Абсолют в моём сердце (страница 34)
Эштон уже не мальчик, не юноша, он – мужчина. И он созрел для свободного плавания, готов совершить самый важный для мужчины шаг – создать семью.
Утром воскресенья мы завтракаем вчетвером, в тесном, так сказать, кругу девочек: Маюми, Лурдес, Аннабель и я.
Лурдес – непричесанная нимфа в растянутых пижамных штанах и майке, малость подтёкшей тушью под глазами – ну монстр, ни дать, ни взять. А всё потому, что моя сестрица никогда не снимает косметику на ночь – лень матушка. Локти на столе, десертная ложка небрежно плавает от стакана с лавандовым йогуртом до её рта, не только жующего, но и бездарно напевающего некий приевшийся мотив.
Маюми лопочет свои сахарно-медовые комплименты в режиме нон-стоп: никогда не думала, что японки так болтливы. Единственный хоть сколько-нибудь заинтересованный слушатель – Аннабель, ну и я постольку-поскольку, исключительно из соображений уважения и гостеприимства. Лурдес держит Маюми не то, что на расстоянии: со стороны моей по-испански горячей сестры транслируется нескрываемый игнор.
Однако ситуация в нашем «добром и любви-желательном» коллективе в корне меняется после того, как безбожно увлёкшаяся влюблённая невеста произносит следующую фразу:
– А Эштон – такой умница в постели, такой шалунишка! Такое творит мой сладкий проказник!
Лурдес демонстративно роняет ложку на кремовый стеклянный стол, оглушив немного откровенницу звоном, но самый впечатляющий эффект произведён её выпученными глазами.
– Всё, эта дура меня достала! – по-русски. – Заткните её кто-нибудь, или я сделаю это сама, и потом откачивайте мамочку от инфаркта!
Маюми воодушевляется ещё больше, ошибочно приняв эмоциональный всплеск моей сестрицы за искренний восторг:
– Да-да! Он умеет делать всё, что любят девочки!
Затем шёпотом и прикрыв рот рукой, добавляет:
– Да-да! И куни-куни тоже!
Это был предел… Не только мой, но и Лурдес тоже:
– Слышь ты, выдра узкоплёночная! – рот сестры растянут в нелепой клоунской улыбке. – Ты рожу-то свою в зеркале видела? Нет ну для своих, может, и сгодишься за третий сорт в темноте и чепчике, но Эштону твоя морда никак не идёт! Ему красивую девочку надо, понимаешь ты? С синенькими глазками, как у Сони нашей, например, сечёшь, вобла ты сушёная?!
Маюми сияет улыбкой, но открытый рыбий рот выдаёт рождающееся замешательство.
– Лурдес, говорить на языке, непонятном для собеседника – плохой тон, разве мама тебе не говорила? – спешу шутливо упрекнуть сестру на английском, а Аннабель уже едва сдерживается, чтобы откровенно не рассмеяться.
– Говорила. Так мы её сейчас научим на родном изъясняться! – отвечает сестра.
Лурдес с чувством хлопает Маюми по плечу, отчего нежная азиатская натура аж вздрагивает:
– Say it: Маюми – сушёная вобла!
Растянутыми в угрожающей улыбке губами Лурдес можно пугать маленьких детей, но Маюми почему-то согласна верить в искренность этого оскала Франкенштейна:
– Маюми сисёная обля!
– Точно, обля! Тут ты права, не спорю! – Лурдес невозмутима, ни тени иронии на её лице.
Силы покидают меня, смех рвётся наружу, но мне искренне жаль невинную жертву:
– Лурдес, прекрати, так некрасиво!
– Погоди, сестра! Мы ещё не закончили обучение с мисс «Вселенское обаяние». Вот всё в ней пресно-идеально, изюминки не хватает, ты не находишь?
– Ну, после твоего вмешательства изюма в ней точно не добавится!
– Это как посмотреть!
Лурдес снова поворачивается к Маюми со словами:
– Now say it: Соня красивее меня!
Маюми в диком восторге от русского языка:
– Сёня сивее меня!
– Надо ещё поработать … – задумчиво замечает Лурдес, а наша самая младшая сестрёнка катается где-то под столом.
– Say the most important thing now: «Эштон – слепой кретин»!
Маюми довольна как слон, её сияющая белозубая улыбка заливает меня и Лурдес с головы до пят:
– Эсьтон писин!
