Он был очень растроган таким подарком. В пору их знакомства были и другие подношения от Анны-Марии – то румяное яблоко, то гроздь винограда, то тончайший платочек, то лента. Он считал себя изрядно облагодетельствованным этим трогательным проявлением чувств и ответил возлюбленной такой взаимностью, что результаты любви не замедлили сказаться.

– Пузо-то на нос лезет! – простодушно всплеснула руками матушка Ги, заметив наконец оказию в местном храме после воскресной службы. – Что ж ты, сынок, наделал.

Венчал их, ввиду такого дела, отец Игнатий. Платы брать он не хотел, зная, что не только за душой девицы Богарне нет ни гроша, но и что состояние Бизанкуров нынче – не более чем пение сверчка в щели под полом.

«Да пропади пропадом эта ваша любовь!» – так напутствовал молодую чету освирепевший Бизанкур-старший. На свадьбе он сидел, мрачно скособочившись, и только кубок за кубком поглощал запасы из винных погребов.

Ги де Бизанкура это не смутило. Кое-что он смог скопить на продаже глиняной утвари, которую делали их крестьяне, кое-что сунула ему сердобольная матушка. А вот отец Анны-Марии, Франсуа Богарне, был рад-радешенек. Его хозяйство тоже изрядно обветшало, и сбыть с рук младшую дочку, тощую и тихую, он даже и не мечтал – как говорится, лишний рот. Но теперь этот лишний рот перекочевал в семейство Бизанкуров.

Перекочевало туда и еще кое-что.

Безумие.

Да, Анна-Мария была безумна. Это тщательно скрывалось от соседей, а родственники держали язык за зубами.

Обычно она была тиха, кротка и послушна. Но иногда на нее накатывало, и ей очень хотелось выколоть кому-нибудь глаза, укусить до крови. Было ли это одержимостью каким-нибудь демоном, неизвестно. По крайней мере, демон, если он и был, другим образом себя не проявлял, так что ее странности удавалось держать в тайне.

Семья ее была достаточно набожной, и Анна-Мария прекрасно знала, что такое грех, и еще она знала, что такое наказание – и Божие, и людское. В те моменты, когда в ней появлялась потребность причинить кому-то боль, она начинала жечь себя каминными щипцами. Чтобы это не бросалось в глаза, она оставляла метки на внутренней стороне бедер, ниже коленей – в тех местах, которые и муж иной не увидит.

Не то чтобы она получала удовольствие от физических мук – нет, скорее, охлаждала свой пыл и переключала внимание с того, что было несомненным злом и грехом. Наказывала себя сама до того, как случилось бы непоправимое, и наказать ее пришлось бы кому-нибудь другому. Попросту казнили бы, да и все.

Матушка случайно застукала Анну-Марию за очередным самоистязанием лет в двенадцать, в первые ее месячные. Списала на буйство первой крови и очень опечалилась. Только приказала дочери не болтать и по возможности держать себя в руках. Поди выдай замуж бесприданную да и полоумную к тому же – нечего и пытаться! Дочь в слезах просила прощения, обещав быть тихой и покорной. И обещание свое выполнила – никто, кроме матери, так ничего и не узнал. И вот – счастливый случай, потерявший голову от похоти Ги де Бизанкур…

* * *

На последнем сеансе в маленьком кинотеатре на окраине района Санкт-Паули народу было совсем немного.

Зрители пили пиво, сорили скорлупками фисташек, громко смеялись. На экран почти никто не смотрел. Кому интересны замшелые истории Средневековья, инквизиция и прочее мракобесие вроде сжигаемых на костре ведьм. Третьесортный ужастик на околоисторическую тему. Молодежь зашла сюда от скуки, чтобы потискаться в темноте зала, выпить, потусить и повеселиться. И действительно, с точки зрения парней и их девчонок, это было дико смешно.

– Фу-у, эта дура червяка сожрала! – воскликнул паренек с челкой до носа и пирсингом в брови. – Тьфу, дерьмо!

