– Да с ребятами отдыхал, выпил, голова болела. Хочу татуировку сделать на руке, только не надо меня отговаривать.

– Да и не буду, странный ты, Кирилл. Делай, что хочешь.

Парень почувствовал нотки досады в голосе учителя, и ему стало стыдно и неприятно, отчего запершило в горле. Он опустил глаза; пауза затянулась.

– Ладно, давай заниматься, – прервал мысли парня Петр Федорович, – где мы остановились, помнишь? Давай, начинай! Время – вода: не догнать никогда.

Кирилл послушно разложил ноты на пюпитре и стал играть отрывок классического произведения. Пётр Фёдорович лишь одобрительно кивал головой, но его глаза выражали беспокойство. Ученик не допустил ни одной ошибки, закончил и посмотрел в упор на учителя.

– Пётр Фёдорович, я позавчера видел странное природное явление, до сих пор под впечатлением, возможно, космическое или что-то необъяснимое. Как будто во мне что-то переломилось.

– Давай за чаем всё расскажешь, пойдём на кухню.

Учитель встал, крякнул, разогнул спину и пошлёпал в шерстяных клетчатых тапочках на кухню; Кирилл поплёлся за ним, как на исповедь.

На кухне, несмотря на немытые окна, царил идеальный порядок. Плита сверкала белизной, на ней стоял пузатый чайник, который начинал уже позвякивать крышкой от закипающей воды. Накрахмаленные полотенца, казалось, висели для красоты, и ими не пользовались. По стене в направлении от окна к умывальнику предательски пробежал мелкий рыжий таракан. Парень сделал вид, что не заметил его, немного пошаркал ногами по полу и продолжил рассказ.

– Вы только не подумайте, что я сумасшедший или сказочник – это правда: я позавчера, когда ехал от вас, встретил что-то необыкновенное.

– Да говори уже, хватит предисловий!

– Это был шар, огромный, диаметром метра три, цветной и светящийся, он ещё, ко всему прочему, шипел.

– Вот как?!

– Да, а потом он лопнул, и огромная волна, разноцветная масса меня всего обволокла и проникла в каждую клетку; сразу стало так жутко и холодно. И вкус – во рту был кислый вкус, как от батарейки. Пробовали языком когда-нибудь?

– Нет, Кирилл, батареек я не лизал.

Кирилл опустил глаза.

– Не верите? Многие люди его фотографировали, но в Интернете так информации и не появилось. Как будто ничего не было, но он был! Честно! Точно!

– Да верю я тебе, верю, успокойся. Ты кому-то ещё рассказывал?

– Нет, боюсь, что примут меня за «повёрнутого».

– И не говори пока никому, договорились? Я постараюсь найти что-то, объясняющее это явление.

– Дело в том, что я стал как-то по-другому себя чувствовать, прозрение какое-то! Те вещи, которые были для меня обычными, стали невыносимыми, а которые не любил, вдруг к ним проникся. Это как объяснить?

– В этом вопросе я не помощник. Принято утверждать, что люди не меняются, хотя я думаю иначе. Да, человек не может измениться за один день, но он может за один день, даже за один час, поменять своё мнение о жизни. И постепенно, день за днём, придерживаясь своих принципов, он может измениться. Для тебя это знак, но что он означает? Разберёмся…

– Во мне точно что-то поменялось, я по-другому смотрю на друзей, на жизнь в принципе. Мне кажется, что все люди ходят в масках, и все такие одинокие. Но никто не хочет раскрыться, все боятся быть не такими, как все. Ведь самое главное правило сейчас – улыбайся, чтобы все думали, что у тебя всё хорошо! А как у тебя на душе на самом деле, никому не интересно. Ведь так?

– Да, к сожалению.

– Вы ещё скажите, что нет ни любви, ни дружбы!

– К сожалению.

– А я думаю, что есть! Только люди не хотят пускать в своё сердце эти чувства, боясь самим себе сделать больно.

– Истину говоришь, будь собой, это важно! Ты знаешь, я вот постоянно учусь, не смейся, что я старый. Невозможно всё знать, да и не надо. Человеку важно не знать, а понимать взаимосвязи между явлениями, структуру: что важнее, что незначительно. Этого в книжках не найдёшь, это анализ. Постоянный анализ жизни, поступков, мельчайших деталей, из которых складывается то или иное явление. Старость печальна, но, к величайшему счастью, и ей когда-то приходит конец, – учитель виновато улыбнулся, – а ты думаешь, нам, старикам, жить не хочется? Ещё как, ещё больше, чем вам, молодым, и есть хочется вкусно, и путешествовать, но не всем это по карману.

