Машенька, на взгляд Поль, была поразительной красавицей: белокурые волосы, большие светлые глаза, черты, напоминающие о польских актрисах прошлого века, и типичная московская тревожность, порождающая чуткую настороженность к миру. Впрочем, за те полгода, что она прожила в Тель-Авиве, тревожность заметно снизилась, превратившись в энергию – Машеньке не на кого рассчитывать, нет времени на рефлексию. Она, как и Поль, была взрослой одиночкой без семьи, творческим фрилансером из тех, что между кризисами плодились на тучных полях глянца, кормились возле кино и литературы. Когда же наступал экономический спад, большая часть таких девочек исчезала – возвращалась под крыло родителей или мужей, находила работу в офисе. Самые стойкие же садились на вынужденные диеты, переезжали на окраины, забывали о путешествиях и шопинге, но оставались в профессии. На памяти Поль сейчас был примерно четвёртый кризис, снова разрушивший старые рабочие связи и уничтоживший две трети доходов. Каждый раз она клялась себе, что уж следующий-то встретит с хорошей подушкой безопасности, но не накапливала ничего, кроме очередной жировой прослойки. Разве что к переезду в Тель-Авив удалось отложить денег на полгода, но и рубль в этот раз грохнулся так, что работы не осталось вообще. Машенька была таким же храбрым и безумным бойцом глянцевого фронта, но кроме прочего умела писать сценарии и потому смотрела в будущее со сдержанным ужасом, а не как все прочие работники индустрии – с ужасом кромешным. Тем более сейчас, когда на улицах танцует, орёт и пьянствует Пурим, праздник красной помады, смешных шляпок и флирта. Девочки нарядились и готовы к приключениям!

Хотя Поль не готова, её последний московский роман был столь уныл, что мысль снова ввязаться в отношения вызывала тоску. Как выйти на бесцельную прогулку в хмурую ноябрьскую слякоть – зачем, если это не срочно.

И вот они с Машенькой шли по Алленби сквозь разноцветную толпу и сплетничали:

– Если верить нашей Оленьке, то мужчины укладываются штабелями каждый раз, когда она выходит за порог… – Подруги на днях встречались с очередной московской туристкой и были полны впечатлений.

– Ну, девка она и правда видная… – Поль уже вошла в тот возраст, когда женщине нельзя говорить дурно о молодых девушках, какими бы неумными и неприятными они ни были, это старит. Или не говорить об этом в первых фразах. Хотя бы говорить с дружелюбным выражением лица.

– А мужики в Израиле неразборчивые!

– Бывают исключения. Вон Ленок исхитрилась уехать, не отдохнув. Все были изумлены, как ей это удалось. В Эйлате!

– Видимо, у неё был такой отчаявшийся вид, что даже тамошних жеребцов проняло.

– Мы злые, – огорчённо констатировала Поль.

– Злые! Давай про доброе что-нибудь, – Машенька заметно сосредоточилась, но сходу ничего придумать не смогла.

– Эээ… Олененка к тому же ужасно умная, помнишь, как она объясняла тебе про договор с нанимателем? По полочкам! – нашлась Поль.

– Да, прям заслушаешься. Аж на минутку забыла, что я юрист по первому образованию. Может, ты не в курсе, но она несла немыслимую фигню.

– Как жаль, таким экспертным тоном! …Вообще, стоит признать, что на меня и правда никто не смотрит.

– Нет же, вон парень тебе улыбнулся. Ты близорукая просто.

– Да это арабский дворник какой-то, несчитово!

В этот момент юноши, идущие навстречу, крикнули им: «Добрый вечер, девчонки!»

– Видишь!

– Да они пьяные, ты почувствовала запах? И вообще, это они тебе.

– Знаешь, на тебя не угодишь, – печально ответила Машенька. – Пойдём уже напьёмся сока и будем танцевать на столах.

И они свернули в переулок, а потом спустились в клуб. Двери открывали в восемь – и сейчас, в начале девятого, толпы ещё не набежало, они без проблем заказали у недовольного бармена-транса манговый сок, пиво и нашли свободный столик. Странно организованное пространство было некрасивым, неуютным и очень модным. Поль однажды слушала здесь милую рок-группу – мальчики трогательно изображали суровый гранж, а сами-то чистенькие и здоровенькие, как переодетые скауты. А сейчас клуб медленно заполнялся, Поль с любопытством разглядывала посетителей и делилась впечатлениями с Машенькой:

– Удивительно осознавать, что каждый человек в этом зале моложе тебя лет на десять… А какая всё-таки величайшая тель-авивская несправедливость, что как ни остановится на ком глаз, так обязательно гей. Вот эти мальчики, например, – она указала подбородком на парочку красавцев, щебечущих у стены.

