– Их даже очень много, Аня! И так сложно выделить того из них, кто больше всего любим. Правда, в разных условиях мысли, в зависимости от того, где мы находимся, какую литературу читаем или какое произведение искусства занимает наш взор, мы порой думаем о каком-то особенном человеке. О том, кто, как кажется, будто пришел в наш разум и гостит в нём, развалившись в кресле у камина, заняв все комнаты в там безраздельно.

– Очень интересно сказано! И какой же гость расположился в вашем разуме сейчас, здесь, в этих краях, Ким?

– Сейчас – Андрей Михайлович Будкер. Да! Именно он!

– Очень знакомая фамилия… Но я никак не вспомню, где ее слышала. Он наш современник? Необычно… Область его научных интересов?

– Ядерная физика. Он почти что наш современник, безвременно покинул нас… года три назад.

– Вы меня удивляете, Ким, очень редко встречаются ученые, интересующиеся какой-то совершенно другой научной областью, нежели они сами, или персонами, занимающимися ею. Это достойно восхищения!

– О, что вы, Аня, спасибо, не стоит.

– Стоит! А почему именно он?

– Этот человек на протяжении всей своей жизни верил в чудо. Он не жил системой, которой живет и поныне весь научный мир. Увлекался вещами, которыми никогда не увлекалось большинство ученых. Именно эти черты помогали ему творить! Совершать удивительные открытия, улучшать жизнь! Не стоять на месте и не плыть по ней безропотно, а двигаться вперед! Он по-настоящему верил в то, что всё может быть вот так, как у нас, что тот мир, к которому все мы прикоснулись, однажды станет реальностью для всех людей! Вот только… научное сообщество не принимало его и, несмотря на важность его труда, так и не оценило по достоинству до сих пор. Я верю, что найдутся люди, которые напишут о нём книги! Когда-нибудь! Когда времена изменятся.

– Может быть, система не принимала его именно из-за того, что он желал, чтобы у всех людей было всё так, как сейчас у нас?

– Не знаю, хочется верить, что дело, которое мы творим, по-настоящему изменит мир к лучшему, и не только для горсти избранных, а для всех людей на земле. И то лучшее, что мы откроем, будет настолько обширно и щедро, что у избранных не будет никаких причин не делиться им со всеми людьми, даже теми, что населяют самые далекие от материального сверхбогатства и разрушительной военной мощи края и государства нашей планеты.

– Да уж… – согласилась девушка.

– А у вас, Аня, кто самый любимый из ученых, он есть?

– Ну… не думаю, право, что у меня все настолько мудро, идейно и глубоко, как у вас. Я принадлежу к научной школе Юрия Филипченко и Михаила Лобашева, и более всего восхищаюсь ими. А вообще у меня их безраздельно много – Аристотель… Только не смейтесь, хорошо, Ким? Ну правда!

– О, нет-нет, Аня, что вы? Я смеяться и не думал, Аристотель и вправду величайший ученый, и всегда им будет!

– Да, а еще Владимир Вернадский, Карл Линней, Альберт Эйнштейн, Никола Тесла. Вы представляете, Ким, как нам повезло? Ведь многие из этих выдающихся людей никогда не работали в полевых условиях, как мы. И не имели возможности прикоснуться к настоящему, таинственному для всего иного мира. Кроме… Николы Теслы, конечно же.

– О да, – радостно ответил юноша. Нотки застенчивости и неуверенности в беседе в очередной раз незаметно оставили его. – Аня, а вы много исследований до этого момента провели в полевых условиях? Ну, до того, как началась подготовка к экспедиции.

– Очень много! Да у нас под Ленинградом дача была, а рядом лес, я там всё детство проводила, все каникулы от начала и до самого конца. И никогда даже не ездила ни в какие пионерские лагеря, они просто не требовались, поскольку не было у меня никакого недостатка в созерцании окружающей природы. У нас там север Европы – сказочные места. Природа везде сказочна, без сомнения. Отсюда мой интерес к генетике и возник. Дело… не только в том, что мои родители тоже ученые-генетики. И уж, конечно, он не появился в холодной тени лабораторий и кабинетов и в окружении написанных мелом формул. А вы, Ким?

– А я, к сожалению, нет… Конечно, мне в некоторой степени стыдно перед вами, Аня, у нас и дачи даже не было. Родители никогда не брали меня в геологические экспедиции. Дело вовсе не в том, что… у нас была такая уж техногенная семья, нет, просто… они оба были увлечены работой настолько, что оставляли меня дома.

В это мгновение девушка радостно улыбнулась и засмеялась.

– Это совсем неважно! – не скрывая доброй улыбки, заметила она.

– Но в природе, вдали от всего рукотворного меня более всего трогало живое. Живые создания. Они по-настоящему живы, поскольку не скреплены ни одной системой, подобной той, что скрепляет наше общество или иными системами, объединяющими любые другие общества людей во все времена. В самом деле, здесь я по-настоящему понял, как восхищаюсь мудростью живой природы. Лесными животными, например.

– О, да… Они ведь и вправду не менее мудры и умны, нежели мы. Полярные волки, едва заслышав рокот охотничьего вертолета, встают передними лапами на сравнительно крупное дерево и, прижимаясь, вытягиваются во весь рост, сливаясь с ним. Так они делаются незаметными на снегу. Когда вертолет кружит над ними, они передвигаются, осторожно следя за его полетом, чтобы не попасться под взгляд и пули охотников.