– Да-да, писюн. Точно-точно! – Лурдес снова похлопывает свою с высокой долей вероятности будущую родственницу по руке. – You`re so smart my girl, but it`s enough for today, I guess. Just keep saying it to improve your pronunciation. Okay? [Ты такая умная, моя девочка, но на сегодня достаточно. Продолжай работать над произношением!]
– Oh, sure, Lu! Thank you for teaching me! You are so kind and nice to me! I like all of you but Lu is the best! [Конечно, Лу! Спасибо, что учишь меня! Ты такая добрая и так хорошо ко мне относишься! Я люблю вас всех, но Лу – лучшая!]
– Ага, the best of the best! Тут не могу не согласиться! – на этот раз и Лурдес не удерживается, её губы сперва растягиваются в улыбке, а затем она взрывается смехом вслед за мной и Аннабель, которая не ясно уже, то ли плачет, то ли смеётся.
Глава 24. Шансы
Спустя две недели брат Алексей заявляет, что придумал, как мы отметим мой первый юбилей – двадцатилетие. И это будет то, чего мы ещё ни разу до этого не делали – поход на Канадскую гору Сеймур. Мы там бывали и раньше, но только зимой и только с целью лыжного отдыха, а вот летом, и чтобы пешком, да с рюкзаками – такого ещё точно не было.
Мама с Алексом тут же соскочили, заявив:
– Спасибо, но у нас уже запланирован Неаполь на выходные!
– Ну и замечательно, без предков будет самый драйв! – радостно оскаливается брат.
– Лёш, смотри за девочками, – тянет мама с подозрительной тревогой в голосе.
– Всё будет хорошо, Лерусь, я Лёше доверяю больше, чем самому себе! – тут же успокаивает её отец.
По плану Лёши мы летим в Канаду на отцовском вертолёте, высаживаемся в точке А, обозначенной на карте как место старта, и далее пешком с рюкзаками двигаемся в точку В, коей является горный отель неподалеку от озера. Маршрут займёт ровно два световых августовских дня с учётом того, что большая часть нашей компании – дамы. Медведей бояться не будем, потому что мужскую половину планеты представят Лёшка, Эштон, муж Кейси (которая, да, тоже едет с нами, это ж мой День Рождения!) и ещё трое друзей брата, включая и Антона тоже. В связи с ночёвкой каждый из нас обязан обзавестись не сильно объёмным спальником.
План ясен. Народ готов. Вылетаем.
В вертолёте Эштон сидит у окна в обнимку со своей несравненной Маюми, моя душа горюет, но в целом уже давно смирилась со своей участью отверженной. Я стараюсь настроиться на Антона: ну а вдруг? А вдруг придёт любовь? Возьмёт меня измором, например, или что-нибудь в этом роде, ну ведь в жизни же всякое бывает!
В тот момент, когда Эштон нежно целует Маюми в губы, у меня сдают нервы, и я отворачиваюсь… Отворачиваюсь, чтобы скрыть наполнившие мои глаза слёзы и наткнуться на сострадающий взгляд родного брата.
Вот есть в жизни такие точки-моменты, которые пишут судьбу. Не утром, когда вы в туалете, не вечером, когда засыпаете на своей любимой подушке, не на занятии по анатомии, а вот так, в полёте, в сотнях метров над поверхностью земли.
И тут важно обозначить: на пороге своего двадцатилетия я смирилась и почти остыла. Нет, любить не перестала, но чувства мои из острой формы перешли в хроническую, а значит, такую, с которой можно жить и даже почти нормально функционировать. Я поставила цель стать врачом, постепенно к ней двигаюсь и не питаю глупых иллюзий насчёт некоторых парней. Я уже почти свыклась с мыслью, что Антон – моя судьба. И он мне начинает нравиться, подкупают его поступки, слова, отношение ко мне. Ну вот что далеко ходить, например, он единственный, кто сообразил забрать у Аннабель рюкзак, который та едва тащила. Не у меня, чтобы выслужиться, а у девочки, которой действительно нужна была помощь. Ведь именно такие поступки и ценятся же?
