…Наверно, на уроках литературы вас возмущал бесхребетный Тихон, сын Кабанихи из «Грозы» Островского? Это безвольный мужчина, марионетка в руках матери, который трепещет перед ней, но тяготится ее контролем и ищет тайные отдушины.

«Кабанова. Если ты хочешь мать послушать, так ты сделай так, как я тебе приказывала.

Кабанов. Да как же я могу, маменька, вас ослушаться!

Кабанова. Не очень-то нынче старших уважают.

Кабанов. Я, кажется, маменька, из вашей воли ни на шаг.

Кабанова. Поверила бы я тебе, мой друг, кабы своими глазами не видала да своими ушами не слыхала, каково теперь стало почтение родителям от детей-то!

Кабанов. Я, маменька…

Кабанова. Если родительница что когда и обидное, по вашей гордости, скажет, так, я думаю, можно бы перенести!

Кабанов. Да когда же я, маменька, не переносил от вас?

Кабанова. Мать стара, глупа; ну, а вы, молодые люди, умные, не должны с нас, дураков, и взыскивать.

Кабанов (вздыхая в сторону). Ах ты, господи! (Матери.) Да смеем ли мы, маменька, подумать!

Кабанова. Ведь от любви родители и строги-то к вам бывают, от любви вас и бранят-то, все думают добру научить. Ну, а это нынче не нравится. И пойдут детки-то по людям славить, что мать ворчунья, что мать проходу не дает, со свету сживает. А, сохрани господи, каким-нибудь словом снохе не угодить, ну и пошел разговор, что свекровь заела совсем.

Кабанов. Нешто, маменька, кто говорит про вас?

Кабанова. Не слыхала, мой друг, не слыхала, лгать не хочу. Уж кабы я слышала, я бы с тобой, мой милый, тогда не так заговорила!»

В холоде и строгости воспитывался и поэт Артюр Рембо, автор ненавистнических стихов, которые немало ценителей считают гениальными.

«Мать была главной персоной в доме. Она никогда не улыбалась, в ней не было и намека на сентиментальность, откровенность была ей совершенно чужда – она искренне презирала все сердечные излияния. Она не допускала, чтобы ей противоречили даже по пустякам. За малейшее нарушение порядка детям грозили домашнее заточение и «строгая диета» из хлеба и воды. Все биографы сходятся в том, что именно мать пробудила в сыне дух мятежа. Впрочем, биографы единодушны и в том, что в конечном счете она одержала верх над сыном, вынудив его стать таким, как она сама», – пишет Елена Мурашкинцева.

До поры до времени Артюр «оправдывал надежды» матери. Учитель описывает 15-летнего Рембо как «немного чопорного, послушного и кроткого школьника с чистыми ногтями, безукоризненными тетрадками, на удивление безупречными домашними заданиями, идеальными классными работами». И это притом, что «до кризиса оставалось всего несколько месяцев»! Можно только догадываться, сколько подавленного гнева носил в себе подросток.

Первый побег Рембо из дома очень шокировал его мать, привыкшую к беспрекословному послушанию. За ним последовали вторая и третья «самоволки». И вот тут нередко мы наблюдаем такой феномен: родитель довольно легко отрекается от ребенка, когда тот «не оправдывает надежд», «позорит». Так и мадам Рембо лишает сына материальной поддержки и предоставляет жить, как заблагорассудится, хоть с голоду помереть.

Сын-«отщепенец» становится ей не нужен, пока он скандализирует Париж, Лондон и Брюссель, но она вцепляется в него мертвой хваткой, когда он завязывает с поэзией и уезжает в Африку заниматься бизнесом. Артюр шлет матери крупные суммы, которые просит положить в банк. Но мадам Рембо вкладывает их в землю. Даже по этому поступку можно судить, что желания сына она не ставит ни во что.

…В целом о гиперопекающих родителях обоего типа можно сказать, что они заинтересованы в том, чтобы ребенок оставался в их власти, и препятствуют его формированию как самостоятельной личности и его дальнейшему отделению (так называемой сепарации).