– Спасибо за урок, мне пора, – Кирилл встал.

С опущенной головой вышел в коридор, обулся и, кивнув на прощание, молча вышел из квартиры.

Пётр Фёдорович подошёл к окну, отодвинул занавеску и проводил ученика долгим, оценивающим взглядом. «Вроде хороший парень, что это с ним? Неужели наркотики? В семье шизофреников точно не было. Жаль, такой талантливый, а чушь несёт; странно, всё очень странно», – подумал он.

11. «Блохи»

Катя включила фонарик на телефоне и, прихрамывая на порезанную ногу, не спеша шла домой. Ночь выдалась непроглядно тёмная, беззвёздная. Огромные серо-фиолетовые тучи нависли над головой, казалось, что кто-то выкачал весь воздух – было очень душно, как будто вот-вот прольётся дождь.

«Торопиться мне некуда, – думала девочка, – кто меня ждёт? Может, Ванька? Да спит, наверное. Ел сегодня хоть что-то или опять за папкой закуску подъедал? Всё-таки в школе было хорошо, там хоть кормили бесплатно, а летом мы, как собаки бездомные, питаемся объедками. Надо соглашаться и переезжать в интернат, там лучше будет. Те два месяца после смерти мамы были просто сказочными: и одежду нам дали, и питание, и на экскурсии водили. Нет, надо было отцу приплестись и заявление написать об опеке. Ничего не меняется – каким он был, таким и остался. Зря мы ему поверили и согласились».

Катя зашла в калитку, прошла по захламлённой аллейке к входной двери, если можно так назвать фанерную панель без ручки и замочной скважины, посаженную на скрипучие, ржавые петли. Дверь противно заскрипела, лицо девочки скривила сдержанная гримаса, Катя на ощупь попыталась найти выключатель, но вдруг отдёрнула руку, как от горячего: «Разбужу их!» Телефонным фонариком посветила сначала на детскую кроватку – Ванька в одних трусах спал на животе; перевела луч на диван – пусто: папа «завис» где-то. Прошла через комнатку к комоду и отодвинула тугую полочку. В ней хранилось бельё отца и порванная простыня. Катя оторвала узкую полоску и вышла на улицу, к баку. Тучи уже разбежались в разные стороны, так и не проронив ни капли влаги. Огромная жёлтая луна светила, как сто уличных фонарей. За баком скворчал маленький чёрный жучок, а на зелёной кроне алычи весело перекрикивались две цикады. Кое-как промыв ранку водой и замотав обрывком простыни, Катя поковыляла в дом. На диван ложиться не стала, подвинула брата и боком уместилась на кровати, свесив ноги немного на пол, и сразу погрузилась в глубокий сон. Ей снилась большая зелёная поляна, усеянная белыми ромашками; она сидит и плетёт венок, рядом – парень, симпатичный, но она его совсем не знает, смотрит в глаза. Глаза такие знакомые, такие добрые; Катя берёт его за руку и говорит: «Смотри, как я умею!» Раскидывает руки в стороны и машет, постепенно отрываясь от земли.

– Давай, взлетай со мной! – кричит она родному незнакомцу.

– Я не умею!

– Это несложно, смотри на меня и повторяй, у тебя получится, главное – не бойся!

Вдруг с высоты девушка заметила, что к парню со всех сторон начинают подползать огромные серые крысы.

– Быстрей, быстрей, давай, взлетай!

– Не могу, лети одна!

Резкий грохот разбудил девочку, она открыла глаза и сразу сильно зажмурилась от яркого света. Отец стоял, облокотившись о стенку как раз рядом с выключателем, и мычал. Лохматый, в грязных брюках и порванной на груди футболке.

– Пап, выключи свет!

– Иди на фиг! Дай мне пожрать!

– Папа, пожалуйста, выключи свет и ложись, а то Ваньку разбудишь. Где я тебе возьму, меня целый день дома не было.

