместе с документами вручила первый заказ. Я не стала задавать неудобных вопросов, но про себя решила, что королевская семья не смогла договориться о цене с Кромвельским университетом, на время учебы владеющим любыми моими артефактами, и обошла правила. Другими словами, Григорий Покровский должен был тихо ненавидеть выскочку, ведь известная своим капризным нравом принцесса отдала предпочтение девчонке, даже не окончившей университет.

– А теперь позвольте попрощаться, господин Покровский, – едва заметно поклонилась я, отдав дань этикету. – И помните, что летом начинается сезон отлова завидных женихов столицы. Вы в группе риска.

Но он не позволил мне даже шагу ступить.

– Я представлял вас совершенно другой, Валерия.

– Мужчиной? – не удержалась я от шпильки.

Он рассмеялся:

– Не мужчиной… Артефакты Лерой Уваровой завораживают своей филигранностью. Ваша магия неповторима. Каждый раз, когда я смотрю на часы ее высочества, мне хочется разобрать их на винтики и узнать, какие руны вы использовали.

– Это называется промышленным шпионажем, – пошутила я.

– Я восхищаюсь вашим талантом. – Он поймал мой взгляд.

– Пытаетесь мне польстить, господин Покровский?

– Пытаетесь кокетничать, Валерия? – парировал он. – Вы прекрасно знаете себе цену. Так ведь? Просто я не подозревал, что вы настолько…

– Юна?

– Красивы.

Всегда считала, что после Кайдена Николаса Вудса мужчины были просто не способны лишить меня дара речи, но у Григория Покровского получилось. Я вдруг осознала, что не только не могу придумать ни одного колкого, ироничного ответа, но и начинаю заливаться краской.

– Кажется, я вас смутил, – улыбнулся он.

– Да, – прямо ответила я. – И на этой странной ноте разрешите мне откланяться.

– Подвезти вас?

– И раскрыть вам, где я живу, страшный человек? – состроила я фальшиво-испуганный вид. – Разве вы не слышали, что красивым девушкам нельзя садиться в кареты к плохо знакомым мужчинам? Удачи, господин Покровский.

Мужчина стоял в расслабленной позе. Руки были небрежно спрятаны в карманы брюк, на лице светилась обаятельная улыбка, смеялись теплые серые глаза.

– До встречи, Валерия.

– До встречи? – изогнула я брови.

– Вы ведь должны меня смутить в ответ. Разве флирт не так работает?

Неожиданно у меня заныло сердце. Мы с Кайденом долго вели эту слишком взрослую и раздражающую девятнадцатилетнюю девчонку игру: кидались вопросами, но не давали на них ответов. Десятки повисших в воздухе, никому не нужных вопросов.

Потому что именно так работал флирт.

* * *

Кайден настиг меня. Я прижималась спиной к паркетному полу и не смела пошевелиться. Острие магического меча было направлено на истерично бьющуюся жилку на шее.

– Умоляю, не надо… – прошептала я, хотя знала, что двуликая не способна пробудить жалость или сострадание в темном паладине.

Лицо Кая было замкнутым, губы крепко сжаты. Он никогда не вступал в переговоры с жертвами. Видимо, считал, что говорить с покойниками – напрасная трата времени.

– Ты пожалеешь…

– Вряд ли, – вдруг ответил он и ударил.

Вскрикнув, в холодном поту, я села на кровати и схватилась за горло. Ничего, никаких ран! Растерев лицо ладонями, выдохнула от облегчения.

Кошмар, в котором Кайден убивал меня, был таким реалистичным, что, пробуждаясь, я не сразу понимала, где заканчивался сон и начиналась явь. И столько раз видела, а все равно страшно до оцепенения.

Детская спальня с розовыми обоями и макетами несуществующих артефактов на полках была залита солнечным светом. Сквозь открытое окно проникал радостный птичий гомон, рассыпавшийся звонкими колокольчиками. Сегодня отец женился второй раз. На портновском манекене висело шелковое розовое платье. Пришитые на лифе прозрачные кристаллы блестели как драгоценные камни.

Заставив меня вздрогнуть, дверь в спальню отворилась. Сквозняк парусом надул легкую белую занавеску, перерыл открытую на столе записную книжку, выдул спрятанные между страничками листочки. Надо было бы собрать записки, но вставать не хотелось.