«Страх стать ненужными часто мотивирует таких родителей на попытки делать так, чтобы ребенок постоянно чувствовал себя беспомощным. Когда он становится независимым, такой родитель чувствует себя преданным и покинутым», – поясняет Сьюзен Форвард.

Есть родители, которые прикрывают свою жажду контроля трепетной заботой и вниманием, но есть и те, кто, не умея совладать со своей тревожностью, спасаются от нее контролем.

«У нашей бабушки “культ созвонов”. Ей все должны отзвониться, когда ушли или пришли. С мамой идет созвон три и более раза в день. Если мама, папа, брат едут на дачу, они должны звонить по дороге раз в 30 минут. Объясняет это бабушка так: “Я очень волнуюсь за всех вас. А когда вы мне звоните и говорите, где вы, мне гораздо спокойней”. Мама периодически говорит мне: “Как хорошо, что изобрели мобильные. А то мы раньше с дачи на телефонную станцию ездили звонить бабуле”».

Представляете, как такой «заботливый» человек может задергать? Но как я уже сказала, родитель может лишь подавать это как тревогу за вас или же и правда так считать – в то время, как это именно контроль.

«Я стала жить отдельно в 17 лет, и мать заставляла меня звонить ей ежедневно в девять вечера. Ах какие непередаваемые ощущения я ловила, когда шла зимой к телефону-автомату по неосвещенному частному сектору рядом с колонией! Она говорила, что волнуется за меня, а по-моему, такие требования говорили о скрытой ненависти ко мне. Ведь она отказывалась, чтобы я звонила ей днем, когда это было для меня безопасно».

…Сьюзен Форвард предупреждает, что контроль – не всегда «ругательное» слово.

«Если мать присматривает за учащимся ходить ребенком и не позволяет ему выходить на улицу одному, мы называем ее осмотрительной. Она контролирует, мотивированная потребностью ребенка в защите и присмотре. Адекватный контроль превращается в излишний десять лет спустя, когда мать так же контролирует ребенка, который вполне способен перейти улицу самостоятельно».

Поэтому важно находить грань между заботой, соразмерным участием в жизни детей и оккупацией их личности, «срастанием» с ними в созависимых отношениях.

Гипоопека

Существует на свете целая масса детей, забытых, приниженных, оброшенных с самых пеленок.

Михаил Салтыков-Щедрин

Когда до моих родителей наконец дошло, что меня похитили, они не медлили ни минуты и сразу же сдали мою комнату.

Невеселая шутка, приписываемая Вуди Аллену

…О таком ребенке говорят – «растет как трава». Родители живут своей жизнью, он – своей. Повзрослев, ребята рассказывают, что в 12–15 лет могли пропадать ночами или приходить домой «на бровях» – никого это не волновало.

Если вы думаете, что речь идет о родителях, поглощенных увлекательным досугом вроде алкоголизма, то ошибаетесь! В фильме Вадима Абдрашитова «Плюмбум, или Опасная игра» показана «идеальная» пара. Их 15-летний сын Руслан то и дело отлучается по непонятным «делам», не ночует дома, а у родителей к нему – никаких вопросов! Они выделывают па на катке, поют под гитару, умильно улыбаясь друг другу. А когда юноша пытается рассказать им о своей жизни – над ним посмеиваются как над фантазером. С виду – беззлобно…

С детства отвергнут холодной самовлюбленной матерью и Мартин фон Эссенбек – главный герой культовой картины Лукино Висконти «Гибель богов». Сами по себе растут дети и героини Горького – купчихи Вассы Железновой. Ей нет дела до того, что за границей умирает старший сын, что средняя дочь Наталья крепко выпивает и водит дружбу с подозрительными типами, а младшая, «блаженная» Людочка, в попытке обратить на себя внимание матери уходит в мир болезни и фантазий. Для Вассы имеет значение лишь пятилетний внук – и то не мальчик сам по себе, а «продолжатель дела Железновых», то есть ребенок-«функция». Сына и дочерей она сбросила со счетов как «неудачных», поэтому ей безразлична их судьба. Очень похоже на мадам Рембо.

