– Да с того, Марта, потому что у тебя есть свои интересы, знакомые, родные, которых ты не видишь из-за меня.

– Да перестань…

– Не перестану. И сколько я здесь ещё буду жить? Полгода, год, два, ты мне можешь ответить? – вопросительно посмотрела на брата. И заметив, как он замялся, продолжила: – Мне уже двадцать пять лет. А я живу под постоянным надзором старших и мелкого брата.

– Ну, ты перегибаешь, – вскинулся он, – У нас разница всего лишь два года.

– Ну да, два года, – отвернувшись, встала, – а чувствую себя разбитой старухой.

– Лия, мы что-нибудь придумаем, просто нужно время.

– Сколько? Я уже три месяца здесь живу и хоть что-нибудь изменилось? И я не шучу, не привезёшь мне паспорт, я и без него уеду. Найду способ. И плевать, что меня поймают, я, во всяком случае, хоть узнаю для чего, зачем я им сдалась, по какой причине убили мою маму. Надоело прятаться и жить как страус, постоянно пряча голову.

Отвернувшись, вышла. Накинув дубленку, побрела вокруг дома, краем сознания отмечая, что уже стемнело. Конечно, я понимала, что никто мне паспорт не собирается возвращать. Ну и пусть, справлюсь. От злости я пнула сугроб и взвыла от боли – совсем забыла, что здесь стоит скамейка, которую замело снегом.

Подпрыгивая на одной ноге, через раз наступая на вторую, направилась в пристройку. Схватив метлу, вернулась обратно и, размахивая ею, разбросала снег со скамейки в разные стороны. Со всхлипом бросив метлу, направилась в дом, где работаю с целебными травами.

Не раздеваясь и не включая свет, прошла к столу, да так и осталась стоять, сжав кулаки и пытаясь успокоиться. Хотелось завыть, поплакать, а потом разбить что-нибудь и желательно об кого-нибудь. Скрипнула входная дверь, дверь в сени, пошарив по стенам руками и чертыхнувшись, Лёшка всё-таки включил свет. Прошёл, сел на старенький диван, который жалобно скрипнул под его весом.

– Слушай, а чай здесь есть?

– Иди, тебя Марта и накормит и чаем напоит, – не сдержала я всё-таки своего раздражения.

– Лия, пожалуйста. Ну, сделай мне чаю, а?

Вдох… выдох… стараясь не смотреть на брата, прошла на кухню. На ходу сбросила дублёнку и кинула её на стул, поставила чайник. Домик маленький: пара комнат, кухня и сени. Протапливали его мы с Мартой только по утрам, поэтому сейчас было прохладно, но с печью возиться не хотелось, решила, что тоже горячего чаю попью и согреюсь. Не смотря в сторону вошедшего в кухню Алексея, уже успевшего сесть за стол, поставила чашки, достала припасённое печенье, варенье и уселась напротив.

– Ну, начинай.

– Ты о чём? – с деланным удивлением посмотрел на меня.

– Ну как же: уговаривать подождать, рассказывать о моей неблагодарности к вашим стараниям по моему сокрытию.

Закипел чайник, и пришлось прерваться, заварить травяной чай, разлить по кружкам.

– Я пришёл извиниться, – произнёс он, обхватив кружку с чаем, подняв на меня глаза, встретил удивлённый взгляд. Ну да, хотела услышать извинения за его слова, но не ждала, – Вернее попросить у тебя прощение за то, что так себя повёл, за то, что обидел.

Кивнув, я отвела взгляд, обхватив кружку ладонями.

– Я хочу тебе рассказать о своей матери.

Вот это уже непонятно, я опять удивлённо на него посмотрела.

– Зачем?

– Чтобы ты поняла, что я имел ввиду, когда сказал, что вы с Максимом не сможете быть вместе.

– Вообще-то ты не так сказал и я не понимаю: причём тут вообще Максим?

– Лия, ты, пожалуйста, просто выслушай меня, мне и так тяжело об этом говорить.

Я замолчала.

Хочется ему выговориться, пусть, послушаю. Тем более, когда и от кого я ещё узнаю о жизни брата и его матери, к своему стыду я знала только, что она умерла и всё.

