– Если взрослая женщина на критику начальника начинает лить слёзы – это, я считаю, неадекватная реакция. Вы тоже плачете?

Издевается? Возможно… Я вспомнил высказывание, услышанное от своего друга и тёзки Сальникова, и процитировал:

– Нервный человек не тот, кто орёт на подчинённого, – это хам. Нервный человек – тот, кто орёт на своего начальника.

– Даже так? Сколько вам полных лет?

– Не помню… Двадцать четыре… кажется.

– А отчего же не помните? С памятью плохо?

– Вы чего ко мне пристали?! Я свой возраст помнить не обязан!

Не врал я ей. В самом деле частенько забывал, сколько мне. За ненадобностью.

– А ну прекратите! Нечего мне тут психа изображать!

Я смутился: и впрямь реагирую излишне агрессивно. Дёрнул плечом и пробурчал:

– Не изображаю я психа… – Помолчал и добавил: – Обстановка у вас тут дюже «приятная», вот и завёлся…

– Я много пациентов за время своей работы здесь повидала. Но почему вы так себя ведёте, мне не совсем понятно… Судя по наличию высшего образования, интеллектом вы не обижены. Можете быть свободны!

Я встал и покинул кабинет. Санитар, карауливший у двери, впустил меня в отделение и сказал:

– Медсестре передай, чтобы вела следующего!

Я кивнул.

– Вот и поговорили… – пробурчал я, шагая по коридору.

И впрямь можно подумать, что на публику работаю. Оправдываться теперь тоже глупо…

Озвучив на посту просьбу санитара, я вошёл в палату. Здесь ничего кардинально не поменялось – двое новеньких по-прежнему жались по чужим койкам. На моей, в частности, сидел высокий худощавый парень – с виду типичный студент. При моём появлении он вскочил. Я бухнулся на постель, а этот стеснительный мальчонка так и остался стоять.

Чуть погодя я предложил ему:

– Присаживайся. До ночи ещё далеко.

– Спасибо, – поблагодарил он и снова опустился на край кровати.

– Как тебя звать-то?

– Дима.

– Лев, – представился я и обратился уже ко второму: – А тебя как величать?

– Алексей.

– На чём спать будете, узнавали? Или вы, как бобики, на полу собираетесь обосноваться?

– А… у кого? – беспомощным голосом спросил Алексей.

– У медперсонала отделения…

Я повернулся на бок и закрыл глаза. Спать не хотелось, но и смотреть на всё это тоже. Так и лежал бы, не вмешиваясь ни в чужие дела, ни в чужие разговоры. В друзья никому навязываться я не собирался. Впрочем, и врагов наживать не стремился. Только вот получится ли? Не верю… Прощаясь утром с Полиной, я сказал, что не вижу смысла в её визите в первый же день, но сейчас жалел о своих словах.

– А ведь военкоматчиков больше всех, – многозначительно произнёс алкоголик с гонором. – Надо бы с новеньких денежку собрать. На вливание в коллектив.

Сказанное относилось и ко мне.

Я открыл глаза, повернулся на спину, сел, а затем, глядя в ухмыляющуюся рожу этого «общественного активиста», сказал:

– Ага! От мёртвого осла уши. Получишь у Пушкина^[18]!

Почти все находившиеся в палате дружно загоготали, и стало понятно, что вопрос по «вливанию» снят с повестки дня. Из бодрствующих не смеялись только я да мой новоиспечённый враг. Чувствовалось: этот не забудет, как его обломали. Жаль, нет под рукой ничего похожего на отвертку – выкрутить бы болты, крепящие дужку кровати. Так, на всякий случай… Но я понимал: в клинике побывала не одна сотня дерзких и буйных. У здешних медиков имеется многолетний опыт работы с подобными пациентами, так что ничего подходящего на роль отвертки я не найду.

Вторую смену наконец-то позвали ужинать, и мы, вскочив с коек, бросились обуваться. Когда я, сидя на корточках, завязывал шнурки на кедах, гонористый алкоголик, проходя мимо, попытался ударить меня коленом в плечо. Видимо, собирался «отсушить» мне руку. Но то ли он не рассчитал, то ли я рефлекторно среагировал на движение, и нога прошла вскользь.

