Следующий, кто захотел ее услышать, была главврач Анна Борисовна, которая через год уходила на пенсию, поэтому уже ничему не удивлялась и почти ни во что не верила, а особенно в чудеса. После разговора с Машей она решила направить ее на обследование, только непонятно, куда. Ненормальность девочки была очевидной, но опасность она усмотрела в том, что Маша, нахватавшись каких-то отрывочных знаний из медицинских справочников, утверждала, что видит начало болезни, ее развитие и возможный конец. Приговор был суров – девочку к больным не подпускать и вообще запретить появляться на территории больницы.

Витеньке делал операцию молодой доктор Алексей Рагутин. Когда он, добравшись до левой почки, нащупал неправильно сформированную систему каналов, то вспомнил Машин рисунок. Мама Вити принесла его за день до операции. Девочка изобразила огород, на котором выросла фасоль. Один боб вывалился из стручка и странно завис на перекрученном стебельке, по которому полз толстый зубастый червяк. Хирург что-то расправил, соединил, подвязал – и растение ожило.

Витю скоро выписали из больницы, и он вернулся домой почти здоровым, в сентябре радостно пошел в детский сад, ему там понравилось, и у мамы с ним не было никаких проблем. За Машку он уже не цеплялся. От сказок ее зевал и убегал к своим машинкам, конструкторам и телевизору. Они переехали в другой район, и Маша пошла в новую школу.

Первую четверть она закончила с одними пятерками. Учительница всему классу читала сочинение Маши на тему «Кем я хочу стать». Маша мечтала быть доктором, художником, писателем и еще очень хорошей мамой. А ее мама Наташа наконец после всех потрясений пришла в себя и очень изменилась. Бросила бизнес, подрабатывала теперь то там, то сям, но чаще нянечкой в детском отделении больницы, где когда-то лежал Витя, а потом перешла на хорошую работу в бухгалтерию. Это место предложил ей тот самый хирург Алексей. Он пока не предложил ничего другого, но, похоже, это было только начало. Маша упрашивала маму взять ее в больницу. Для нее не было пронзительней счастья, чем слышать радостный визг детей: «Маша пришла!» Но запрет главврача никто не решался нарушить. Надо было подождать до конца года.

Анна Борисовна уже объявила всем вокруг, что уходит, и расстроилась, что никто не собирался ее удерживать. Маше очень хотелось рассказать маме про все то, что она знает. Например, что червяк, который должен был залезть в ее щитовидную железу, просто свалился, когда она не ударила Машу. Ей хотелось объяснить всем вокруг, что она видит, как люди сами торопят свою смерть. Дверца не заперта и всякий раз широко распахивается, как от сквозняка, когда прорываются гнев и злоба. Они сами открывают ее для себя и для других, когда перестают любить. Но как все это объяснить, она не знала, и потом, кто ей поверит. Перед сном Маша часто думала о том, что больше никогда ни на кого не будет злиться, чтобы не вытолкнуть случайно за дверь тех, кто и сам скоро через нее выйдет. Теплый войлок окутывал тело, мысли замедлялись, путались, растворялись…

А главврачу Анне Борисовне не повезло. На пенсию она так и не вышла. Было бы странным, если бы тогда она бросилась под нож и сделала операцию только потому, что десятилетний ребенок нарисовал скопление червячков в прямой кишке, но, когда метастазы пошли в печень, было уже поздно.

Глава вторая

Когда после рабочего дня уставшая мама возвращалась домой и садилась на диван рядом с Машей, поджимая ноги, как если бы под ними протекал ручей, это было счастьем. Она хватала дочь в охапку, откидывалась с ней на подушки и щекотно целовала. Обнявшись, они ненадолго затихали, прижавшись щеками друг к другу, пока в комнату с дикими воплями и гиканьем не врывался шестилетний Витька. Он с разбегу плюхался на них и тут же затевал подушечную войну. Мама устало отмахивалась, просила его угомониться, но Витька в ответ визжал и кусался. Про таких, как он, говорят: «Шило в попе». И правда, казалось, что кто-то его постоянно шпыняет, а он носится по квартире как подорванный.

– Еще раз укусишь, – однажды пригрозила мама, – дам по губам.

