– Да нечего мне рассказывать! Она заходила ко мне в магазин четыре недели назад. На прошлой неделе пришла опять. Мы поболтали, в основном о музыке. Потом встретились на неделе еще разок-другой. Вот и все.

– Ага, встретились разок-другой, а то и семь!

– Ну ты и сам понимаешь…

– Не вполне. Я вчера не успел перекинуться с ней словечком, так, из чистого любопытства. А скажи, пожалуйста, ты уже успел… ну там, развязать ленточку, содрать обертку…

– Она порядочная девушка!

– А что, порядочная девушка – не женщина?

– Нет. У нас ничего такого не было.

– Да, ты всегда был тяжел на подъем, Сатору. Что тебе мешает?

– Что мешает…

Диву даюсь, сколько воспоминаний хранит моя память. Помню, как я накинул свою куртку ей на плечи и мы бродили по улицам, укрывшись под одним зонтом. Помню, как в кинотеатре весь сеанс держал ее за руку. Помню ее зажмуренные от смеха глаза, когда мы наблюдали за уличным артистом – он неподвижно стоял на пьедестале, но как только ему в ящик бросали монетку, тут же оживал и принимал другую позу, до следующей монетки. Помню, как она пыталась сдержать смех, глядя, как я катаю шары в боулинге, – полная катастрофа. Помню, как мы лежали на одеяле в парке Уэно и лепестки сакуры падали нам на лица. Помню, как она сидела на этом самом стуле в этом самом магазине и делала домашнее задание под мою любимую музыку. Помню ее сосредоточенное лицо и прядь волос, которая почти касалась страницы. Помню, как поцеловал ее шею в кабине лифта и как мы отпрянули друг от друга, когда двери внезапно открылись. Помню, как она рассказывала мне про своих золотых рыбок, про маму, про Гонконг. Помню, как она заснула на моем плече вечером в автобусе. Помню, как она сидела напротив меня за столом, а я не сводил глаз с ее лица. Помню, как она рассказывала мне про исторический период Дзёмон^{36} и древние племена, которые хоронили своих вождей в курганах на Токийской равнине. Помню взгляд, которым она смотрела на меня вечером у госпожи Накамори. Мы с Кодзи сыграли «Round Midnight»^[15]{37} так здорово, как никогда раньше. И еще сколько всего я помню!

– Не знаю, Кодзи, что мне мешает. Может быть, то, что ничего не мешает.

Так ли это? Сколько раз мы с ней в принципе могли зайти в дом свиданий. Конечно, я хотел ее. Но…

– Не знаю, Кодзи. Нет, я не увиливаю. Я правда не знаю.

Кодзи глубокомысленно засопел, как в тех редких случаях, когда ничего не может понять.

– Когда же я сподоблюсь увидеть ее снова?

– Возможно, никогда. – Я сглотнул. – Она возвращается в Гонконг, в международную школу. В Токио она приезжает с отцом, раз в два года, на несколько недель. Повидать родственников. Нужно смотреть правде в глаза, Кодзи. Встреча маловероятна.

– Это чудовищно! Ужасно! – Кажется, Кодзи огорчился сильнее моего. – Когда она улетает?

Я посмотрел на часы:

– Через полчаса.

– Сатору! Останови ее!

– Я думаю… ну, в смысле, что…

– Не думай! Действуй!

– Что ты предлагаешь? Похитить ее? Она сама распоряжается своей жизнью. Она хочет поступить в университет в Гонконге, изучать археологию. Мы встретились, нам было хорошо вместе. Очень хорошо. А теперь пришла пора расстаться. В жизни такое случается сплошь и рядом. Можно писать письма. В конце концов, мы ж не влюблены так, что жить друг без друга не можем. Ничего подобного…

– Бип-бип-бип!

– А это еще что?

– Извини, у меня тут лажометр зашкалило.

Я откопал старый альбом Дюка Эллингтона. Он напоминает мне о допотопных граммофонах, дурацких усиках и довоенных голливудских мюзиклах. Обычно от него у меня поднимается настроение. «Take the „A“ Train»^[16]{38} – в этой композиции столько непрошибаемого оптимизма!

Хмуро уставившись в темную лужицу на дне чайной чашки, я размышлял о Томоё в пятидесятый раз за день.

