– Ну я, – говорю.

Стивен удивился.

– А я и не думал, что ты тоже придёшь, – говорит. – То есть, конечно, тебе тоже надо уехать из Лондона, но наша мама сказала, что для таких, как ты, какие-то специальные места есть.

Нам мама ни про какие специальные места не говорила.

– В смысле, – говорю, – для таких, как я?

Стивен глаза потупил. Стоит такой, сам выше меня, старше, как мне показалось, но, видимо, ненамного.

– Ну это… Ты поняла, – говорит.

Я поняла.

– Для калек, – говорю.

От неожиданности он глаза на меня поднял, смотрит удивлённый.

– Да нет же, – говорит, – для отсталых. Умственно. Так все про тебя говорят. – И добавил: – Я даже не знал, что ты разговаривать умеешь.

Столько лет у окна просидела, и на тебе!

– Но я же каждый раз с тобой заговариваю.

– Ну да, ты машешь ручкой и можешь немного поболтать о том о сём, но… – Ему явно стало неловко. – Тебя внизу, по правде-то сказать, почти и не слышно. Что ты там говоришь, нам еле разобрать. Я и не знал, что ты можешь нормально разговаривать. А мама твоя всё время твердит, мол, тебя взаперти надо держать для твоего же блага. – Тут Стивен впервые посмотрел на мою ногу. – Так ты калека?

Я кивнула.

– А как сюда добралась?

– Пришла, – говорю. – Не могу же Джейми одного отпустить.

– Тяжело было? – спрашивает.

Я говорю:

– Да.

У него на лице промелькнуло такое странное выражение, совсем какое-то непонятное.

– Нам всем очень жалко, что у тебя такая мама, – говорит наконец.

Я даже не нашлась, что ответить.

Стивен спрашивает:

– А она знает, что ты сбежала?

Я уже было готовилась соврать, но тут встрял Джейми и говорит:

– Не-а. Она сказала, пусть Аду забомбят.

Стивен кивнул.

– Насчёт того, чтоб добраться до станции, ты не волнуйся, – говорит. – Я тебя подвезу.

Я не сразу поняла, что он имеет в виду, но тут одна из его младших сестёр улыбнулась мне и говорит:

– Он и меня иногда на себе возит.

Я ей тоже улыбнулась. Она мне показалась на Джейми похожа.

– Ну ладно, раз так, – говорю.

В общем, до станции меня Стивен Уайт на спине нёс. Учительница, которая нас чаем угощала, потом ему спасибо сказала за помощь. Мы двигались широкой колонной, а учителя велели нам петь «Англия будет всегда». Потом мы пришли на станцию, где уже толпилось больше детей, чем, по моим меркам, существует на свете.

– Ты на поезд как, сама сможешь забраться? – спросил Стивен, ставя меня на землю.

Я схватила Джейми за плечо и говорю:

– Конечно, смогу.

Стивен кивнул. Пошёл было за Билли и сестрёнками, чтоб собрать их в кучку, потом оборачивается ко мне и говорит:

– А зачем она тебя заперла, если ты не отсталая?

– У меня же нога, – говорю.

Он головой потряс, говорит:

– Бред какой-то.

– Ну потому что, – говорю, – это же не случайно мне наказание, такая нога…

Он опять головой потряс:

– Бред.

Я так и уставилась на него. Бред?

Послышались учительские крики, мы все забрались в поезд. Не успели колокола на церкви отзвонить полдень, как поезд тронулся.

Нам удалось сбежать. Сбежать от мамы, от гитлеровских бомбёжек, от сидения в однокомнатной тюрьме. От всего. Бред или не бред, а только я была на свободе.

Глава 4

В поезде было, конечно, убого. В отличие от меня большинство детей совсем не радовались отъезду. Кто плакал, кого рвало в углу. Учительница, приставленная к нашему вагону, металась от ребёнка к ребёнку – то убрать за кем, то разнять кого, то в третий, десятый, сотый раз объяснить, что нет, в этом вагоне нет туалетов, надо потерпеть, и нет, она не знает, сколько ещё ехать, и никто не знает не то что сколько ехать, но и куда вообще этот поезд едет.