– Так она щас и дерьмо чье-нибудь сожрет, – заметил другой подросток с зелеными волосами.

Остальные заржали.

Не смеялся только темноволосый голубоглазый молодой мужчина, которого действо на экране приковало к себе намертво. Он побледнел и вцепился в подлокотники кресла так, что костяшки его пальцев побелели.

– Забавно, правда? – промурлыкал рядом с ним низкий, с хрипотцой, женский голос.

Бизанкур, вздрогнув, уставился в темноту кинотеатра. Смутный абрис лица и темная вьющаяся прядь, но и этого было достаточно, чтобы узнать.

Белла. Они не виделись уже несколько лет, хотя когда-то были неразлучны. Что ее сюда принесло, интересно?

– Я здесь, чтобы напомнить, о чем нельзя забывать никогда, малыш-ш-ш, – хрипло мурлыкнул голос из темноты, и длинный шершавый язык скользнул по губам Бизанкура.

Когда-то эти прикосновения сводили его с ума. Сейчас – тоже, но если раньше это было вожделение, то теперь – отвращение и ужас.

Такие же эмоции вызывала и сцена на экране.

Молодая женщина стояла на коленях в углу курятника. Жидкие белесые пряди волос облепили ее потный лоб, а трясущиеся руки с обломанными черными ногтями шарили по земляному полу. Приглушенно квохтали куры, сухо шуршали спины и бока домашней скотинки, которая почесывалась о доски. Но вот к этим звукам примешалось жадное чавканье. Нет, это не свиньи ели из корытца, это женщина жадно поглощала что-то, держа это двумя руками, а под пальцами ее билось нечто живое и желтое. Цыпленок…

«Пом-мниш-ш-шь?..» – прошелестела рядом тьма. И он вспомнил. Он увидел это собственными глазами…

* * *

Ги де Бизанкур и жена его, Анна-Мария, были сеньорами довольно мирными и обыкновенными, добрыми прихожанами, не слишком требовательными к своим крестьянам и спокойными соседями. Разве что плодовитость их побивала все рекорды здравомыслия, словно они сами были крестьянами. У них было уже шесть детей. И все девочки. Просто из ряда вон. Приданого на всех не напастись, нечего и думать – разве что отправить девчонок в монастырь. А мальчика родить, наследника, опору в старости, Господь их так и не сподобил. Но они надеялись и продолжали свои старания…

Обычно инициатором супружеского соития выступал сам Ги, как и подобает мужчине, главе семейства. Но в тот день Анну-Марию словно подменили.

Всегда тихая и скромная, она вернулась из сада с полной корзиной румяных яблок непривычно возбужденной и оживленной. На землю пали тихие сумерки, но спокойствие и пасторальность этого времени суток несколько нарушили довольно необычное поведение матери семейства.

– А я сейчас в саду змею видела, – проговорила она, ставя на пол корзину, и невпопад хихикнула.

– Да что ты, – обеспокоился Ги. – Где? Не гнездо ли у нее там?

– Постойте, я не к тому, – остановила его жена и снова странно усмехнулась. – А вот представь, сеньор мой, что это тот самый змий был, что через Еву Адама искусил, а?

Ги оторопело смотрел на жену, не понимая, к чему она клонит.

– И представь еще, что вот именно я и есть Ева, – не унималась супруга.

– А я Адам? – начал прозревать муж.

– А вы именно что Адам, – подтвердила Анна-Мария, продолжая посмеиваться. – И вот я прихожу к вам… держа яблоко в руках…

Она вынула из корзины самое большое и нахально красное яблоко и, играючи, подкинула его на ладони:

– И говорю вам: «Супруг мой, это самый вкусный плод, хоть и запретный. Примете ли вы плод сей из моих рук?»

– С радостью, услада сердца моего, – наконец сообразивший, что это за игра, отец шести девиц рванулся к супруге, но та закусила удила.

– Не раньше, чем догоните меня, – рассмеялась она, запустила яблоком в мужа, подобрала юбки и выскочила в дверь.

