Впрочем, если сам Ларци Тысяча Ядов снизошел до того, чтобы сварить шамьет, кто же откажется? Уж точно не его ученик, который лучше всех знает, что личные яды мастера невозможно распознать. И потому выбор всего один: пить или не пить.

Почти наслаждаясь бесстрастным и безнадежным спокойствием, охватившим его, Лучано медленно выцедил половину. Опустился во второе кресло и поставил чашку рядом на подлокотник. Отменный шамьет! Если даже отравленный, на вкусе и запахе это никак не сказалось. Стоит получить хотя бы это последнее удовольствие от маленького шедевра своего мастера.

Ларци, посмотрел на него, встал, подошел и… отвесил быстрый тяжелый подзатыльник, так что у Лучано голова качнулась вперед.

– За что? – изумленно выдохнул он, выпрямляясь.

– Идиотто, – уронил мастер, словно это было объяснением. Вернувшись в кресло, снова поглядел на Лучано, вздохнул и пояснил: – Если ты мне доверяешь, нечего пить хороший шамьет с такой рожей, будто тебя сейчас от него скрючит. А если не доверяешь, то зачем пьешь, идиотто?!

Лучано несколько мгновений смотрел на него, пытаясь найти нужные слова и не находя ни одного. Потом уронил голову, прикрыв лицо ладонями, и… рассмеялся. Претемная Госпожа, с чего он вообще решил, что Ларци собирается его отравить? Может, потому что чувствовал за собой вину? Он ведь хочет уйти из гильдии, оставить мастера, который посвятил ему столько лет, без наследника! Вот и подумал на миг, что Ларци все знает и предпочитает убить неверного ученика, чем отпустить. Благие и Баргот, какой бред! Лучано убрал руки и выдохнул, изнемогая от невероятной смеси облегчения, вины, счастья и благодарности:

– Простите, мастер. Вы же знаете, я бы все равно выпил.

Сколько лет прошло с того их разговора, когда Ларци пообещал сам отравить глупого мальчишку, если тот совершит что-то непростительное? Иногда Лучано казалось, что вечность, иногда – что это было вчера. Но в одном он был уверен твердо: оба они помнят этот разговор и знают, что случись такое, Лучано послушно примет свою смерть из рук единственного человека, который имеет на это право.

«Единственного? – спросил он сам себя растерянно. – А как же Альс и Айлин? Разве ты не обязан им подаренной жизнью, клятвой верности, дружбой и… любовью? Разве ты не принадлежишь теперь еще и им?»

Он взял чашку и в несколько глотков равнодушно допил шамьет – вкусный и совершенно обычный. А потом подумал, что когда искал следы яда, напиток ему казался гораздо вкуснее. Такой букет чувствовался!

– Все равно охрану следует гнать садовой метлой, – вздохнул он и пояснил, указав глазами: – Вон за той дверью – спальня короля.

Брови мастера взлетели на самый лоб, а потом Ларци хмыкнул и, вернув обычное выражение лица, согласился:

– Тогда гони, конечно. А то пускают всяких, не дворец, а проходной двор! – Помолчал и небрежно добавил: – Кстати, мне действительно тебя хвалили, пока провожали сюда. Лорд Фарелл – это, лорд Фарелл – то! Их послушать, так ты славный парень, хоть и странный, как все итлийцы.

– Гуардо меня любят, – улыбнулся Лучано. – Точнее, они любят короля, а я – приложение к нему. Итлийский Кот его величества, мастер шамьета и сплетен.

– Рука короля, – сказал Ларци, не спрашивая, а утверждая, и Лучано кивнул.

– А также глаза и уши, – сказал он спокойно. – При дворе уже все об этом знают, но я не зарываюсь, лишнего не придумываю, взяток не требую, а если беру подарки, то с разбором и только ради репутации. Нельзя же быть рядом с колодцем и даже не отхлебнуть? На меня бы смотрели как на безумца. Или как на идиотто, с которым невозможно вести дела.

Мастер одобрительно кивнул, мелкими глотками отпивая шамьет. Хотел что-то сказать, и тут за окном зашуршало, Ларци неуловимо напрягся, быстро глянул на Лучано – и тут же уголки его губ дрогнули в удивленной улыбке. Через подоконник, пыхтя и сопя, перевалился Перлюрен. Деловито спустился вниз, осторожно приблизился и обнюхал ноги Ларци, а потом подбежал к Лучано и заскулил, просясь на руки.