– А где тебя черти носили? Жрать надо варить, баба ты или кто? Иди вари мне макароны, я кетчуп в пакете принёс.

– Я спать хочу, подожди до утра.

– Что случилось? – проснулся Ваня.

– Быстро варите мне еду или сваливайте, куда хотите!

– Да, в интернате нам было бы лучше!

– Закрой рот, дура! – взревел отец, – ещё неизвестно, где тебя Жанка «нагуляла».

Ваня заплакал.

– Не смей оскорблять мать! – выпалила дочь, – это ты её в могилу свёл и нас мучаешь!

– Ничего себе заявочки! Валите в интернат – и не вспомню о вас!

– Не хочу в интернат! – завопил Ванька, – там, как в тюрьме, одни надзиратели.

– Заткнись, ублюдок! Куда скажу, туда и пойдёшь! Вон ночь тёплая, иди на лавку и там вой. Меня бесит твой плач, собрали манатки – и вон из дома!

Катя натянула на брата футболку, шорты, захватила спортивную кофту и, сильно схватив за руку, выволокла из дома.

– Я никуда не хочу идти, давай дождёмся, пока он уснёт, а утром всё будет нормально, – не унимался Ваня.

– Родненький, пойдём, пока бить не начал, я его знаю.

Дети выбежали на улицу; Катя шла быстро, еле заметно прихрамывая на больную ногу, не обращая внимания на жгучую боль, Ванька вприпрыжку, громко всхлипывая, еле успевал за ней.

– Кать, куда мы? Зачем мы?

– Ничего, ночь перебьёмся, а там видно будет; я знаю одно место, мы зимой там тусовались.

– Я пить хочу, я есть хочу, я устал, – ныл брат.

– У меня тоже в горле пересохло, пойдём в магазин-24, попросим воды.

Магазин-24 с весёлым названием «Кто ищет, тот находит!» сиял огоньками и зазывал легкой музыкой, льющейся из колонок. Женщина лет сорока пяти с ярким макияжем и жирной цветной татуировкой в виде вьющихся на всю руку – от запястья до плеча – цветов с жутко недовольной физиономией спросила:

– Чё надо, шпана?

– Тётенька, дайте водички, – пропела жалобным голосом Катя и сделала губы «ниточкой».

– Дома надо пить, идите домой, уже поз…ой…дно, – икнула женщина, не договорив фразы. Судя по её красным глазам и разящему запаху перегара, она явно перебрала со спиртным.

– О, Катька, это ты, что ли? А это Ванька так вырос? Да я с Жанкой в одном классе училась. Добрая была, вцепилась в этого дауна. Давно бы мужика нормального нашла. Найдётся бык, была бы корова! – «шутница» еле сдержала смешок, – нате вам воды «полторашку» и булку хлеба, и идите, идите отсюда.

Из подсобного помещения послышался громко булькающий мужской голос:

– Ленка, где пропала? А ну иди сюда, я соскучился.

Катя схватила воду, Ванька – хлеб, и оба спешно вышли из магазина.

– Пошли, не отставай и ничего не бойся со мной, я тебя никогда не оставлю.

Дети зашли в подвал обычной пятиэтажки и стали сразу чесать ноги. Катя зажгла спичку и осветила маленькую комнату, заваленную картонными коробками. В дальнем углу стоял зелёный обшарпанный диван без подлокотников. Насыщенный запах сырости, немного разбавленный «ароматом» отходов кошачьей жизнедеятельности, неприятно щекотал в носу.

– Кать, ноги сильно чешутся, что это?

– Блохи, Ванька; потерпи, я сейчас что-то сделаю. Давай, выйди из этой комнаты. Вот сюда иди, в уголок, зажмурь глаза и дыши через футболку.

Ваня послушно всё выполнил. Сестра взяла кусок картонной коробки и подожгла его. Пламя не появилось, зато повалил тягучий белый дым. Она с картонкой обошла три раза вокруг дивана; глаза сильно заслезились, и стало трудно дышать. Бросив картонку под диван, почти на ощупь выскочила из комнатки к брату.

– Подождём пять минут и пойдём спать.

Она крепко обняла его и прижала к груди. Глаза слезились от дыма, обиды, боли.

– Всё будет хорошо, проходи в комнату, падай, я укрою тебя кофтой.

Дети крепко обнялись и моментально уснули.