Несколькими часами позже, дав телеграмму отцу (позвонить, не хватило решимости), Жора вернулся в общежитие. Наказания не избежать, под Новый год его батюшка регулярно наведываться в Москву, откуда, после праздников, отправлялся в какой-нибудь экзотический вояж – привычное январское времяпровождение. Жора хорошо помнил прошлогодние поучения, когда, войдя в раж, папаня лупцевал его неподвижное тело, приговаривая об ответственности и сыновнем долге (насчёт последнего Жора не согласился – сыновний долг он чтил, но полемику счёл излишней), тогда речь немного затянулась, и Жора почти потерял сознание, но «почти» всё-таки отличается от «совсем». С самого детства Жора сносил побои молча, это дополнительно влияло на отца как вызов, как протест, усиливая ярость и бессмысленную агрессию, но Жора не просил милости, считая подобное унижение худшей из всех болей. Поэтому испытание длилось и длилось, постепенно приближаясь ко второму размену лет на десятилетие, ведя Жору к очевидному, но неприятному для него решению. Странно, но его отец жесток не от природы, от природы он добр и нежен, и при других условиях, родись у него дочь, он мог стать примером любящего и ласкового отца. Мог, но отчего-то вбил себе в голову, что жалость недостойна мужчин и начал вытравлять из себя это чувство на примере собственного сына – вполне логично, кто более беззащитен и более дорог отцу, как не его ребёнок. Видел бы этот ребёнок, как рыдает его отец от той чудовищной боли, причиняемой собственным отношением к любимому сыну. Круг замкнулся, пока кто-то не сдастся первым. Или почему сдастся? Скорее победит.

Ёлка находила себя сообразительной, с чем не поспоришь, действительно, вместо того, чтобы заниматься скучнейшим делом – пересдачей пропущенных тем по одному из замороченных предметов, она отдыхала в баре, и не за свой счёт, решая вопрос с «хвостами». А всё оттого, что очередной кандидат в избранники оказался из числа правильных – москвич, без жилищных проблем (проживающий в собственной, пусть маленькой, квартире), с правильным местом работы (пока аспирант, но на правильной кафедре), с правильной фамилией и правильными родителями (со слов, на «троечку» потянут). Будучи реалисткой, как типичная девочка из подмосковного городка (до переезда в столицу жившая скромно и неприметно), Ёлка определила материальный критерий базовым (при отборе молодых людей) и установила минимальный порог – проходной балл. Для москвичей – это наличие своего жилья и средний достаток, а для остальных – причастность к региональной элите, что подразумевало уже не достаток, а роскошь, но это плата за «отрыв» от цивилизации. В остальном она полагалась на чувства, так она думала. На деле же, как только чувства брали верх, тот самый материальный порог минимизировался до уровня соответствия её новому возлюбленному (вспомним Дыма, не имевшего собственной квартиры).

– Лена, а можно тебя поцеловать? – Молодой человек стеснялся, слишком уж ярко и свободно вела себя эта девушка.

– Можно не только поцеловать, – Ёлка веселилась, выдерживая паузу и наблюдая, как её визави пытается найти правильные слова, чтобы не показаться ни вульгарным, ни неопытным, наконец, она подсказала: – Можно ещё заказать этого дивного мяса с овощами.

– Конечно, конечно… официант… – аспирант попал под её чары и не понимал, как быть, знающие люди в таких случаях отдаются течению и не сопротивляются. Редкая женщина, а тем паче девушка, в состоянии долго контролировать беседу, особенно если последняя требует постоянного контроля равновесия, баланса, поэтому, быстро устав, женщина сама отдаст инициативу в мужские руки. Но молодость не привыкла ждать: – Лена, после ужина поедем ко мне?

– Обязательно поедем, – Ёлка посмотрела на парня, якобы страдальчески, и добавила: – Но не сегодня, сегодня никак нельзя, – снова пауза, чтобы он успел сформировать какую-нибудь сентенцию, типа: «Ах, понимаю, понимаю», после чего последовало: – Сегодня я отъедаюсь, но в следующий раз ты мне обязательно покажешь, где живёшь, после ужина, конечно.

Он молчал, неудивительно – и обидно, и досадно, а если сюда приплюсовать известное болезненное состояние, выходит и вовсе аттракцион «американские горки», но затягивать молчание не годится, и он, так и не сорвавшись с Ёлкиного поводка, спросил:

– Давай завтра?