Заметив мамино раздражение, сведенные брови и полезшие вниз уголки губ, Маша испугалась. Показалось, что внутри мамы опять оживает червяк, который когда-то свалился, не добравшись до ее щитовидки. Витька скорчил забавную рожицу, мама рассмеялась, чмокнула его в нос, и червяк отвалился. Зато сама Маша почувствовала досаду. Глупо, конечно, обижаться на малыша – он вроде соседского щенка Темки, который тоже без конца крутится, лает, а когда хочешь его приласкать, пытается цапнуть за палец. Плохо то, что Витька растет злюкой – кривляется, норовит исподтишка ущипнуть, заехать ногой по коленке, а если пытаешься его утихомирить, орет.

Раньше, до болезни, все было по-другому: он обожал слушать Машины сказки, играть с ней, засыпать рядом, а теперь его как подменили. Мама это объясняла «отравой», которая накапливалась в его организме, пока не работали почки. «Пройдет, – говорила она, – организм очистится, аппетит появится, щечки зарумянятся, глазки заблестят, и будет наш мальчик лучше всех».

Самым шумным делом в их семье был утренний подъем, а самым тяжелым – отход ко сну. Вечером Витька прятался за диваном, брыкался и ни в какую не хотел натягивать пижаму, чистить зубы и укладываться в постель. Маша и мама носились за ним по квартире, а потом вдвоем устраивали «большой театр» с песнями и плясками, сказками и прибаутками, чтобы хоть как-то его успокоить. Ровно та же картина, только с истерикой: «Не хочу в садик, не пойду! Там все плохие!» происходила утром. Нервы мамы были на пределе. Маша это чувствовала, но вот злиться по-настоящему на Витьку не получалось. Его лукавая физиономия, рыжие пружинки волос и яркие актерские способности заставляли покатываться со смеху не только ее:

– Чистый клоун у вас растет, – посмеивалась соседка, удерживая на поводке заходящегося от лая щенка. – Я уже сама не понимаю, кто лает – ваш Витя или мой Тема. Вы слышали? Ваш один в один копирует моего… умора!

Маша слышала, и не раз. Ей даже казалось, что Витя делает это не по своей воле. Вспоминая лающего мальчика из «Старика Хоттабыча», она с тревогой смотрела на брата, но думала, что он, скорее, похож на Кая, у которого в глазу застрял кусочек кривого зеркала. Ей самой очень хотелось походить на Герду, но на картинке в книге Герда была золотоволосая красавица, а Маша – обычная девочка, бледная, коротко стриженная, с большим ртом и глубоко посаженными глазами странного цвета. Мама называла их «камуфляжки», а бабушка – «червивой антоновкой». А на самом деле они были прозрачно-зелеными с коричневыми крапинками, только вот Маше хотелось иметь ярко-голубые, как у нарисованной Герды.

Через месяц Маше исполнялось двенадцать, ей не нравилось это число. Лучше бы так и остались две единички – две остроносые палочки, два вязальных крючочка. Они цепляли глаз на каждом шагу: на циферблате электронных часов, на таймере плиты или стиральной машины. Посмотришь, а они тут как тут. Почему цифра 11 выскакивает именно в тот момент, когда о ней подумаешь, а может, это игра?

– Тогда, чур, я первая, – загадывала Маша. – Время, остановись! Если заставить часы замереть, значит ли это, что время тоже остановится и мне всегда будет одиннадцать?

Однажды Маша решилась на эксперимент. В тот вечер на улице творилось что-то невообразимое. Ветер завывал под окнами, как стая волков, швырялся ледяной крошкой, валил на землю отяжелевшие от мокрого снега деревья. Маше не спалось. Рядом с диваном на журнальном столике лежал телефон, который мама забыла поставить на зарядку. Она уже час укладывала Витьку. Бывало, что в процессе укачивания мама сама засыпала на Машкиной кровати в детской, тогда Маше приходилось укладываться спать на диване в гостиной. Такой расклад ей очень нравился – можно было включить телевизор без звука, тихонько встать, побродить по квартире, постоять у окна, разглядывая луну. С Витей трудно было выспаться: во сне он скрипел зубами, повизгивал, а иногда даже ругался хриплым басом. По секрету Маша рассказала маме, что ругается он во сне со своим папой. Нехорошо ругается. Откуда только такие слова знает? И ведь дядя Володя давно умер. Как он его слышит? Мама решила проверить, не привирает ли Маша, и теперь проводила в детской все ночи напролет.

