Столь противоречивый и влекущий за собой такие серьезные последствия закон готовился не по велению импульса. Клавдий, Сцевола и Муциан не один год тщательно изучали римское право, устанавливая, как будет производиться контроль за его соблюдением и кто будет рассматривать спорные претензии. Но после окончательной разработки законопроекта им оставалось лишь дождаться надлежащего часа и поручить нужному человеку его представить. С этой целью Клавдий приглядывался к своему талантливому зятю Тиберию, который на тот момент как раз пытался отмыться от позора нумантинского дела.

Пока авторы Lex Agraria дожидались удобного момента, чтобы представить свой законопроект, в Испании продолжалась война, далекая от всякой популярности. Два года после того, как сенат отверг подписанный Тиберием договор, тянулись бои, в которых ни одна из сторон не обладала решающим перевесом, – гибло больше людей, разрушалось больше крестьянских хозяйств, все больше семей покидали родные места – без ощутимой выгоды и ясной цели. Народ Рима уже был сыт этим всем по горло и поэтому, как и в случае с конфликтом против Карфагена, обратился к Сципиону Эмилиану, чтобы раз и навсегда положить войне конец. Но столкнулся с той же проблемой, что и тогда: формально Эмилиан не имел права выставлять свою кандидатуру. Если за пятнадцать лет до этого вопрос сводился к чрезмерной молодости кандидата, то теперь препятствием служил принятый недавно закон, запрещавший человеку, за свою карьеру уже послужившему консулом, избираться еще раз. Но подобно тому, как собрание когда-то приостановило действие возрастного ценза, позволив Эмилиану выдвинуть свою кандидатуру на должность консула в 147 г. до н. э., в отношении запрета повторно избираться на этот пост для него тоже сделали исключение.

Учитывая способность Эмилиана добиваться от собрания особого к нему отношения, в последующие годы его карьера стала образцом для амбициозных политиков. Он продемонстрировал, с какой легкостью можно манипулировать этим сборищем для удовлетворения личных устремлений – принуждая его приостанавливать действие неудобных для него норм. Но этот опасный пример стал не единственным, который подал Эмилиан. В ходе избирательной кампании 134 г. до н. э. он пообещал набрать рекрутов из своих многочисленных клиентов. В Риме Сципионы тогда были центром политического притяжения, поэтому многие друзья и союзники с готовностью согласились сопровождать Эмилиана в Испанию, в том числе и младший брат Тиберия Гай. Создав личный легион из четырех тысяч человек, он мог отправиться в Испанию, не прибегая к принудительному набору на воинскую службу. На тот момент это была положительная и желанная реакция на ситуацию, требовавшую немедленного вмешательства, но тем самым он создал прецедент знатного вельможи, собравшего под своими знаменами личную армию из собственных клиентов – легион, преданность которого могущественному вельможе могла перевесить его преданность сенату и народу Рима.

Но с точки зрения Клавдия отъезд Эмилиана в Испанию означал, что его блистательного политического оппонента как минимум год не будет в Риме. Убрав с дороги главного соперника, он не стал терять даром времени и поручил своему зятю Тиберию Гракху протащить Lex Agraria в сенате до того, как его кто-то сможет остановить.

Через несколько месяцев после отъезда Эмилиана в Испанию, Тиберий Гракх выставил свою кандидатуру на выборах трибуна. Эта должность слегка недотягивала до его ранга, и если бы не нумантинское дело, подпортившее ему виды на будущее, Тиберий, скорее всего, принял бы участие в выборах сразу эдила, чтобы подготовить на будущее неизбежное избрание претором, а затем и консулом. Но с учетом того, что ему предстояло отмыться от позора испанского фиаско, он вполне мог использовать этот год в должности трибуна и дерзко вернуться на передний край римской политики.

Перед его вступлением в должность реформаторы Клавдия предложили Lex Agraria на рассмотрение коллегам по сенату, но натолкнулись на невероятное сопротивление. Занимая в течение многих лет ager publicus, эти богатые землевладельцы стали считать данные общественные земли своей личной собственностью. Они вкладывали в них средства, улучшали, закладывали под займы, отдавали в качестве приданого и завещали наследникам. Желая ослабить их сопротивление, авторы пошли на ряд уступок: предложили за захваченные общественные земли компенсацию, обеспечили чистым правовым титулом оставшиеся пятьсот югеров и подняли верхнюю планку для больших семей. Но даже с такими послаблениями значительная часть сената намеревалась во что бы то ни стало отклонить законопроект. О том, чтобы конфисковать их земли и передать их ленивой толпе, попросту не могло быть и речи. С учетом враждебной позиции большинства сената, Клавдий решил отойти от традиций предков и поручил Тиберию представить законопроект непосредственно Собранию, лишив сенаторов возможности официально высказать свое мнение. Закона, гласящего, что законопроект в обязательном порядке надо представить сначала сенату, и только потом собранию, не существовало – просто раньше всегда делалось только так и не иначе. Провокационная уловка Тиберия всех взбудоражила и взвинтила. В декабре 134 г. до н. э., вскоре после вступления в должность, он предстал перед собранием и заявил о намерении принять закон о перераспределении общественных земель, занятых богачами, в пользу бедных.