Но больше всего мне нравится, что Антон не отрывает от меня своих глаз, но при этом никогда не лезет напролом: знает, что я пока не готова принять его чувства. Просто ждёт. Ждёт и смотрит…
И вот всё бы и развивалось по этому спокойному и закономерному сценарию, если бы… если бы Эштон не вернул меня на орбиту острой стадии одержимости собой. Сам, своими руками… и не только ими.
Ну как, сам…
В общем, мы высадились, позавтракали, отдохнули немного на лужайке, соседствующей с площадкой для вертолёта, затем стали выдвигаться. И вот тут-то брат и поймал меня в гордом уединении за обдумыванием своей незавидной доли. Приобняв за плечи, мой единокровный брат по-заговорщически произнёс одну только фразу:
– Не горюй сестра! Жизнь иногда даёт нам шансы, главное не протупить и воспользоваться ими!
После этих слов он развернулся и двинулся к нашей ораве бой-скаутов, оповещая о начале выдвижения и о страшной каре для тех, кто посмеет отлучиться от общества. Аннабель он ставит сразу за собой, а мне показывает многозначительно сощуренный левый глаз, который следует считать подмигиванием.
Спустя три часа вся женская половина горно-лесных проходцев жалуется на усталость и необходимость отлучиться в кустики. Лёша провозглашает привал.
Подходит ко мне:
– Ну как, устала?
– Есть немного, но терпимо.
– Ты молодец у меня, сестра! Тебя буду в пример всем ставить. Ты в туалет бегала?
– Нет ещё.
– Так чего ждёшь? Через двадцать минут выдвигаемся, и следующий раз будет не скоро. Так что, давай!
Я поднимаюсь, собираясь последовать его указанию, как вдруг Лёха выхватывает из моего кармана телефон:
– Ты так небрежно всегда его носишь, точно потеряешь!
– Да не потеряю я! – возмущаюсь.
– Смотри, береги его! Это единственный дубль с нашими картами, если мой накроется, мы будем идти по твоему!
– Да ничего я с ним не сделаю, достал уже! – нервно огрызаюсь.
Но брат странно смотрит на меня и совсем не злится.
– Шанс, Соня! Он выпадает только рааааз! – тянет строчку из песни на русском.
И уже вдогонку мне кричит:
– Иди лучше влево, пройди минут семь и увидишь обрыв с шикарным видом, не пожалеешь!
Вид на горы, покрытые еловой растительностью, заснеженные сопки на самых верхушках, оказался не просто потрясающим, а захватывающим целиком своей красотой и грандиозностью. Ничего подобного человек не способен построить, всё самое прекрасное на Земле создано всё-таки природой.
Я сижу некоторое время на жёлтой, высушенной солнцем траве, и любуюсь могучей первозданностью. Решаю, что нужно возвратиться на нашу стоянку и уговорить народ завернуть в это место и сделать привал здесь: ну подумаешь, выбьемся из графика, зато какая же тут красота! Не факт, что на озере будет так же круто!
Но место, действительно, настолько волшебное, что я долго не могу подняться. Слишком долго…
– Красиво… – слышу негромкий голос за своей спиной.
И этот голос отзывается в каждой моей живой клетке атомной реакцией.
– Ты что тут делаешь?
– Тебя ищу, – отвечает просто и спокойно.
– Меня?!
– Лёша сказал, что ты ушла давно и долго не возвращаешься. Не люблю такие неопределённые вещи, да и отцу обещал, что все его дочери останутся живы и здоровы, – подмигивает.
– А если бы я тут…
– Я бы не стал смотреть. Поверь, мне это ни разу не интересно!
– Не сомневаюсь…
Мы некоторое время любуемся горами вместе, затем возвращаемся.
И обнаруживаем, что никого уже нет, и только оба наших рюкзака преспокойно лежат каждый на своём месте: мой – под одинокой елью, Эштона – на смятой ими с Маюми траве.
– Где все?! – это словно и не его голос.
– Я … не знаю! – честно признаюсь.
Эштон шарит по карманам серых спортивных штанов, в своём рюкзаке, но никак не находит то, что ищет, и поэтому его лицо выражает крайнее раздражение.
– Вот дерьмо… – негромко ругается, а я в шоке, потому что впервые слышу, чтобы мой идеал «выражался». – Кажется, я телефон потерял.
Его карие глаза виновато смотрят в мои, словно он сожалеет, что облажался.
– Можешь набрать брата, пожалуйста? Я узнаю, куда нам двигаться, чтобы нагнать их.