Закончив чтение, мистер Гибсон задумался. Кто бы мог представить, что юноша так сентиментален… Но, с другой стороны, в кабинете стоит собрание сочинений Шекспира. Пожалуй, пришла пора его оттуда убрать, а взамен поставить словарь Джонсона. Утешало лишь одно: абсолютная, на грани невежества невинность дочери. Совершенно точно это «признание в любви», как назвал его автор, первое, но все же слишком рано все это началось, и это тревожило. Подумать только, ведь ей еще и семнадцати нет, только через полтора месяца исполнится! Совсем ребенок. Впрочем, бедняжка Дженни была еще моложе, а как он ее любил! (Миссис Гибсон звали Мери, так что доктор вспоминал какую-то другую особу.) Мысли потекли в ином направлении, хотя он по-прежнему держал в руке открытую записку. Спустя некоторое время взгляд снова сосредоточился на листке бумаги, а сознание вернулось к настоящему. «Пожалею мальчика, ограничусь намеком: он достаточно сообразителен, чтобы понять. Бедный парнишка! Самое мудрое, конечно, отослать его восвояси, но куда же он пойдет? Дома-то у него нет…»

После некоторых размышлений в том же ключе мистер Гибсон сел за письменный стол и выписал юному влюбленному рецепт:

«Мастер Кокс (обращение «мастер» затронет его за живое, усмехнулся доктор), 19 лет.

Pp: Verecundiae, Fidelitatis Domesticae, Reticentiae.

Signa: Capiat hanc dosim ter die aqua pura.

R. Gibson» ^[11].

Перечитав написанное, мистер Гибсон грустно улыбнулся: «Ах, бедняжка Дженни», – достал из ящика конверт, вложил в него пылкую записку и рецепт, а затем запечатал конверт перстнем с четко вырезанными старинными буквами инициалами R.G., но, прежде чем написать адрес, задумался: «Обращение «Мастер Кокс» на видном месте мальчику не понравится. Не стоит подвергать его позору».

Имя адресата на конверте теперь выглядело так: «Эдварду Коксу, эсквайру».

Покончив с этим, доктор обратился к профессиональным делам, которые так своевременно привели его домой в неурочный час, а затем через сад вернулся в конюшню. Уже на лошади, внезапно будто что-то вспомнив, он обратился к конюху:

– О, кстати! Вот письмо мистеру Коксу. Будь добр, не отдавай его прислуге, а отнеси в кабинет сам, причем прямо сейчас.

Легкая улыбка, с которой мистер Гибсон выехал со двора, на пустынной улице мгновенно пропала. Придержав лошадь, он глубоко задумался о том, как неловко растить взрослеющую дочь без матери в одном доме с двумя молодыми людьми, пусть даже она видит их только за столом, а весь разговор ограничивается фразой: «Могу я положить вам картофель?» – или, как выражался мистер Уинн, «Могу ли я предложить вам картофелину?» С каждым днем такие вопросы все больше раздражали хозяина, но виновнику нынешнего затруднения мистеру Коксу предстояло оставаться в доме в качестве ученика еще целых три года, ведь он пришел последним, и их следовало как-то пережить. Что делать, если телячья любовь продолжится? Рано или поздно Молли все равно о ней узнает.

Непредвиденное обстоятельство до такой степени выводило из себя, что мистер Гибсон решил усилием воли выбросить его из головы, пустив лошадь галопом, и обнаружил, что тряска на развороченной за сотню лет булыжной мостовой чрезвычайно благотворно сказывается если не на состоянии костей, то на образе мыслей. В тот день он посетил множество пациентов и домой вернулся, представляя, что худшее осталось позади, а мистер Кокс понял прозрачный намек и принял предписание к сведению. Оставалось лишь найти надежное место для злополучной Бетии, проявившей столь предосудительную склонность к интригам. Однако мистер Гибсон ошибся в предположениях. Как правило, молодые люди появлялись в столовой к чаю, проглатывали по две чашки, прожевывали положенные тосты и исчезали. В этот вечер за непринужденным разговором на отвлеченные темы наставник пристально следил за учениками из-под полуопущенных ресниц и в результате наблюдения заметил, что мистер Уинн едва сдерживает смех, а рыжеволосый краснолицый мистер Кокс покраснел еще больше и явно пребывает в крайнем негодовании.