– Ну и где ты был? – обреченно поинтересовался Лучано, поднимая зверька за шкирку и сажая на колени. – Опять кого-то ограбил? Перед кем мне в этот раз придется извиняться?

Щека Перлюрена предательски оттопыривалась. Лучано привычно и умело разжал ему пасть, запустил туда пальцы и вытащил три серебряных флорина. Енот возмущенно взвизгнул и потянулся лапой за утраченным сокровищем.

– Но-но, – погрозил ему Лучано. – Зачем тебе серебро, бандитто? Ты же его не ешь, и в лавки, хвала Всеблагой, бегать еще не научился. Вот, возьми лучше.

Он сунул Перлюрену несладкое жесткое печенье с орехами и ягодами, которое по его просьбе специально для енота пек дворцовый повар, и зверек, удовлетворенный обменом, блаженно захрустел лакомством.

– Енот? – пробормотал Ларци. – Ты это серьезно, мальчик мой?

Лучано почувствовал, что краснеет. Конечно, он знал, что совершает немыслимую глупость, заведя на задании домашнюю зверюшку, да еще такую хлопотную, но понятия не имел, как объяснить, что для него значит Перлюрен. Разве можно просто сказать, что енот – это как кусочек собственного дома, которого у Лучано никогда не было и вряд ли появится?

– Это… – попробовал он начать и увидел, что Ларци смотрит на Перлюрена с восхищением.

– Это гениально, – с полным убеждением сказал грандмастер. – Беллиссимо! Ты ведь можешь искать его где угодно, в любом Барготом проклятом уголке от кухни до королевского кабинета, и никто ничего не заподозрит! Да что там кабинет, ты хоть под кровать к Беатрис Риккарди можешь залезть! И будешь выглядеть всего лишь идиотто, а их все любят, особенно веселых. Енот! Мальчик мой, как ты до этого додумался?

– Случайно, – отозвался Лучано, с облегчением понимая, что можно, слава Всеблагой, теперь ничего не объяснять.

Но неужели мастер всерьез думает, что завести енота было продуманным коварным планом?! Ох, кажется, да. И в полном восторге!

– Прекрасный зверь, – все так же убежденно сказал Ларци и, взяв еще одно печенье, предложил его Перлюрену.

Енот отнесся к щедрому дару с неожиданной осторожностью. Обнюхал руки Ларци, сморщился и громко чихнул, а потом обиженно потер морду лапами и отвернулся.

– Хорошее чутье, – одобрил мастер, ничуть не обидевшись. – Я вчера варил «Безмолвную песню», до сих пор пахну, наверное.

«Не повезло же кому-то, – равнодушно подумал Лучано. – От этой дряни умирают нехорошо. В удушье человек может лишь беспомощно открывать рот, отсюда и название, а сама агония длится долго».

– Зачем вы приехали, мастер? – спросил он, словно это напоминание о привычной жизни Шипа что-то сдвинуло в мыслях. – Это большая честь, но… разве я не справляюсь?

О том, что Альс хочет его выкупить, Лучано никогда не писал, хотя подробные донесения обо всем, что с ним происходило, отправлял каждую неделю. Ну хорошо, почти обо всем. Кое-что он оставлял только для себя.

Запах волос синьорины Айлин, который прекрасно помнил во сне и наяву. Хрипловатый спросонья голос Альса, когда друг и монсиньор с утра пораньше заваливался к нему в комнату и просил шамьет. Редкие минуты, когда они оставались наедине и просто молчали… Иногда вечером Лучано разминал Альсу плечи и спину, старательно сдерживая себя, чтобы полезная процедура не перешла в откровенную ласку, как бы ему ни хотелось просто погладить горячую и удивительно гладкую для такого большого мужчины кожу. Иногда они вспоминали Айлин и то, что было в походе, Лучано будто чувствовал пальцами шелковистую буйную роскошь ее волос, а хмурый после целого дня утомительных обязанностей взгляд Альса смягчался и теплел.