Туалетов нет, пить нечего, а весь свой хлеб мы уже съели. Я высыпала Джейми на ладошку остатки сахара, и он слизал их, как котик. Мир же тем временем мелькал за окнами всё быстрей и быстрей. Когда я не старалась всматриваться, картинка расплывалась и просто летела мимо сплошным целым. А когда я сосредотачивалась на чём-то конкретном, то, наоборот, оно стояло на месте, а я поворачивала вслед за ним голову. Мне стало понятно, что двигается поезд, а не мир за окном.

Дома кончились, и внезапно пошла зелень. Прямо сплошная. Такая яркая, бойкая, резкая зелень, а на неё опиралось синее-синее небо. Я прямо глаз оторвать не могла.

– Что это? – спрашиваю.

– Трава, – говорит Джейми.

– Трава? – Откуда только он мог узнать про траву? На нашей улице её не было, даже подобного ничего у нас в округе я не видала. Зелёной могла быть одежда или, скажем, капуста, но чтобы целые зелёные поля…

Джейми кивнул.

– Она из земли торчит. Сверху колкая, но внутри не колючая, мягкая. У нас возле церкви на погосте есть она. Вокруг плит. И деревья ещё есть, это как вон то. – Он указал пальцем в окно.

Деревья оказались высокими и тонкими, как стебли сельдерея, только огромные. Наверху у каждого – опять большая зелёная клякса.

– Когда это ты побывал на погосте? – спросила я. А могла бы заодно спросить: «Что такое погост?» Столько всего я ещё не знала.

Джейми пожал плечами:

– Да возле нашей церкви по плитам в чехарду гоняли. Пастор нас вышвырнул.

Я уставилась на зелень и смотрела на неё, пока она не стала сливаться в одно большое пятно. За ночь я так толком и не легла, чтобы утром не проспать, и теперь веки у меня отяжелели и опускались всё ниже, пока я не услышала шёпот Джейми:

– Ада! Ада, смотри!

Рядом с поездом неслась девушка на лошади. Она и вправду была на лошади, прямо сверху, на спине, а ноги свисали по бокам. В руках она сжимала какие-то верёвочки или что-то вроде того, которые тянулись к голове лошади. Девушка смеялась, и лицо её прямо сияло от радости, так что даже мне стало совершенно ясно, что на лошади девушка оказалась по доброй воле. Она не иначе как управляла лошадью, указывала ей, что делать. Это она гнала лошадь, и та неслась во весь опор.

Лошадей я видела у нас на улице, но там они разве только тянули повозки. Что на них можно ездить верхом, такого я раньше не знала. И что они могут так быстро мчаться, тоже не знала.

Девушка пригнулась к бьющейся на ветру лошадиной гриве. По движению губ стало понятно, что она что-то кричит. Ткнула ногами лошадь в бока, и та ринулась вперёд быстрее – глаза горят, копыта так и мелькают. Пока поезд огибал поле, лошадь и девушка мчались с ним рядом, бок о бок.

Тут впереди показалась каменная стена. Я прямо ахнула. Они же сейчас врежутся. Разобьются обе. Почему девушка не остановит лошадь?

Оп! – и они перемахнули поверху. Перепрыгнули через каменную стену и поскакали дальше, а наши железные рельсы свернули в сторону от их поля.

Внезапно я сама ощутила всё это – бешеную скачку, прыжок, плавность полёта. Моё тело откликнулось на это ощущение, точно уже проделывало такой трюк тысячу раз. Точно это моё любимое. Я постучала пальцем в стекло.

– Я тоже вот так буду, – сказала я.

Джейми рассмеялся.

– А что? – спросила я.

– Ты же нормально ходишь, зачем тебе, – сказал он.

Я не стала ему говорить, что нога болит так сильно, что, может, я вообще ходить больше не буду.

– Ну да, – сказала я, – хожу.

Глава 5

Днём дела пошли хуже. Иначе и быть не могло. Поезд то останавливался, то снова ехал. В окна лился горячий свет, и вскоре воздух точно загустел. Мелкие плакали. Большие дрались.

Наконец мы остановились у какого-то полустанка, но дежурившая там суровая тётя не позволила нам выйти наружу. Она поспорила с нашим директором, потом со всеми остальными учителями, потом даже с машинистом. Учителя сказали, что нас надо выпустить ради всего святого, но тётя, не меняя выражения на каменном лице и поблескивая пуговицами формы – точь-в-точь как у военных, только с юбкой, – щёлкнула зажимом планшета и отказала.