– Это удивительно! Я не знал, – улыбнувшись, ответил Ане юноша.

– Ким, как вы думаете, из-за чего возник пункт в инструкции, запрещающий нам входить в лес дальше, чем на 12 шагов? – при этих словах лицо девушки приняло нескрываемый легкий оттенок озадаченности. – И почему именно 12? Не 11 и не 13… Причины для этого действительно существуют?

– Они должны существовать, иначе… этого предписания не было бы. Я тоже часто задаюсь этим вопросом, не скрою. А вы заметили, Аня, что всё произошло так, что ни один из нас так и не смог спросить кого-то из руководства экспедицией об этом пункте? На тот момент, когда мы в последний раз видели Андропова, у нас еще не было этих инструкций. А спросить ни у кого, кроме него, о них мы никогда бы не смогли, ведь с того момента, как мы прибыли в Хабаровск, для нас только он и есть – то руководство, с которым нам нужно контактировать. Мы все знали, что есть еще одни бумаги, уточняющие, и знали, что они у нас будут, когда мы прибудем на место. Они были уже в вертолете задолго до того, как мы приехали в ангар. Первое, что мы должны были сделать по прилете, – соорудить все палатки, проводить Оливье и сразу после этого углубиться в изучение этих последних бумаг. То есть получается всё так хитро. До прибытия сюда об этом пункте никто и думать не мог. Всё оказалось спланировано так, что руководство было на сто процентов уверено – когда прибудем сюда, никто из нас сразу в лес не пойдет, до тех пор, пока не завершит первые дела и не увидит этот пункт. У Оливье спрашивать бесполезно – он не знает. Когда будем лететь на место исследований, Андропова мы не увидим. Значит, узнаем обо всём после экспедиции. Или во время нее, ведь это, скорее всего, что-то безобидное, ну что там может быть… Необычно только то, почему нам не рассказали о причинах этих предписаний раньше. Получается, что они знают больше нашего, а вот лететь туда предстоит нам, а не им. Как-то это… нелогично.

– Да, и к тому же, к чему таким странным образом запрещать походы в лес, если мы менее чем через пару месяцев всё равно там окажемся… Может быть, это психологическая уловка, испытание? Какой-то тест.

– Не знаю, Аня, но мне, правда, не кажется, что это так. Нас ведь уже и так изучили достаточно тщательно. А сейчас, когда всё уже началось, поздно нас испытывать. Ведь обратно уже никого не увезут и отказаться уже нельзя. А если честно, то, вероятно, в этом запрещении есть смысл. Возможно, нельзя заходить в лес на определенное расстояние, а нас же на исследования увезут очень далеко отсюда, и мы преодолеем этот участок… который можно условно назвать опасным.

– А как же местные жители, разве в этот лес раньше не заходили охотники? Они точно заходили.

– Заходили, без сомнения… Им сейчас запретили, оттого что мы здесь, потому что нельзя им к нам приближаться, а так, конечно, заходили. И если принять в расчет этот факт, то я… теряюсь в догадках, нужно больше исходных данных. Если бы мы жили не в советском обществе, а в древнем, протодревнем, которые существовали на Ближнем Востоке и в Центральной Азии, то всё могло быть объяснимо: 12 – необычное число для этих культур, священное, можно сказать, что это оберег для путешественника в неизведанные края. Знать о нём путешественнику нельзя, потому как только так, по их поверьям, оберег сохраняет свою силу. Но, Аня, вы ведь согласитесь со мной, что эта гипотеза фантастична и неверна? Волшебство не существует! А… если предположить, что оно существует и подчинено своим законам, то это значит, что оно не будет работать в наше время точно. Это следует из ветхих догм тех далеких веков – человечество натворило уже достаточно много того, что исключает это волшебство, столько грехов, при которых оно невозможно, – мировые войны, атомное оружие, религиозные ереси, коммунизм. Теперь, если какая-то маленькая группа людей попробует создать над кем-то какой-то хоть мало-мальски ничтожный оберег, он не будет иметь никакой силы. Свершиться ему помешает нависшая тяжесть условного «греха» и инородности этим догмам, прочно покоящаяся в нашем мире и составляющая процентов 99… биополя Земли. Но, повторюсь, Аня, это моя фантазия, за неимением лучшей гипотезы. А вы не замечали, что в лесу совсем нет жизни? Видимой жизни. Конечно, есть деревья, но они будто столбы – на них не колышутся даже ветки. А на опушке всё иначе – сейчас проснулись комары, ящерицы, бабочки, а там… Вот не кажется мне визуально, что там всё это есть.

– Ага, заметила! Так не должно быть, это тоже научно невозможно. Если на месте наших исследований будет так же – возьму образцы, изучу и выясним, в чём дело. Науке такое явление доселе неизвестно. Геологические породы… не обладают никакими испарениями или полями, способными повлиять на органическую жизнь?

– Нет, Аня, не обладают. Это точно. Абсолютно. Ни одни из известных на Земле и теоретически с преогромнейшей долей вероятности – космические породы, инородные земным, тоже не обладают. Это значит, что даже в случае того, что лет 150–200 назад здесь упал метеорит, а люди об этом так и не узнали, – жизнь все равно должна быть. Случившееся по вине пород невозможно. Но я тоже проведу необходимые исследования, на всякий случай, хотя породы могут служить причиной «обезжизнивания», наверное, лишь в зазеркалье.