Экран телефона ожил от Машиного прикосновения. На нем высветилось число из двух единичек – 11:11. Ну конечно, по-другому и быть не могло! Она сосредоточилась на цифрах и приказала: «Время, остановись!» Похолодели и намокли ладони, сдавило виски, остановилось дыхание. Сердце отсчитывало секунды глухими ударами, а цифры… Они застыли! Сначала не поверила глазам: «Не может быть!», но ничего не менялось. От радости Маша запрыгала на диване, натянув на голову одеяло и раскинув руки:

– У-уху-ху, – завывала, изображая ужасное привидение. – Теперь я главная повелительница времени!

Что-то брякнулось об пол. Ужас! Под столом лежал мамин телефон – темный, безжизненный, с трещиной посреди экрана. Спать расхотелось, и жить тоже. За телефон точно влетит.

Всю ночь Маша вертелась без сна. По квартире нахально гулял сквозняк, хлопал дверью и форточкой. Он представлялся Маше похожим на длиннющего змея, тащившего за собой холодный липкий хвост. Ближе к утру ее сморило, и в полусне показалось, что на окне колыхнулась портьера, а на ней проступили тени. Сквозняк испугался, затих, забился в угол, подобрав хвост. В темноте послышались голоса – один скрипучий, старческий, другой глухой, бубнящий. Это были голоса давно умерших бабушки и дяди Володи. Они зловеще перешептывались:

– Пора с ней что-то делать, не оставлять же ее рядом с Витей! Его время приходит. Ишь, чего задумала – время остановить! Соплячка, – кипятился Володя.

– Тише ты, – прошамкала бабуля, – разбудишь. Никто не сможет время остановить. У каждого свой час. Вот и у доктора тоже. Скоро он будет наш.

– Какой еще доктор? Ты о чем?

– Доктор Алеша. Он Витьку вылечил, а теперь с Наташкой сошелся, стал им всем вроде папочки. Они его обожают. Не знают, несчастные, что он последние минуты доживает. Когда доктор уйдет, Витю уже никто не удержит, ведь он с рождения одной ногой в могиле. Если бы не доктор и Машка, то давно бы с внучком нянчилась, а ты – с сыном. Сам, что ли, не понимаешь? Витя уже нас слышит и с нами разговаривает, значит, к самому краешку подошел.

Шепот теней стал глуше. Маша едва различала слова. – Что толку от этих разговоров? Сказал же Витек, что без Машки и мамы к нам не пойдет, – проворчал Володя. – А мы его научим, как всю семью к нам затащить. В конце концов, все тут будут, – успокоила его бабуля. – Скорее бы. Соскучилась. Не с кем словом перемолвиться. – Да не перемолвиться, а поругаться тебе не с кем! – огрызнулся Володя.

– Тихо ты. Машка может нас видеть и слышать. А знаешь почему? Не потому, что к нам собралась, она с рождения такая – и там, и тут. И знаешь, лучше ее не злить, а то, если ей стукнет в голову нас наказать, мало не покажется. И ведь, зараза, поняла про числа. Может, что увидела наперед. Иначе с чего бы ей вдруг приспичило время останавливать? Но пока у нее кишка тонка, мала еще. Не спасет доктора. Пойдем его встречать, через пару минут заявится.

– А чего мы? Пусть его родня и встречает, – сквозь зубы процедил Володя.

– Да, ты прав. Сейчас набегут, они все уже тут. Доктор последний. Крепко их наказали. Знаешь, за что?

– И знать не желаю, – пробубнил Володя, склонившись над Машей.

Сквозняк заворочался в углу и тут же забрался Маше под одеяло. Оно задрожало от страха: «Только бы не заметили, что не сплю, только бы ушли поскорее». Маша испуганно сжалась в комочек.

– К Вите сегодня не пойдем, – прислушалась бабушка к звукам из детской, – там Наташка. Слышу, что не спит. Завтра… Кто знает, может, обоих сразу заберем. Худо ей будет после смерти доктора, очень худо. Вряд ли выживет.