Что это было: провокация или начало открытого конфликта?

Всё произошло достаточно быстро, и окружающие могли ничего не заметить.

А недруг мой уже мчался вниз по лестнице.

Закончив возиться с обувью, я спустился в столовую. Там, оглядевшись, пришёл к выводу, что устраивать разборку в присутствии санитаров и ещё двух пациентов, выполнявших функции надзирателей (местные за глаза называли их вертухаями^[19]), будет чревато проблемами. Ясно одно: если этот литрболец и впрямь нацелен помериться достоинствами, то сегодня вечером дело дойдёт до рукопашной.

Но судьба и медперсонал всё решили за нас: пациентов, находившихся в карантинной больше недели, перевели в другие палаты. Моего врага отправили в седьмую.

Идти на чужую территорию и качать там права было бы откровенной глупостью как с его, так и с моей стороны. Конфликт перешёл в стадию замороженного.

Подведём итоги дня… Иерархия в карантинной палате строится по тем же принципам, что и в тюремной камере. Вежливость здесь наверняка примут за слабость, так что интеллигентские замашки лучше оставить в стороне.

Наркоманы и алкоголики будут прессовать бесхребетных. То, что я готов дать ответку, окружающие уже поняли. Это мне в плюс. Но есть ли резон первым кидаться в драку? Больница не рядовая, и есть риск угодить в палату для буйных. А если вдобавок напичкают седативными препаратами, то от характера и вовсе ничего не останется. Понять бы, где та граница, переступать которую не сто́ит!

Завтрашний день наверняка принесёт ответы на эти вопросы. Будем надеяться, что безболезненно…

А с заведующей я закусился совершенно зря. Во-первых, следует решить проблему с военкоматом. Во-вторых, я хочу понять: что же на самом деле происходит в моей голове?

Значит, придётся налаживать с ней отношения.

До отбоя оставалось часа два. Чтобы убить время, расписали с соседями по палате партию в тысячу.

Пришёл в себя наркоман, поступивший чуть раньше меня. Сарафанное радио в отделении работало хорошо: открывший глаза, но толком не оклемавшийся после реланиума парень ещё только пытался сесть, а рядом с ним уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу Евсеев. Однако добиться чего-нибудь вразумительного от собрата по несчастью Евсей не смог: очнувшийся отвечал односложно и часто невпопад – сказывалось остаточное действие успокоительного.

Передачи с воли в этот день Евсей тоже так и не дождался.

В половине десятого настала пора готовиться ко сну.

Местный туалет оказался подобием сельского клуба. Здесь постоянно толпился народ: одни разговаривали «за жизнь», другие курили, третьи использовали помещение по назначению – справляли естественные потребности в чаши «Генуя», стирали носки, чистили зубы, умывались.

Тереть что-то с постояльцами отделения у меня не было никакого желания. Поэтому я, завершив все гигиенические процедуры, вернулся в палату. Лёг на свою койку и укрылся одеялом.

Медсестра объявила отбой, погасила свет и заперла решётку на замок.

Засыпая, я подумал, что это, конечно, не тюрьма, но…

Лев. 21.08.1997

Анализы я сдал в шесть утра и теперь, в восемь, снова спал. Сквозь сон слышал, как пациенты из других палат, переговариваясь друг с другом, плелись в сортир. Карантинным торопиться с подъёмом было не обязательно: ели мы во вторую смену, а значит, можно подремать минут ещё так… полчаса. Громко и нудно бубнил один из больных – тот самый, что вчера пытался выразить свою любовь к уборщице. Я уже знал: он бывший мент^[20]. Прозвище – Чебурашка. И он никогда не расстаётся с целлофановым пакетом, в котором лежит классический такой пресс – пачка денег, перетянутая резинкой от презерватива. Купюры, правда, разношёрстные, и потому, за исключением Чебурашки, истинный размер сбережений никому не ведом.