«Что же, пусть получит то, что хочет», – подумал доктор и препоясал чресла, готовясь к схватке. Он не последовал за Молли и мисс Эйр в гостиную, как обычно, а остался на месте и притворился, что читает газету, пока Бетия с распухшим от слез лицом и оскорбленным видом убирала со стола. Минут через пять после ее ухода раздался ожидаемый стук в дверь.

– Можно поговорить с вами, сэр? – послышался из коридора голос невидимого мистера Кокса.

– Конечно. Входите, мистер Кокс. Как раз собирался обсудить с вами счет из аптеки Корбина. Прошу, присаживайтесь.

– Вовсе не хотел, сэр, не думал… Нет, спасибо, лучше постою. – Он остался стоять, демонстрируя оскорбленное достоинство. – Речь о том письме, сэр. О письме с унизительным рецептом, сэр.

– Унизительный рецепт! Удивлен, что мое предписание способно получить такую характеристику, хотя порой, услышав диагноз, пациенты чувствуют себя униженными, и больше того, могут обидеться даже на то лекарство, которого требует заболевание.

– Я не просил прописывать мне лечение.

– Конечно нет! И все же именно вы тот самый мастер Кокс, который отправил записку с Бетией. Позвольте сообщить, что по вашей милости служанка лишилась места, а записка оказалась чрезвычайно глупой.

– Однако перехватив письмо, адресованное вовсе не вам, открыв и прочитав его, вы, сэр, нарушили кодекс чести джентльмена!

– Нет! – возразил мистер Гибсон с легким блеском в глазах и улыбкой на губах, не ускользнувшей от внимания возмущенного мистера Кокса. – Полагаю, когда-то я считался довольно привлекательным и, как все в двадцать лет, отличался самодовольством, но даже тогда вряд ли поверил бы, что все эти липкие комплименты адресованы мне.

– Вы повели себя не как джентльмен, сэр, – запинаясь, повторил Кокс и хотел добавить что-то еще, однако мистер Гибсон перебил:

– Позвольте сообщить вам, молодой человек, что поступок простителен только с учетом вашей молодости и полного невежества относительно правил домашней порядочности. Я принимаю вас, как члена семьи, а вы сбиваете с толку одну из моих служанок, наверняка подкупив взяткой…

– Право, сэр! Не дал ни пенни.

– Хотя и должны были. Следует всегда платить тем, кто выполняет ваши грязные поручения.

– Вы только что сами назвали это подкупом и взяткой, сэр, – в недоумении пробормотал мистер Кокс.

Не обратив внимания на его реплику, доктор продолжил:

– Побудили одну из служанок рискнуть местом работы, даже не предложив ни малейшей компенсации, и поручили ей тайно передать письмо моей дочери – совсем ребенку.

– Но, сэр, мисс Гибсон скоро исполнится семнадцать! Я сам недавно слышал, как вы это сказали, – гневно возразил юноша, однако доктор опять его не услышал.

– Вы не пожелали показать письмо ее отцу, принявшему вас в свой дом. Сын того майора Кокса, которого я хорошо знал, должен был прийти ко мне и открыто заявить: «Мистер Гибсон, я люблю – или воображаю, что люблю, – вашу дочь. Не считаю правильным скрывать от вас свое чувство, хотя не в состоянии заработать ни пенни. Не имея перспектив на независимое существование даже для себя еще в течение нескольких лет, не скажу ни слова о своих чувствах – или воображаемых чувствах – самой юной леди». Вот как должен был поступить сын вашего отца, хотя сдержанное молчание оказалось бы намного предпочтительнее.

– А если бы я так поступил, сэр – возможно, действительно следовало произнести эти слова, – взволнованно и торопливо проговорил мистер Кокс, – каким бы оказался ваш ответ? Вы бы одобрили мою страсть, сэр?