По римским правилам, после представления законопроекта до голосования по нему должно было миновать три рыночных дня. Поскольку рынок торговал примерно раз в неделю, то промежуток между этими двумя событиями составлял от восемнадцати до двадцати четырех календарных дней. Такая отсрочка давала тем, кто обладал правом голоса, время, чтобы приехать в Рим и проголосовать. И поскольку Тиберий вызвал волну неподдельного негодования, за эти три недели обедневшие граждане, которые лишились земель, хлынули в Рим, «будто реки в океан, готовый все в себя принять»^[25]. Чтобы поддержать законопроект, среди прочих приехали и италики, не имевшие права голосовать. Но даже лишенные голоса, они могли выразить свою физическую и моральную поддержку закону о перераспределении земель. В эти недели Тиберий постоянно обращался к гражданам на форуме, чтобы задействовать и консолидировать их энергию. И планировал, что когда дойдет до голосования, в собрании у него будет значительное, энергичное большинство.

По прошествии трех рыночных дней Тиберий созвал на Капитолийском холме собрание, чтобы рассмотреть Lex Agraria. Все пространство заполонили собой те, кто обладал правом голоса, придав площади перед храмом Юпитера «облик моря, покрытого штормовыми волнами»^[26]. Перед официальным представлением Тиберий выступил в защиту Lex Agraria, произнеся речь всей своей жизни. Гракхов учили лучшие ораторы Средиземноморья, а непоколебимое спокойствие и достойное поведение на сцене он довел до совершенства. Тиберий не расхаживал по трибуне и не бил себя в грудь. Лишь совершенно неподвижно стоял, давая неотъемлемой силе своих аргументов без остатка завладеть вниманием аудитории. По утверждениям Плутарха, Тиберий спокойно встал посреди форума и бесстрастно произнес речь в защиту рядовых граждан Рима.

«У каждого дикого зверя, который бродит по Италии, есть своя пещера или логово, чтобы в нем укрыться, – сказал он, – люди, сражающиеся и умирающие за Италию, наслаждаются общим воздухом и светом… но не более того; бездомные и лишенные крова, они скитаются со своими женами и детьми»^[27]. Взывая к воображению италиков, покинувших родные места из-за нищеты и войн, он сказал: «Своими лживыми устами командиры призывают солдат защищать в бою от врага святилища и могилы… но они сражаются и умирают за других, живущих в богатстве и роскоши»^[28]. Для среднего римлянина эти разрушительные войны обернулись недопустимой иронией: «и хотя их именуют повелителями мира, у них в собственности нет ни клочка земли»^[29].

Доведя собрание до слез, Тиберий попросил секретаря перед голосованием зачитать законопроект, ничуть не сомневаясь в своей победе. Но оказалось, что сенатские оппоненты Lex Agraria эти три недели тоже не сидели сложа руки. Зная, что голосование им не выиграть, они призвали в свои ряды Марка Октавия, такого же трибуна, как Тиберий, чтобы никаким образом не допустить никакого волеизъявления. Одним из мощнейших инструментов, имевшихся в распоряжении трибуна, было право вето – буквально означавшее «я запрещаю». Любой трибун мог наложить вето на что угодно, в любое время и по какой угодно причине, отменить его не было дано никому, даже другому трибуну. Поэтому, когда секретарь встал, чтобы в соответствии с процедурой зачитать закон, Марк Октавий выступил вперед и запретил это делать своим вето. Весь процесс застопорился. Голосование нельзя было начинать, пока секретарь не зачитает законопроект, поэтому пока Октавий будет настаивать на своем вето, о волеизъявлении не могло быть и речи. Когда заседание зашло в тупик, Тиберий объявил в его работе на день перерыв.

Не в состоянии сломить противодействие великодушному законопроекту, Тиберий и его сторонники из лагеря Клавдия решили, что лучшим средством в сложившейся ситуации будет сплотить простолюдинов, на которых они опирались, превратив богачей в негодяев. Перед следующим голосованием Тиберий отозвал из законопроекта дружественные уступки, чтобы Lex Agraria стал «привлекательнее для большинства и суровее для злодеев»^[30]. Если повезет, давление со стороны народа вынудит Октавия отозвать наложенное им вето и обеспечит голосование за законопроект, в котором они одержат уверенную победу.

В перерыве между двумя заседаниями собрания Тиберий и Октавий каждый день являлись на форум и устраивали публичные дебаты о достоинствах Lex Agraria. Форум не очень большой, и речи на нем можно было произносить с нескольких трибун – как во время музыкальных фестивалей используется несколько сцен, – поэтому их аудитории нередко сталкивались друг с другом. В столь ограниченном пространстве Тиберий и Октавий зачастую даже лично вступали друг с другом в перепалку. Тиберий, в душе которого все больше нарастало отчаяние, пообещал заплатить достойную цену и купить все общественные земли, которыми завладел Октавий, если тот прекратит противиться законопроекту, – намекая, что своими корнями его противодействие уходит не в возвышенное гражданское чувство, а в банальный корыстный интерес. Но Октавий упорно отказывался сдаваться.

Когда традиционные дебаты и убеждение так и не смогли вывести их из безвыходного положения, Тиберий решил прибегнуть к радикальному средству. Он пообещал налагать вето на любые общественные дела до тех пор, пока Октавий не пойдет на попятную. Затем отправился в храм Сатурна и запер собственной печатью государственную казну, чтобы «нельзя было делать никаких привычных дел: чтобы магистраты не могли выполнять свои традиционные обязанности, чтобы остановили свою деятельность суды, чтобы нельзя было заключить никаких соглашений, чтобы царили хаос и беспорядок»^[31]. После этого Тиберий еще больше накалил и без того напряженную атмосферу. Ссылаясь на доклады о том, что враги собрались его убить, он стал носить короткий меч, пряча его под накидкой, и постоянно ходил в окружении тысяч верных последователей.