– Отлично, списываешь с меня завтра задолженности, и потом – полное давай.

– Договорились, – ему (ничего не поделаешь) требовалось решить вопрос с Ёлкиным преподавателем, но девушка стоила того.

Ёлка возвращалась в общагу в хорошем расположении духа, мальчик-аспирант ей понравился:

«…не наглый, не жадный, хорошо воспитанный и, похоже, страстный».

Этим и исчерпывалась симпатия, а подгонять то, от чего потом никуда не спрячешься, она не спешила. Она не спешила жить, растягивая дни, как растягивают удовольствия, вот и сегодня, с Жорой, она лишь прикольнулась над Виком, заметив его первой, параллельно она прикольнулась и над Жорой, который так и не обрёл уверенности в том, шутит она или намекает вспомнить былое (до Дыма). Заглянув в пару магазинов (пополнить запас продуктов), Ёлка уже подходила к общежитию, когда обратила внимание (мельком, боковым зрением) на мужчину, увлечённо катающегося по ледяной дорожке, успешно скатившись, тот забавно хлопал себя по бокам и повторял попытку, наконец, этот весельчак выпал из поля зрения Елки, и она заметила Костю.

Кончилась третья пара, и теперь маялся Сева, Ксюхе что-то там понадобилось на кафедре бухучёта (отмазка, легко догадаться или вспомнить, что Ксюха имела время, целых полчаса, когда ждала Севу с лекции). Сева не вспомнил и не догадался, а тупо переминался с ноги на ногу в вестибюле. Выждав полчаса (проверка незначительная и невинная, но пренебрегать ей не стоило, мало ли как повернётся), Ксюха, наконец, «освободилась» и с удовлетворением увидела, что её не просто ждут, но и переживают:

– Всё в порядке, идём. Надеюсь, ты не злишься?

– Я же тебя дождался, – он совершенно не злился, но не ответил проще, стараясь соответствовать, как ему казалось, её представлениям об остроумии и находчивости. – Кстати, ты не расстроилась, что я не пошёл тебя искать?

– Вот ещё, – Ксюха подумала, что Сева догадался об её маленькой хитрости и, для завершения этой бестолковой игры, добавила: – Да ты бы меня и не нашёл.

– А кого бы я, по-твоему, нашёл? – странные эти женщины, будто кафедра бухучёта – засекреченный объект.

– Хочу надеяться, никого другого, – ей уже приелось это состязание, и даже возникла обида, способная подтолкнуть к грубости, тем более Сева заслуживал небольшой порки, по причине того, что мужчина не должен слишком явно выставлять своё умственное преимущество перед женщиной, так полагала Ксюха.

Они шли к Алексеевке, мимо ярких витрин и монументальных домов, шли неторопливо, ибо спешить некуда, а Сева, как ведущий пары, всё замедлял и замедлял ход, боясь того момента, когда они подойдут к станции метро и придётся расстаться, наверняка придётся, ведь Ксюха отказалась идти в общагу, заявив о других планах. При этом они о чём-то говорили, большей частью задевая идущих навстречу людей, имевших неосторожность обладать примечательной внешностью. Послушать их, так какой-то цирк уродов на улицах Москвы, досталось и носатым, и толстым, и пахучим (зимой!), вкупе с шагающими по синусоиде, особенно же попало детям, простым детям, которые в разыгравшемся воображении молодых людей превратились в малоприятных глумливых гномов.

– Сева, ты собираешься меня заморозить? – Ксюха сменила тему неожиданно, но ей действительно холодно, а они не прошли и половины пути.

– Давай зайдём куда-нибудь, в магазин или кафешку, заодно и согреемся, – Сева стремился к бесконечности, в том её представлении, когда время не способно одолеть любое расстояние, даже самое маленькое, когда всякий отрезок делится на меньшие, а потом проделывается то же самое с полученным частным… и так до бесконечности, бесконечности с обратным знаком. В этом состоянии кажется, что ты бежишь, мчишься вперёд, пронзая пространство, но со стороны ты статичен – замер, занеся ногу для следующего шага, но никак не решаешься сделать этот шаг, утопая в собственных комплексах и фантазиях.