Кстати, и в романе «Жизнь» Мопассан описывает разное отношение родителей к двум сестрам. На одну, «удачную», делают ставку, другую же еще в детстве признают «неудачной» и предоставляют ей жить как знает. Вот незавидная судьба Лизон, мастерски описанная в нескольких абзацах:

«После смерти отца баронесса хотела оставить сестру у себя, но старая дева, преследуемая мыслью, что она всех стесняет, что она никому не нужна и может только надоедать, удалилась в один из монастырских приютов, сдающих помещения людям, жизнь которых печальна и одинока. Время от времени она проводила месяц или два в семье.

То была маленькая женщина, которая почти не разговаривала, всегда стушевывалась, появлялась, только когда садились за стол, а затем тотчас же уходила в свою комнату, где и оставалась все время взаперти.

Она казалась добродушной старушкой, хотя ей было всего только сорок два года; глаза у нее были добрые и печальные; в семье с ней совершенно не считались. Ребенком ее почти не ласкали, так как она не отличалась ни резвостью, ни хорошеньким личиком и смиренно, кротко сидела в углу. С тех пор она была навсегда обречена. Никто не заинтересовался ею, когда она стала девушкой».

Посмотрите, как верно наблюдение Мопассана! Девочка, «умерщвленная» нелюбовью, вырастает, как бы обнуляя себя, стремясь быть максимально удобной для людей «высшего ранга». Любой абьюзер может веревки вить из подобных людей – без всякого опасения быть брошенным. Настолько сверхценен для них любой человек, который их хотя бы не гонит! Об этом я подробнее расскажу в третьей части.

«Она была чем-то вроде тени или хорошо знакомого предмета, живой мебелью, которую привыкли видеть ежедневно, но о которой никто никогда не беспокоился. Сестра, по привычке, усвоенной еще в родительском доме, смотрела на нее как на неудачное и совершенно незначительное существо. С ней обращались фамильярно и бесцеремонно, скрывая под этим презрительное добродушие.

(…)

Однажды вечером Лиза, которой было тогда двадцать лет, неизвестно почему бросилась в воду. Ничто в ее жизни и в поведении не давало повода предвидеть эту безумную выходку. Ее вытащили в полумертвом состоянии, а родные, негодующе воздымавшие руки, вместо того чтобы доискаться таинственной причины этого обстоятельства, удовольствовались разговорами о «безрассудном поступке» так же точно, как говорили о несчастном случае с лошадью Коко, незадолго перед тем сломавшей себе ногу в колее, вследствие чего пришлось ее прикончить».

…А иногда бывает и так: родители боготворят чужого ребенка, испытывая гадливость к «неудачному» собственному. О судьбе такого мальчика нам рассказывает Ганс Христиан Андерсен в рассказе «Анне Лисбет»:

«Анне Лисбет была красавица, просто кровь с молоком, молодая, веселая. Зубы сверкали ослепительною белизной, глаза так и горели; легка была она в танцах, еще легче в жизни! Что же вышло из этого? Дрянной мальчишка! Да, некрасив-то он был, некрасив! Его и отдали на воспитание жене землекопа, а сама Анне Лисбет попала в графский замок, поселилась в роскошной комнате; одели ее в шелк да в бархат. Ветерок не смел на нее пахнуть, никто – грубого слова сказать: это могло расстроить ее, она могла заболеть, а она ведь кормила грудью графчика! Графчик был такой нежный, что твой принц, и хорош собою, как ангелочек. Как Анне Лисбет любила его!

Ее же собственный сын ютился в избушке землекопа, где не каша варилась, а больше языки трещали, чаще же всего мальчишка орал в пустой избушке один-одинешенек. Никто не слыхал его криков, так некому было и пожалеть! Кричал он, пока не засыпал.

Годы шли, мальчишка Анне Лисбет рос как сорная трава. Он так и остался в семье землекопа, Анне Лисбет заплатила за это и развязалась с ним окончательно. Сама она стала горожанкой, жилось ей отлично, но к землекопу с женой не заглядывала никогда – далеко было, да и нечего ей было у них делать!