Пятясь, тетушка Матильда осторожно внесла поднос с завтраком. Она была в халате и с рядком папильоток на свежевыкрашенных хной волосах: готовилась к венчальному обряду.

– Проснулась?

Одной рукой Матильда осторожно сдвинула на край стола самописные перья, блокнот, невнятную мелочовку, больше характерную для мужской мастерской, чем для спальни двадцатилетней девицы, и пристроила поднос:

– Валерия, уже половина седьмого. Вставай, иначе не успеешь собраться. Отец тебя в жизни не простит.

– Знаю.

– Опять под утро спать пошла?

Матильда налила в чашку чай. В воздухе повеяло бодрящим чабрецом.

– Нет, легла в полночь, – не моргнув глазом, соврала я.

– Я слышала на рассвете, как ты поднималась по лестнице.

– А сама почему не спала?

– У меня бессонница с тех пор, как наш подвал превратился в твою мастерскую. Боюсь заснуть в кровати, а проснуться на золотом облаке в окружении светлых духов. Что это? – пробормотала она, привычно перепрыгивая с темы на тему, и вытащила из стеклянной коробочки «Сердце Абриса». – Какие странные часы. Их надо завести?

Не успела я рта открыть, как Матильда встряхнула артефакт.

– Нет! – вскрикнула я, слетая с кровати. – Не тряси! Это артефакт, а не часы!

Но было поздно, в одно мгновение на циферблате вспыхнули алым цветом крошечные руны, а у меня на руках, отзываясь на смесь светлой и темной магии, загорелись шрамы. Видимо, тетку ощутимо укололо разрядом. Она охнула и выпустила вещицу. От звона, с каким артефакт шибанулся о стеклянное дно коробочки, меня перекосило.

– Вот! – Матильда ткнула пальцем в часы, стрелки на которых закрутились в разные стороны. – Об этом я и говорю! Живем как на магической взрывчатке! Страшно!

Точно услышав стенания, «Сердце» потухло. Стрелки остановились.

– Ворчунья! – прикрикнула я с улыбкой, когда тетка выходила из комнаты.

Чтобы привести себя в человеческий вид пришлось потратить больше двух часов. Маскирующий крем практически скрыл бессонные тени под глазами, а специальный эликсир придал русым волосам, едва достававшим до подбородка, блеск и гладкость. А коль намазала лицо тоном, пришлось накрасить ресницы и подвести стрелочки. Глаза вдруг стали выглядеть ярче и больше, как у фарфоровой куклы.

Раньше у меня были самые обычные каре-зеленые глаза, но взрыв выжег пигмент. Радужка приобрела стальной цвет, в точности как у темных паладинов. Даже самой жутковато становилось. С помощью магии замаскироваться не получалось и приходилось жить с тем, что имела. Хорошо, вообще не ослепла.

Шевелюре повезло еще меньше: длинную косу спалило. Несколько месяцев волосы не росли, делая меня похожей на худенького узкоплечего парня. От мальчишеской стрижки удалось избавиться только благодаря теткиным перечным притиркам. На обряд венчания я даже приколола цветочный веночек, на котором настаивала Анна.

При взгляде на бледное отражение в длинном розовом платье, неудачно открывавшем плечи и руки, у меня возникало подозрение, что будущая маменька втайне не выносила мысль о второй взрослой дочери, хотя абсолютно все считали, будто именно я выступала против отцовской женитьбы. Видимо, по классическому сюжету или падчерица, или мачеха, а иногда обе в равной степени, были обязаны выступать в роли злодеек и портить главе семейства жизнь. Ничего не скажу за Анну, но я испытывала облегчение, что после моего побега в Абрис отец не останется одиноким вдовцом, живущим с ворчливой сестрой в ветшающем особняке.

Хотя Матильду она точно невзлюбила. Иного объяснения, почему женщину тетушкиных габаритов тоже заставили обрядиться в розовое платье, просто не находилось. В праздничном одеянии она напоминала пирожное, украшенное маленькими кремовыми цветочками.

Придерживая длинный подол платья, я спустилась на первый этаж. В холле творился бардак. С вечера в особняк привезли пять огромных дорожных сундуков с вещами новых жиличек и розовую (как мое платье) корзинку для собачки Анны. Существом белая болонка Кнопочка была визгливым и нервным, а наш старый дом отличался гулкостью и высокими сводами. Я уже предвкушала, как от стен при всяком удобном случае станет отражаться звонкий лай.