– Здесь ожидается семьдесят женщин с грудными младенцами, – заявила она. – А не две сотни школьников. Вот, у меня в документе указано.

– Да плевать я хотел на ваш документ, – огрызнулся директор.

Учительница, приставленная к нашему вагону, покачала головой и открыла двери.

– Все выходим, – крикнула она нам. – Туалеты на станции. Поесть-попить сейчас что-нибудь вам найдём. Ну-ка наружу, быстренько.

И мы затопали наружу всей гурьбой. Прочие учителя последовали примеру и тоже стали открывать двери своих вагонов. Суровая мадам хмурила своё каменное лицо и гаркала, выдавая какие-то приказания, но её никто не слушал.

Такого шума и суматохи я ещё не видала. Круче, чем салют.

Джейми помог мне сойти с поезда. Тело у меня совсем затекло, и мне во что бы то ни стало надо было размяться.

– Покажешь, как там надо в туалете? – спросила я Джейми. Смех смехом, а ведь до этого в нормальном туалете я никогда не бывала. Дома мама с Джейми пользовались общим в конце коридора, а я ходила в ведро, которое они потом выносили.

– Но мне, наверно, надо в мальчиковый, – сказал Джейми.

– В смысле в мальчиковый? – спрашиваю.

– Вон, видишь? – Он указал на две двери. В самом деле мальчики исчезали за одной дверью, а девочки – за другой. Правда, на наших глазах они перестали исчезать и выстроились в две очереди перед дверями.

– Ладно, тогда на словах расскажи, что там как, – говорю.

– Писаешь туда, потом смываешь, – сказал Джейми.

– То есть «смываешь»? Это как?

– Там такая вроде как ручка, на неё нажимай, и всё.

Я дождалась своей очереди и зашла внутрь. И внутри со всем разобралась – даже со смывом. Ещё там были раковины, и я плеснула воды в разгорячённое лицо. Прямо напротив меня в такой же раковине плескалась другая девчонка – до того обтрёпанная паскуда, других таких я и не видала. Взглянув на неё, я нахмурилась, и она ответила тем же.

И тут я поняла, что передо мной зеркало.

У мамы было зеркало. Оно висело высоко на стене, и мне как-то не было до него дела. Но тут я уставилась на него в полном смятении. Мне-то думалось, я выгляжу, как все девочки. А у меня оказались колтуны в волосах, белёсая кожа – почти бумажно-белая, только с сероватым налётом, особенно на шее. Из-под выцветшей юбки торчали грязные костные мозоли на коленках, да и сама юбка внезапно тоже показалась мне вся измазанная и к тому же не по росту короткая.

Что тут сделаешь? Я глубоко вздохнула и проковыляла наружу. Под дверью меня дожидался Джейми. Я окинула его новым, критическим взглядом. Он тоже был грязней остальных мальчишек. Рубашка выгорела до неопределённого цвета, под ногтями сверкали чёрные полоски.

– Надо было нам чаще мыться, – говорю ему.

Джейми только плечами пожал.

– Да какая разница! – говорит.

Но разница была большая.

Дома, если выглянуть из окна на улицу и посмотреть напротив, а там отсчитать три дома налево, то на углу видна рыбная лавка. Каждое утро туда доставляют свежую рыбу и выкладывают её для продажи на толстую холодную глыбину. Летом на жаре рыба быстро портится, так что хозяйки всегда старательно копаются на прилавке и отбирают что посвежее и получше.

Вот таким же рыбным уловом были и мы, дети. Учителя сгрудили нас в кучу и провели по улице в большое здание, где выстроили в шеренгу напротив стены. Мимо стали прохаживаться местные жители и выглядывать среди нас хорошеньких и здоровеньких, чтобы забрать к себе домой.

Однако по выражениям их лиц и досадливому ворчанию было понятно, что большинство из нас ценности для них не представляет никакой.

– Господи боже, – вырвалось у одной женщины. Стоило ей потянуть носом воздух над волосами одной девочки, как она тут же отпрянула. – До чего грязнющие!