Зазвонил телефон. Я знал, что это Томоё. Так оно и оказалось. В трубке слышались гул самолетов и голос диктора.

– Привет! – сказала Томоё.

– Привет.

– Я звоню из аэропорта.

– Слышу.

– Ужасно жаль, что вчера мы не смогли попрощаться по-человечески. Мне так хотелось поцеловать тебя.

– И мне. Но кругом было столько народу…

– Спасибо, что пригласил нас с папой к госпоже Накамори. Папа тоже благодарит. Он уже сто лет ни с кем так весело не болтал, как вчера с Мамой-сан и Таро.

– Да, они тоже уже сто лет ни с кем так весело не болтали. А о чем они говорили?

– О делах, наверное. У папы доля в одном ночном клубе. И концерт нам очень понравился.

– Да разве это концерт! Просто мы с Кодзи.

– Вы оба прекрасно играете. Папа только о вас и говорит.

– Ну… Прекрасно играет только Кодзи. Благодаря ему и я звучу сносно. Он позвонил двадцать минут назад. Надеюсь, вчера в баре мы не слишком липли друг к другу. Кодзи говорит, все что-то заметили.

– Пустяки, все в порядке. Слушай! Надо знать папину манеру выражаться намеками. В общем, он приглашает тебя приехать в отпуск. Говорит, что найдет бар, где ты сможешь играть на саксе. Если захочешь, конечно.

– Он знает? Про нас?

– Понятия не имею.

– Вообще-то, Такэси до сих пор ни разу не давал мне отпуска. Точнее, я ни разу не просил…

– Скажи, а… – Она решает сменить тему. – Сколько времени нужно заниматься, чтобы достичь такого уровня исполнения?

– Да разве это уровень? Вот Колтрейн – это уровень. Погоди секунду!

Я быстренько поставил «In a Sentimental Mood»^[17]. Мирра и фимиам. Минутку слушаем вместе, как Джон Колтрейн^{39} играет вместе с Дюком Эллингтоном^{40}. Мне хотелось так много ей сказать.

Вдруг в трубку ворвались короткие гудки.

– Деньги кончились. Где-то была еще монетка… Ой, ну ладно! Пока!

– Пока!

– Когда прилечу, я…

В трубке одинокий гул.

В обед зашел господин Фудзимото, увидел меня и захохотал.

– Добрый день, Сатору-кун! – радостно возгласил он. – Погодка сегодня – загляденье! Что скажешь об этой красоте?

Положив на прилавок стопку книг, он с гордым видом приподнимает брови и слегка оттягивает свой галстук-бабочку. Совершенно нелепый: лягушачье-зеленый, в горошек.

– Уникальная вещь! – откликнулся я.

– И я так считаю! – Он прямо задрожал от удовольствия. – Мы устроили на работе конкурс на самый безвкусный галстук. По-моему, я всех сделал!

– Как съездили в Киото?

– Киото есть Киото. Храмы и святилища. Встречи с полиграфистами и печатниками. Надутые лавочники воображают, будто только им ведомо, что хорошо, что плохо. Слава богу, я дома. Родился токийцем – умрешь токийцем.

– Господин Фудзимото! – начал я заранее заготовленную речь. – Когда я рассказал Маме-сан, что вы любезно предложили мне помочь с устройством на работу, она велела передать вам и вашим коллегам вот это. Пригодится на вечеринке в честь цветения сакуры.

Я водрузил на прилавок огромную бутылку рисовой водки.

– Сакэ! – воскликнул господин Фудзимото. – Вот уважил так уважил! Царский подарок. Мои коллеги его оценят, не сомневайся. Огромное спасибо.

– Нет, это вам спасибо за вашу заботу. Только, пожалуйста, извините и не обижайтесь на меня, но я не могу принять ваше великодушное предложение. Я слишком невежественен для такой работы.

– Ну что ты, какие там обиды. Я все понимаю, ей-богу. Просто я хотел на всякий случай… – Господин Фудзимото, сильно моргая, поискал подходящее слово, не нашел и рассмеялся. – Я нисколько не обижаюсь. Тебе вряд ли хочется стать таким, как я, верно?

Это соображение развеселило его, похоже, гораздо больше, чем меня.

– Мне не пристало о вас судить, – ответил я. – Но я был бы рад походить на вас. У вас замечательная работа. Невероятные галстуки. Отличный музыкальный вкус – вы прекрасно разбираетесь в джазе.