Это принадлежало только ему! Как и резкое, острое до боли желание, которое он неизменно ощущал при взгляде на Дункана Роверстана. Совершенно иное, чем то упоительно нежное и трепетное чувство, которое Лучано испытывал к своим синьорине и монсиньору. Эту почти мучительную страсть он отлично научился скрывать за шутливыми признаниями, которые никто, разумеется, не воспринимал всерьез. Просто Фарелл – итлиец, вот и разыгрывает развратного красавчика, королевского кота…

Лучано прекрасно знал, что сам Роверстан понимает всю меру его искренности, но… слишком много опасных и горьких тайн их связывало, чтобы грандсиньор разумник возмущался этой почти-игре. Забавлялся – да. Держал Лучано на тщательно рассчитанном расстоянии – безусловно. Не давал ему никаких надежд – о, разумеется! Но не оскорблялся, как тигр не может оскорбиться поведением кота, пробравшегося к нему в клетку и с упоением ловящего кончик огромного черно-золотого хвоста. И уж конечно, это было совсем не так, как с Альсом и Айлин…

Все это он и в мыслях не имел объяснять мастеру, а вот теперь получалось, что Ларци все-таки увидел в его письмах нечто, потребовавшее не просто вызвать Лучано в Итлию для личного доклада, но визита сюда, в Дорвенант. И хотя разговора про разрыв с гильдией все равно было не избежать, Лучано все откладывал его, малодушно отодвигая решение до самого конца отведенного ему срока… Теперь эта трусость обернулась против него самого!

– Хотел посмотреть тебе в глаза, – с преувеличенной серьезностью подтвердил его опасения мастер. – Зрачки оценить, а то пишешь такое, что у меня волосы дыбом встают. Добрый король, честный и справедливый канцлер… А еще зеленая зима и твердая вода!

– Про воду и зиму – это была шутка! – запротестовал Лучано. – Мастер!

– А про короля и его главного министра – нет? – усмехнулся Ларци. – Вот я и говорю: пугаешь ты меня, мальчик. Но зрачки хорошие, правильные зрачки. Дурью, значит, никакой не увлекся.

– Издеваетесь… – протянул Лучано, понимая, что мастер по обыкновению шутит.

А вот то, что звучат эти шутки как-то невесело, уже против всякого обыкновения!

– Пытаюсь понять, – сказал Ларци голосом мягким и теплым, словно камзол из арлезийского бархата, который Лучано расстегнул – ему вдруг стало жарко. Зато глаза мастера блеснули остро и холодно, будто две голубые льдинки. – Видишь, даже бросил все дела, чтобы посмотреть, как тут живет мой Фортунато. Ты же все еще мой, не так ли? Или уже нет?

На несколько мгновений в комнате повисла оглушительная тишина. Не опуская взгляда, Лучано рассеянно погладил Перлюрена, запустив пальцы в мягкую серую шерсть, а потом сказал без улыбки, которая точно вышла бы фальшивой:

– А вы сомневаетесь, мастер? Я все еще пью шамьет из ваших рук.

Ему показалось, что тишина сгустилась еще сильнее, как только стихло последнее слово. Ларци задумчиво посмотрел на него и бесстрастно уронил:

– Верно, мальчик. Но почему-то с таким лицом, словно и правда ожидаешь в нем порцию отравы. Вот я и задумался, с чего бы это мой Фортунато вдруг начал меня бояться? Чего я не знаю о том, что здесь происходит? Конечно, не все стоит доверять письмам, но ты здесь уже почти полгода, мальчик мой. Порталы работают месяца четыре, не так ли? И за все это время ты не выбрал денек, чтобы навестить старого Ларци. Странно, не находишь?

Он замолчал и опять поднес чашку ко рту. Лучано, медленно гладя Перлюрена, с холодной отстраненностью подумал, что это и в самом деле было огромной глупостью. Хотя бы разок стоило наведаться в Вероккью, успокоить мастера своим появлением, рассказать пару забавных баек о том походе и нынешней придворной жизни… В общем, вести себя точно как прежний Фортунато!

Но он слишком привык, что мастер видит его насквозь, а теперь в его жизни было слишком много тайн, и своих, и чужих. А еще преследовал глупый страх, что стоит вернуться в Вероккью, как мастер почует неладное и больше не отпустит его. Найдет для исполнения контракта другого Шипа, и… все.