В памяти всплыл случай почти трёхмесячной давности. Полина, перебирая вещи в кладовке, наткнулась на потрёпанную книгу «Крокодил Гена и его друзья». Полчаса спустя, попивая чай на кухне, она принялась перечитывать найденную сказку Успенского. Немного погодя задумалась, а затем выдала:

– Вот послушай! «В одном густом тропическом лесу жил да был очень забавный зверёк. Звали его Чебурашка. Вернее, сначала его никак не звали, пока он жил в своём тропическом лесу. А назвали его Чебурашкой потом, когда он из леса уехал и встретился с людьми. Ведь это же люди дают зверям имена… – Полина перелистнула несколько страниц и продолжила: – Продавцы вытащили Чебурашку из его каюты и посадили на стол. Но Чебурашка не мог сидеть на столе: он слишком много времени провёл в ящике, и у него затекли лапы. Он сидел, сидел, смотрел по сторонам, а потом взял, да и чебурахнулся со стола на стул. Но и на стуле он долго не усидел – чебурахнулся снова. На пол. „Фу-ты, Чебурашка какой! – сказал про него директор магазина. – Совсем не может сидеть на месте!“ Так наш зверёк и узнал, что его имя – Чебурашка».

– И?!

Полина фыркнула, возмущённая моей недогадливостью.

– «Чебурахнулся со стола на стул»! – повторила она. – Даже если предположить, что директор и правда выбрал цензурный синоним… ну, рядом же находились продавщицы… наверняка все, как одна, интеллигентные… потому что с людьми работают… А он аж целый директор продуктового магазина – человек при высокой должности…

– То есть Успенский обманул читателей?!

– Конечно! Ведь книжка-то для детей! Так что самый мягкий вариант истинного имени «нашего зверька» – Долбанушка!

Что ж, Полина, ты была права, но окончательно это стало ясно только здесь, в сумасшедшем доме…

Услышал знакомый звук – кулак врезался в грудную клетку. Раздался крик:

– Боксёр! Иди на хрен отсюда!

Тут же из соседней (кажется, четвёртой, буйной) палаты донёсся вопль:

– Сестра! Сестра! Я хочу в туалет. Выпусти меня, сестра!

– Заткнись! – рявкнул на него кто-то из соседей.

– Но ведь я тоже хочу в туалет! – хныкал больной.

– Заткнись и ляг на койку! Или я тебе торец разнахрачу!

Судя по тону, угроза была реальной, и страждущий на некоторое время умолк.

Но тут выяснилось, что в другой палате у кого-то украли зубную щётку и пасту…

Крик, шум, гам стихли лишь минут через пятнадцать, когда народ переместился вниз, в столовую. Для нас это стало сигналом к подъёму.

Завтрак. После завтрака уборка. Пациентов на это время выгоняют из палаты в коридор. Исключением были буйные и карантинные – нам просто дали команду сидеть на кроватях, пока не высохнет пол.

На пороге возник мужчина в возрасте – санитар из новой смены:

– Оп-па! – воскликнул он, глядя на Васю. – Опять ты здесь, регулярный наш! Ничего, проспишься денёк-другой, подлечим, и домой до следующего раза!

– Нам ждать пополнения? – спросил Шест у визитёра.

– Да, – подтвердил тот. – Готовьтесь к приёму новобранцев.

– Сколько? – осведомился Татарин.

– Трое пока. Если так дальше дело пойдёт, будем ставить койки в два яруса. – И, уже уходя, добавил: – Через полчаса обход.

– Шмаков. Стукач. С ним того, поосторожнее, – пояснил Шест, обращаясь ни к кому и ко всем сразу.

Вопреки моим ожиданиям, обход в больнице для скорбных головою оказался будничной процедурой. У меня, например, поинтересовались настроением. Ответил, что привыкаю, но медленно.

– Нам тут сказали, что ещё новеньких подкинут… – перед уходом врача забросил удочку Татарин.

– Подкинем, – заверила заведующая отделением.

– Если их больше двух, то где нам всем разместиться? – развил мысль Шест.

– Проблема, – согласилась женщина. – Но решаемая. На первом этаже, на складе, разобранные койки стоят. Как раз на такой вот случай. Санитарам я скажу, чтобы оттуда взяли и сюда поставили.

Новенькие стали прибывать через полчаса по одному. Всего их оказалось шестеро.