Но не успела развить мысль, как именно эти два парня уселись за их стол и начали знакомиться. Поль не хотела разговаривать и по привычке прикинулась, что не понимает английского, оставив диалог на Машеньку. Имён не расслышала, но вдруг поняла, что один из них, блондинчик, точно такой, как надо. Восхитительного возраста (на тридцатник может выглядеть только с большого похмелья), выше среднего, мускулистый, челюсть тяжёлая, взгляд коровий, притом программист и белый парик ему ужасно идёт. Поль старалась на него не таращиться, рассматривала прибывающий народ, но постепенно расслабилась и случайно заглянула ему в глаза. И тут же подумала о трёх вещах сразу:

«Не-не-не, домой нельзя тащить, четвёртый день Пурима, бардак и всюду платья раскиданы».

«А туалет здесь чистенький и унисекс, если что, и саундтрек там приятный, кабинки, опять же, запираются».

И…

«БЕЖАААТЬ!!!»

Потому что впервые за год, с тех пор, как рассталась с Нико, ей кто-то понравился, да ещё так сильно, что хоть сейчас хватай и тащи. Она же его толком не рассмотрела – блондинистый парик с длинной чёлкой, пряди падают на щёки и закрывают пол-лица, голос еле разобрала в грохоте, даже имя не расслышала, но… Но это опять, как и всю её жизнь, было чистое и однозначное притяжение, по которому Поль узнавала своих мужчин. Такое сильное, что не оставляло времени для флирта, приглядывания и сомнений. Надо сказать, чутьё не ошибалось, у неё не было одноразовых связей, стремительный случайный секс всегда перерастал в отношения. Счастливые или нет, другой вопрос, но в смысле тела то первое влечение никогда не подводило. Это её мальчик, и прикосновение сразу же опалит огнём обоих, лишит рассудка и вовлечёт в знакомый вихрь, несущий любовников прямиком во второй круг ада, но когда и кого это останавливало?

Вот только Поль уже не та лёгкая девочка, которую страсть могла сорвать в любой момент и с любого места, выдернуть из долгих, но скучных отношений, заставить забыть обо всём. И дело даже не в возрасте, ведь женщине, подхваченной этим вихрем, не бывает больше семнадцати, опыт слетает с неё, как шёлковый шарф на сквозняке, возраст спадает вместе с одеждой. Но в этот раз Поль испугалась, потому что помнила усталость от присутствия мужчины в жизни. Не боль, но тоскливую тяжесть, которую вносил сложный взрослый человек, обременённый страхами и комплексами. Она не могла с этим справиться, когда чувствовала себя семнадцатилетней, а если пыталась вернуться к сильной и опытной Поль, исчезала страсть, ветер угасал, и двум не слишком молодым усталым людям становилось душно.

И потому Поль сделала каменное лицо, наглухо замолчала, уставилась в сторону, а как только парни отошли за выпивкой, сбежала. Машенька, добрая душа, из солидарности ушла вместе с ней и потом потрясенно расспрашивала, что это было. Ответ «он мне понравился» ничего не объяснил, она ни разу не видела столь яркого и самобытного проявления женского интереса. Поль и сама огорчилась. Одно дело – понятная осторожность, а другое – откровенная паника при взгляде на красавчика.

– Не поверишь, – сказала психологически подкованная Машенька, – но так выглядят незаконченные отношения.

– Да ладно, я больше года свободна, откуда?

– Помнишь, ты говорила, что Нико из тебя всю кровь выпил?

– Да, это было тяжко, но не так чтобы В-пять ранил, С-пять убил. Я давно забыла, глупая история. – Поль не желала присваивать какую-то особую значимость мужчинам, которые её не полюбили.

– Длиной в два года.

– Но, когда неудачный мужик мешал новому роману?

– А вот! Пока не закроешь для себя обиду…

– Да я особо и не… Ну то есть я теперь ещё и идиотка, а не просто социофоб. Хорошо, спасибо за версию.