– Нет, согреться и в метро можно, – Ксюха тоже стремилась к бесконечности, но с той разницей, когда доступны любые расстояния и любые поставленные задачи. Конечно, она не собиралась расставаться с Севой, но не говорила об этом сразу, опасаясь типичного мужского поведения – она уверилась, что многие мужчины испытывают необъяснимый, почти мистический страх при возникновении качественных изменений в отношениях с желанными женщинами. Стандартная версия – Сева спрячется за отговорку, некую «важную» причину, лишь бы поскорее сбежать, а значит никаких «окошек», вот такие плоды просвещения.

Дальше шли молча, Сева страдал, Ксюха боялась, а башенка входа в метро неотвратимо приближалась. Уже на эскалаторе оба облегчённо вздохнули, громко и практически в унисон, после чего рассмеялись собственным нелепым страхам. Ксюха подумала, что стоило вызвать одну из отцовских машин, которыми она обычно пользовалась, но как только в вагоне поезда её крепко прижали к Севе, она передумала, признав, что в метро бывает очень романтично. Ехали, не разжимая объятий, а чуть позже и не отрывая губ (забыв об окружающей толчее), впрочем, один раз они прервали поцелуи, чтобы проговорить короткие, но важные для них слова:

– Любишь?

– Люблю! А ты?

– И я!

Когда вышли на улицу, Ксюха посвятила Севу в дальнейшую программу: сейчас они зайдут к ней домой, куда собственно и приехали, а через пару часов отправятся в одно из многочисленных ночных заведений – отдохнуть, потанцевать и всё такое. Сева растерялся, миг радости перечеркнула одна гаденькая мыслишка, появившаяся мгновенно:

«У меня катастрофически не хватает денег, придётся принимать её помощь, а это так унизительно».

«Глупый, – Ксюхе понятно замешательство Севы, но как сказать вслух о том, что ей очевидно, а ему тяжело и обидно, – какая разница кто из нас богат, а кто беден, теперь мы вместе, а значит, мы равны, ты возьмёшь половинку от меня, я возьму половинку от тебя, чего ещё желать», – она правильно молчала, данная очевидность весьма сомнительна для того же Севы.

«Наверно, надо отказаться, тяжело, но надо, иначе я стану альфонсом, достойным презрения, а не любви», – ещё немного, и Севу разопрёт безграничным обожанием самого себя, по-другому называемым гордыней, как раз и породившей ту гаденькую мыслишку, когда любовь отрицается во имя бессмысленной чести.

– Пойдём-пойдём, дома никого нет, – этим Ксюха приостановила нарастающее Севино беспокойство и увлекла за собой в дверь.

Снаружи дом выглядел скромно и аккуратно, мол, рядовая пятиэтажка, немного посимпатичней и посовременней хрущобы, в конце концов, поблизости дома и больше и красивее. Ксюха крепко держала Севу за руку и буквально тащила его – сквозь подобие турникета с улыбчивым дедком в лакейской фуражке, сквозь зеркала и мрамор холла со всеми многочисленными и непонятными дверями и закоулками (во внутренний дворик, в сауну, бильярдную, да мало ли ещё куда), даже сквозь лифт, весь такой чистенький и слегка кукольный, с шестью кнопочками (плюс подвал-автостоянка), хотя до этого Сева полагал, что пятиэтажкам лифт не положен. В просторном фойе Сева заметил всего две двери:

– А что, в таком большом доме только две квартиры на этаже? – Сева гнал неуверенность.

– Точнее будет – два входа, – Ксюха впустила Севу и вошла следом.

Чтоб закончить с квартирным вопросом, – дом, где жила Ксюха, был одним из четырех, образующих каре, размером с небольшой квартал и с замечательным садиком (внутренним двориком) посередине, вид на который имелся из всех квартир, кроме одной (самой дешёвой) с первого этажа каждого из четырёх домов. Комнаты в квартирах располагались таким образом, чтобы зоны отдыха и работы (спальни и кабинеты) выходили окнами в садик, а зона общих встреч (гостиные, столовая, кухня) – на улицу. Это достигалось диагональным расположением обоих блоков (этажей) двухуровневых квартир, получалось необычно, оригинально и, как ни странно, функционально, всего и делов – отказаться от привычного размещение одного блока непосредственно над другим. На одноуровневые квартиры первого этажа данный подход не распространялся, где у одной окна выходили в садик, а у другой на улицу (другое крыло первого этажа использовалось под инфраструктуру).