– Моя мама была замечательной женщиной. Доброй, отзывчивой, просто не повезло ей встретить моего отца. И хоть она была единственной его женой, женой альфы, только вот можно по пальцам пересчитать оборотней, которые помнят её, – он, усмехнувшись, отвернулся к окну, – Когда маме исполнилось двадцать четыре, её отец поставил перед фактом, что она выходит замуж – это был договорной брак, выгодный обеим стаям. И не смотри на меня так удивлённо, – он заметил выражение моего лица в оконном стекле и, посмотрев на меня, продолжил: – Мы хоть и оборотни, и живём в большей части подгоняя правила жизни под инстинкты, но политику и выгоду ещё никто не отменял. Первое время всё складывалось замечательно, я родился можно сказать в нормальной семье, только через год запах матери отцу стал неприятен. Понимаешь, чем сильнее зверь, тем привередливее в смысле обоняния. Он отселил её и меня в отдельный дом и это даже помогало. Стоило сделать перерыв и не видеться им какое-то время, то её запах для него становился нейтральным, только перерывы становились всё длиннее и длиннее и виделись они всё реже. Закончилось тем, что он отселил её в другой посёлок нашей стаи, да она и сама была только «за». Он же не собирался хранить ей верность и как ты понимаешь матери было довольно-таки неприятно, когда ей кто случайно, а кто-то и специально рассказывал об очередной потаскухе, живущей в «Красном» доме. Меня же отец сначала оставил жить с собой, но ненадолго, потому что мой запах, очень похожий на запах матери, его так же стал безумно раздражать. В возрасте шести лет, меня отправили на обучение в школу-интернат для оборотней мужского пола, не самую лучшую конечно, но уровень подготовки там выше среднего. Мама жила в северном посёлке и что самое гадкое, отец ей запретил работать – это же не уровень, жена альфы! Деньги каждый месяц ей передавали, правда, случалось и такое, что забывали передавать, а может и себе присваивали, нарак их знает. Но она, договаривалась, где-то помогала по хозяйству, уезжала в становки, там помогала старикам и отшельникам, за что те ей платили. Это я узнал намного позже. Каждые четыре месяца у младших классов были недельные каникулы, и я с радостью проводил их с мамой, даже не догадываясь насколько ей нелегко приходится. Когда мне было четырнадцать, я приехал к матери, а её не было, вот от жившей по соседству бабы Нюры я и узнал, что мама уехала в становку и по какой причине. Я, как борец за справедливость, рванул к отцу. Стал требовать, чтобы он ей разрешил работать, чтобы деньги не забывал передавать. Причём когда я ворвался к нему в кабинет, он был не один, ещё трое каких-то оборотней, который с интересом слушали мои требования. Вот тогда-то меня отец и приложил, как следует. До этого он, конечно, воздействовал на меня, так что я пару раз сознание терял, но в этот раз я его конкретно из себя вывел: унизил при других, задел его эго. Тогда приложил он меня знатно, думал, сдохну. Так ему мало этого показалось. Когда я очнулся, суток через трое, меня перед «Красным» домом выпороли плетьми, да ещё и «Стронхом» смазали спину, чтобы шрамы на всю жизнь остались, чтобы всю жизнь я помнил эту тварь и своё неповиновение.

Я даже не заметила, в какой момент взяла его ладонь, так и слушала, сжав её, но после услышанного охнула и, распахнув широко глаза, с ужасом на него посмотрела:

– Создатели! Что ж за урод он был?

Но Лёша, словно не услышал меня, качнул головой. Некоторое время помолчал, словно собираясь с силами и спустя несколько напряжённых минут тишины, продолжил:

– Как ты понимаешь, с мамой я в тот раз не увиделся. Валялся несколько дней в лазарете и своим детским умишком осознавал, какая гнида мой отец. Спасибо дядьке, отцу твоему, если бы не он, я бы, наверное, под плетьми там и сдох. Он пытался мне тогда объяснить, почему отец так со мной поступил, донести до меня причину его неприязни ко мне и особенно к матери, но я тогда его естественно не мог понять. А ещё не понимал свою мать, которая терпит такое отношение, просто терпит, а не уедет, бросив всё. Позже, узнал, но много позже. А тогда, как мне стало немного легче, меня просто посадили в автобус и отправили обратно в школу. Поразмышляв немного и оклемавшись, я стал сбегать по вечерам и работать: в основном грузчиком, но случались и другие заработки. Накопленные деньги отправлял почтой, пока она не написала, что нельзя больше пересылать деньги, так как отец запретил их ей выдавать, их ей просто не отдают. Потом с работой мне наставник помогал – периодически отправлял на подработки, но уже к проверенным людям или оборотням, где платили больше, да и работа была другого порядка, хотя не совсем законная. Да мне и плевать было. Деньги я копил и временами, на выходных срывался к границе стаи, передавал через знакомых патрульных, потом от них же и узнал, что пару месяцев назад мама умерла. А, как и почему, не знал – в стаю меня не пускали. После окончания школы я ездил сначала по стране, набирался опыта, потом и по зарубежью удалось проехаться, короче мотался в поисках заработка и приключений. Случайно столкнувшись с одним знакомым, узнал, что меня уже давно ищет дядька, ну и ради любопытства приехал. В стаю, правда не заезжал, передал, что в соседнем посёлке остановился и если нужен Айдару, пусть приезжает. Оказалось отец ждёт меня, чтобы начать обучение управлять стаей. Я попросил его показать моему папаше средний палец, и чтобы эта гнида забыла, что у него вообще есть сын. Поехал в Красноярск, потусовался там пару деньков, думая куда дальше направиться, узнал о схватке между стаями, про смерть отца и приехал. Вот как-то так, Лия.

Я слушала его и честно говоря, было стыдно: я ведь думала, что он родился, рос в нормальной семье, в радости и довольстве, в отличие от меня вынужденной скитаться по стране.

– А что случилось с твоей мамой? И почему твой отец так относился к вам?

– С мамой, – он вздохнул: – она болела. Долго болела, но к лекарям не обращалась. Я с бабой Нюрой разговаривал, но она не знала причины, да и о болезни её она просто догадалась. Рассказывала, что стала худой, с тёмными кругами под глазами, а потом уехала в становку, там и умерла через три месяца. Когда её кремировали, отец даже урну не забрал. Айдар присутствовал, он и отнёс урну в семейный колумбарий. Ну а отец, – брат, нахмурившись, помолчал, угрюмо усмехнулся:

– Мы же звери, Лия, что бы там не говорили о сдерживающей человеческой стороне, но звериного в нас всё же не так уж и мало. Каждый зверь – собственник, а уж сильный зверь, тем более. Нужно очень хорошо уметь контролировать эмоции, желания зверя, прилагать немало усилий к этому, что мой отец никогда не делал. Жена и сын ассоциировались у него с собственностью, не с теми, кого необходимо если не любить, то хотя бы защищать, обеспечить если не комфортными, то хотя бы приемлемыми условиями существования. Нет, мать для него вообще была как вещь – моя и только тронь! Не смей смотреть даже в её сторону! Ну и что, что самому не нужна, просто моё. А сын, сын обязан подчиняться! Во всём и всегда! Это было его мировоззрение, и единственный кто хоть немного нас защищал, это был Айдар, твой отец. Но он, к сожалению, с годами стал слабый как оборотень, словно растерял всю силу и поэтому как понимаешь, защитник из него был хре… кхм, никакой.

– Извини, – мотнула головой, – Я просто не понимаю: неужели она не могла попросить помощи у родителей и в стае. Остальные не могли не знать, что происходит, почему никто не помог?

– Над этим я часто задумывался. Вывод у меня только один – он её скорей всего шантажировал и скорей всего мной. Как ты понимаешь, точно я знать не могу. Она сама по себе была замкнутой, ну или стала такой, живя с моим отцом. О том, что происходит, знали единицы. Он её не бил, то, что она съехала, так это не было для всех неожиданностью. Оборотни прекрасно знали то, что её запах со временем стал для альфы неприятен, о сыне позаботился – в школу направил учиться. Ну а то, что я не приезжаю, так это я неблагодарная тварь – бросил мать. В общем, всё в этом ключе.

– А то, что тебя выпороли плетьми, это же невозможно скрыть! И это зверство!