К чести де Бизанкура будет сказано, яблоко он поймал на лету, а вот жену столь же ловко перехватить не успел и помчался за ней в сад, словно пылкий сатир за нимфой. Немногочисленные домочадцы и слуги, которые стали свидетелями этой сцены, наблюдали за этими скачками с добрыми усмешками и перемигиваниями. Тем временем небо потемнело, налетел ветер, а где-то невдалеке послышались первые едва слышные раскаты грома.

Ги настиг игривую свою женушку у того самого сарая, что ладил когда-то его батюшка, прямо со стропил которого был столь неудачным его полет.

Сарай был построен на совесть, поэтому, когда начался дождь, через крышу не просочилось ни капли, и ничто не потревожило супругов, которые, словно молодые любовники, резвились в душистом сене. Напротив, каждый новый раскат грома и каждый новый удар молнии раззадоривали Анну-Марию, а ведь прежде она грозу недолюбливала. Более того, предпочитавшая во время любовных утех отдаваться воле супруга, сейчас она словно с цепи сорвалась и повела себя, словно бесстрашная наездница, вскочивши на него верхом. «Лилит», – с очередным сверканием молнии почему-то вспыхнуло у него в голове. Ибо именно Лилит за подобные вольности была изгнана из рая прежде главного грехопадения Адама и Евы.

Подобными рассказами потчевал отец Игнатий, их семейный духовник, юного Ги. Стоило ли удивляться каше, которая происходила в его голове, когда он пробовал задаваться богословскими вопросами. А ведь он, бывало, говорил жене, что неплохо было бы ей иногда брать взаймы у Лилит немного ее смелости в делах любовных. И зачем надо было невинные супружеские вольности преподносить жене как грех, да еще ставить в пример супругу Люцифера? Понятно, что запретный плод сладок, и бедная Анна-Мария изначально была уверена, что за сладость эту ее непременно накажут…

Любострастное помешательство, которое на время овладело Анной-Марией, больше не возвращалось, к тихому разочарованию Ги де Бизанкура. Он кружил вокруг нее, словно шмель возле цветка, изводя намеками на продолжение страстей «как во время грозы», но Анна-Мария вернулась в свое тихое покорное состояние и только краснела и отмалчивалась.

– Где эта чертова змея, с которой все началось?! – выходил из себя первое время Ги, в самом деле надеясь, что если он обнаружит и разорит ее гнездо, то вернет буйную похоть супруги, столь поразившую его воображение на сеновале.

Но нет, змея исчезла бесследно. А может, в самом деле не было никакой змеи… Тем временем Анна-Мария вновь понесла, и плод на сей раз вел себя совсем не так, как предыдущие. Он и толкаться начал раньше и сильнее, и требования предъявлял, словно командовал уже из утробы матери – ей хотелось то соленого, то кислого, то сладкого, то горького, то холодного, то почти кипящего.

Один раз, торопясь, чтобы никто не увидел, и ужасаясь себе, она съела дождевого червяка.

ЧЕРВЯКА!

Расскажи ей кто, что она это сделает, Анна-Мария просто не поверила бы, да еще и очень обиделась бы. Тем не менее, когда скользкое и кольчатое длинное тельце оказалось у нее во рту, она испытала необыкновенное удовольствие и торопливо проглотила его, словно устрицу. Даже на вкус он показался ей похожим на этот морской деликатес, который когда-то им привез в подарок их родственник, Пьер-Роже де Бофор, о котором впоследствии будет сказано немало, потому что стал он папой римским, Климентом Шестым…

Меж тем Анна-Мария одним червяком не ограничилась. Также от ее странного аппетита пострадали и слизни, и виноградные улитки, которые водились у них в изобилии. Если бы Анна-Мария утруждала себя приготовлением утонченных лакомств из этих созданий – так нет ведь. Она жадно поглощала их сырыми и живыми, заталкивая в рот часто вместе с землей и листьями, не думая, как это выглядит со стороны. Хорошо, что у нее хватало ума прятаться во время своих безумных пиршеств, потому что выглядело это отвратительно.