* * *

Та странная связь протекала между двумя городами, Поль жила в Москве, а он в полутора часах езды по Горьковскому, в Ногинске. Собственно, они и познакомились в электричке, зимой, когда Поль навещала маму, а он возвращался от очередной женщины, которая «опять сломалась». Его отношения обычно развивались по одному сценарию – увлеклись, переспали, было хорошо, но подружка начала давить, давить, давить и передавливала. Иногда в дело вмешивалась ревность, он и сам был недоверчив, и женщинам своим часто давал повод. А ещё они зачем-то хотели его изменить, сделать более ручным, комфортным, трезвым (во всех смыслах этого слова), в общем, вели себя, как дуры. Притом брал он их умными, самостоятельными и деликатными, но почему-то все потом портились, удивительное дело. Поль рядом с ним продержалась дольше прочих, несколько месяцев было вообще отлично, они много смеялись с той самой первой встречи, когда увидели друг друга в переполненном вагоне. Он недолго её рассматривал через проход, встал, подошёл к женщине, сидевшей напротив Поль, с минуту что-то пошептал на ухо и та вдруг расцвела, закивала и поднялась. Он уступил ей своё место у окна, а сам устроился с краю, посмотрел на Поль и сказал:

– Вот так в вашей жизни появился Нико.

Не поспоришь, появился и задержался на пару лет. Начиналось всё чудесно, раз в две недели Поль с утра ехала к маме, проводила с ней несколько часов, а потом садилась на автобус до Ногинска и уже через двадцать минут оказывалась в старой хрущёвской пятиэтажке, в запущенной квартире, в постели, в объятиях. Нико, несмотря на свои почти сорок, проведённые в небрежении здоровьем и здравым смыслом, был хорошим любовником. А ещё он весёлый, умный и умел не пить, когда ждал женщину. К приезду Поль прибирал в доме, который становился почти уютным – ортопедический матрас на полу возле окна, зеркало напротив, компьютерный стол, в углу большое кресло, торшер, книжные полки. Была ещё вторая комната, куда Поль не ходила – она подозревала, что во время уборки он стаскивает туда одежду и всякие мелочи, обычно разбросанные повсюду, а после ухода Поль бардак опять расползается по квартире. Нынешняя бедность его жилища причудливо сочеталась с остатками былого благополучия, Нико привык к дорогим вещам, предпочитая иметь быстрый лёгкий ноутбок, планшет и большой смартфон, зато питаться макаронами, довольствоваться двумя парами джинсов и пятью заношенными майками. Он строил несложные сайты и жил от заказа до заказа, но постоянно намекал на большие бизнесы, бывшие у него в начале нулевых, отчасти нелегальные, которые принесли ему эту квартиру, несколько шрамов и манеру всегда садиться лицом к двери.

Иногда Поль оставалась у него на несколько дней и тогда он готовил для неё жареную картошку, водил гулять в парк, показывал по вечерам свои любимые фильмы, а ночью трахал так, что она оставалась довольна. Потом уезжала, а через неделю он являлся к ней в Москву, и тогда она становилась хозяюшкой и развлекала его, как умела. Обедали обычно в кафешках, Поль старалась за обоих платить сама, ведь он бы один туда не пошёл, ему дорого. Он из гордости не заказывал слишком много, но Поль хитрила, брала себе по два блюда, клевала чуть-чуть, остальное отдавала ему. Мужское самолюбие слишком хрупкое и напрямую связано с потенцией, это она знала и до Нико, но с ним убедились на практике.

…В ту весну она всё думала: надо будет сказать, что я его люблю. Но никак не могла выбрать подходящий случай. Это бессмысленно делать в постели, там фразы ничего не стоят, после мелких ссор прозвучит жалко, во время романтических пауз при свечах – банально, а при расставании в словах нет никакого веса – на вокзале, например, чего ни ляпни, понятно, что от нервов. Иногда собиралась нашептать на ухо, пока он спит, но хотелось бы обойтись без киношной дешёвки. Правильно было говорить, когда чувствовала – стоя в дребезжащем автобусе, пока рассматривала медленные улицы, вытянув шею и положив подбородок на его плечо, как это делают лошади и все маленькие влюблённые женщины. За завтраком, хотя у обоих хмурые помятые физиономии, в магазинной очереди в кассу. И ещё в машине, ночью, когда они ждали случайного человека, и у Поль поднялась температура под тридцать девять: жизнь могла вести себя как угодно – приостановиться, закончиться совсем или пойти в любом ритме и направлении, – потому что время вовсе перестало быть и Поль перестала быть, чуя только свой левый бок, которым привалилась к нему, и половину головы, и плечи (на них лежала его рука), а всё остальное онемело от озноба и жара. Она смотрела на отблески фар, пробегавших по нему, по ней, по ворсистым чехлам сидений, и думала, что вот подходящий момент, но сил же никаких нет.

Каждый раз собиралась, но потом просто улыбалась. Она очень много улыбалась ему в ту весну.

«Как только скажу, всё кончится, – думала Поль. – Он получит очередную звёздочку на фюзеляж, а она очередное “не ври”».