– Скорее всего я ответил бы – хотя не уверен в точности выражений, – что вы молодой болван, но не бесчестный молодой болван. Еще посоветовал бы не позволять себе задумываться о телячьей любви, пока она не выросла в истинную страсть. А чтобы компенсировать причиненное унижение, велел бы вступить в крикетный клуб Холлингфорда и постарался как можно чаще отпускать по субботам, во второй половине дня. А так придется написать лондонскому агенту вашего отца и попросить его забрать вас из моего дома. Разумеется, с возвратом уплаченных денег, что позволит вам устроиться на учебу к другому доктору.

– Отец ужасно расстроится, – горестно пробормотал исполненный отчаяния и раскаяния мистер Кокс.

– Не вижу другого выхода. Конечно, доставлю майору Коксу лишние хлопоты (конечно, о том, чтобы не ввести его в дополнительные расходы, позабочусь), но думаю, что больше всего его расстроит злоупотребление доверием, ибо я доверял вам, Эдвард, как собственному сыну!

Когда мистер Гибсон говорил серьезно, особенно о чувствах – он, кто так редко раскрывал сердце, – в голосе его появлялось нечто неотразимое для собеседника: переход от привычного шутливого тона к нежной искренности.

Опустив голову, мистер Кокс надолго задумался, а потом признался:

– Но я люблю мисс Гибсон. Кто же мне поможет?

– Надеюсь, мистер Уинн! – ответил доктор.

– Его сердце уже занято, а мое оставалось свободным до того момента, пока я не увидел ее.

– Не пройдет ли ваша… страсть, скажем так, если отныне мисс Гибсон станет выходить к столу в синих очках? Как я заметил, вы очень много рассуждаете о красоте ее глаз.

– Насмехаетесь над моими чувствами, сэр. Должно быть, забыли, что и сами когда-то были молоды.

Перед мысленным взором доктора возникла «бедняжка Дженни», и он почувствовал себя слегка пристыженным, а после минутного раздумья предложил:

– Что же, мистер Кокс, давайте попробуем заключить сделку. Вы поступили очень плохо. Надеюсь, в глубине души уже признали свою вину или признаете, как только остынете от этого разговора и немного подумаете. Но я не утрачу остаток уважения к сыну своего друга. Если дадите слово, что, оставшись в моем доме в качестве ученика или ассистента – назовите как угодно, – не попытаетесь вновь открыть свою страсть (видите, стараюсь взглянуть вашими глазами на то, что назвал бы фантазией) устно, письменно, взглядами или поступками лично дочери или в разговорах с другими людьми, то продолжите обучение. Если же не готовы пообещать, придется прибегнуть к названной мере, а именно написать агенту вашего отца.

Мистер Кокс застыл в нерешительности.

– Но мистер Уинн знает о моих чувствах к мисс Гибсон, сэр. У нас нет секретов друг от друга.

– В таком случае, он должен перевоплотиться в тростник. Вам известна история о парикмахере царя Мидаса, чьи пышные кудри скрывали ослиные уши. Поэтому, за неимением мистера Уинна, парикмахер приходил на берег озера и шептал тростнику: «У царя Мидаса ослиные уши». Однако он так часто это повторял, что тростник запомнил слова и постоянно их шуршал, так что скоро тайна перестала быть тайной. Если будете без конца твердить мистеру Уинну о своей симпатии, уверены, что он не поделится с кем-то еще?

– Если даю слово джентльмена, то даю его и за мистера Уинна.

– Полагаю, я вправе рискнуть. Но не забывайте: опорочить имя невинной девушки очень легко. Молли растет без матери, и уже потому должна ходить среди вас безупречной, как сама Уна^[12].

– Мистер Гибсон, если хотите, готов поклясться на Библии! – горячо воскликнул молодой человек.

– Глупости. Можно подумать, что вашего честного слова, если оно чего-то стоит, недостаточно! На этом, если желаете, пожмем друг другу руки.

Мистер Кокс с готовностью схватил предложенную ладонь и больно вдавил мистеру Гибсону в палец кольцо, а выходя из комнаты, смущенно спросил:

– Можно дать Бетии крону?

– Разумеется, нет! Оставьте это мне. Надеюсь, ей, пока девушка здесь, вы не скажете ни единого слова, ну а я позабочусь, чтобы она устроилась в приличное место.