Улыбка вдруг сошла с его лица. Он перевел взгляд за окно.

– Вот последний цветок сакуры. На дереве он все время меняется, стремясь к совершенству. А достигнув его, опадает. Когда коснется земли, его неминуемо растопчут. Вот и получается, что абсолютно прекрасен он только то мгновение, пока находится в полете… Мне кажется, только мы, японцы, в состоянии это понять. Как ты думаешь?

По улице, скрежеща словно захмелевший Бэтмобиль, проплыл фургон, установленные на нем колонки голосили:

– Голосуйте за Симидзу! Только он знает, как победить коррупцию! Симидзу не подведет! Симидзу не подведет! Симидзу не подведет!

– Почему все происходит именно так, как происходит? – Господин Фудзимото шевельнул ладонью в воздухе. – После газовой атаки в метро, насмотревшись телерепортажей о том, как полиция ведет расследование со скоростью слепых черепах, я все пытаюсь понять… Почему вообще что-либо происходит? Какая сила удерживает мир и не дает ему рассыпаться в прах?

Я не всегда понимаю, когда господин Фудзимото спрашивает всерьез, а когда его вопросы риторические.

– А вы знаете?

– Не знаю. – Он пожал плечами. – Честно, не знаю. Порой мне кажется, что это главный вопрос жизни, а все прочие – только притоки, которые в него вливаются. – Он провел рукой по редеющим волосам. – Как ты думаешь, может быть, ответ – любовь?

Я не смог заставить себя думать – в уме мелькали разные картинки. То отец – человек, которого я считаю отцом, – глядел на меня через заднее стекло автомобиля. То какой-то бизнесмен, который три или четыре года тому назад упал на тротуар с девятого этажа, когда я выходил из «Макдональдса». Человек лежал метрах в трех от меня, изумленно разинув рот, из которого стекала темная струйка, расплываясь на тротуаре между осколками зубов и стекла.

Потом вдруг я представил брови Томоё, ее нос, ее шутки, ее акцент. Томоё летела в Гонконг.

– Тут нужна мудрость, господин Фудзимото. Я еще слишком молод, чтобы ответить на этот вопрос.

Улыбка вернулась на лицо господина Фудзимото, его глаза скрылись в морщинках.

– Очень мудрый ответ, Сатору!

Он купил диск Джонни Хартмана с прекрасной версией «I Let a Song Go Out of My Heart»^[18]{41} и попрощался.

Комар жужжал над ухом, как миксер на третьей скорости. Я дернул головой и прихлопнул мерзавца. Начался сезон комаров. Я как раз собирал останки комара в бумажку, когда вошла жена Такэси, с которой ему так и не удалось помириться. Она подняла солнцезащитные очки на макушку, и они утонули в густых волосах. Ее сопровождал одетый с иголочки господин – адвокат, сразу догадался я. Они оглядывали все вокруг. Когда я устраивался на работу, то провел целый вечер у них с Такэси, в Тиёда. Но сейчас она еле кивнула, словно не узнала меня. Адвокат, тот вообще не замечал моего присутствия.

– Помещение он арендует. – Жена Такэси произнесла местоимение с особой горечью, как и подобает бывшей жене. – Но стоимость товара довольно высокая. По крайней мере, он всегда хвастал своим ассортиментом. Хотя, конечно, реальную прибыль приносят парикмахерские салоны. Этот магазинчик – всего лишь его хобби. Одно из многих, между прочим.

Адвокат молча слушал.

Они направились к выходу. В дверях жена Такэси обернулась и сказала:

– А тебе, Сатору, пусть это послужит уроком. Под влиянием чувств не следует принимать важных решений, от которых зависит жизнь! Того и гляди подсунут тебе закладную на карточный домик! Попомни мои слова.

И вышла.

Я размышлял над ее словами, а сам слушал Чета Бейкера. Труба без особой спешки стремилась в никуда. А его голос – дзенское бормотание в ласковой пустоте. «My Funny Valentine». «You Don’t Know What Love Is». «I Get Along without You Very Well»^[19]{42}.

Телефонный звонок. Такэси вне себя. И снова пьян.

– Не впускай! – истерически орал он. – Ни за что не впускай эту бешеную корову!

– Кого?