Как-то я встретилась со своим профессором патологии, чтобы обсудить перспективы. Он заверил меня, что, если я продержусь здесь, какая-нибудь работа рано или поздно подвернется и у меня есть все шансы ее получить. Что в переводе означало: шансов нет, если только всех стажеров Королевского и Западного лазаретов не смоет цунами в местную реку Клайд. Я обсудила с ним возможность переезда на юг и объяснила, что для этого мне нужен опыт в судебной патологии. Его это ошарашило. В середине 1980-х годов у судебных патологов, мягко говоря, была не лучшая репутация: считалось, что это люди, которые не справились с гистопатологией и теперь разбираются со смертями отбросов общества. Профессор быстро пришел в себя, пообещал посмотреть, что можно сделать, а потом поскорее ушел. Мне тут же пришла в голову мысль, что вот оно: я превратилась из легкомысленного медика в токсичного. Позже в тот же день он позвонил мне, чтобы сказать, что я могу присоединиться к судебно-медицинскому отделению на две недели. Я была вне себя от счастья. Профессор также сказал, что есть потенциальное место для меня. Заинтересована ли я в карьере в области судебной патологии? Есть вакансия, на которую не могут найти человека. На этот раз пришла моя очередь застыть от удивления. Я поблагодарила его за щедрое предложение, но ответила, что двух недель мне будет достаточно. Тогда я еще не представляла, что этот звонок изменит мою жизнь.

Через пару недель я отправилась в городской морг. Я знала, что провожу вскрытия лучше других стажеров, но сомневалась, смогу ли понять, что делать с теми повреждениями на телах, которые увижу. В голове еще оставались свежие воспоминания о работе в отделении скорой помощи: люди, кричащие от боли, повреждения, которые хирурги не знали, как лечить. И это я говорю о тех счастливчиках, у кого был шанс выжить.

Живые должны дойти до больницы сами, чтобы получить помощь, мертвых же привозят в здание морга через пять минут с главной улицы Глазго. Я всегда говорила, что единственным преимуществом моей работы была бесплатная парковка в центре Глазго в рождественский период.

Снаружи морг – суровое здание – больше напоминал общественный туалет. Внутри все выложено кремовой плиткой, очень практично: легко мыть. Впрочем, приняли меня тепло: трое работников морга были явно рады видеть новое лицо, тем более женщину. Мне предложили чай с тортом. Я подумала, что это особая церемония из-за моего прихода, однако позже поняла, что они часто так делают, и была даже рада перерыву на чашечку чая, когда на работе случались тяжелые периоды. Джеки, Фентон и Алек станут моими «дядями» в морге и еще несколько лет будут присматривать за мной.

Я сразу отметила, насколько тихо в помещении. Повсюду пахло карболовым мылом – любимым чистящим средством Джеки. Зона общественного пользования была тускло освещена, я решила, что эта особая атмосфера создана для скорбящих родственников погибшего, но вскоре узнала, что дело в очередной причуде Джеки и его бережливом подходе к управлению моргом: он убирал дополнительные лампочки, чтобы не расходовать электричество. Уверена, отцы городского совета Глазго были бы рады, узнав, что один из работников блюдет их интересы. Между нами шла непрекращающаяся война. Фентон – мой главный союзник – вечно вкручивал недостающие лампочки и выливал в слив огромное количество карболового мыла – что, на мой взгляд, было правильным решением, учитывая, сколько всего вместе с мылом уходило в сток.

Профессор Уотсон, глава судебно-медицинского отделения, элегантный джентльмен, всегда ходил в костюме в тонкую полоску, даже когда приезжал на вызов в предрассветные часы. В волосах его пробивалась седина, на носу сидели очки без оправы, а говорил он с британским выговором. Он был тем авторитетным человеком, которого так любила судебная система. Я помнила его с тех пор, как была студенткой, он вел у меня лекции; теперь он рассказывал мне о том, как работает система, однако я хотела одного – попасть в секционный зал. В то время я понятия не имела, как отреагирую: надеялась только, что не хлопнусь в обморок, когда увижу тела и кровь.

Что ж, для начала, этот морг кардинально отличался от обычных больничных моргов: здесь все больше напоминало операционные, блестело нержавеющей сталью, стояли передовые вентиляционные системы, в комнатах для переодевания имелись душевые – в здании были представлены все современные удобства. Морг обладал каким-то диккенсовским очарованием. В качестве кладовой и одновременно прохода в секционный зал использовалась импровизированная раздевалка. Вместо обычных халатов, одноразовых фартуков и перчаток мне указали на гору зеленых льняных рабочих халатов, легко очищающихся пластиковых фартуков и перчаток большого размера. 30 с лишним лет прошло, а мне все еще кажется, что морги предназначены для того, чтобы в них трудились очень высокие люди с огромными конечностями. У профессора был свой личный фартук, на котором несмываемым маркером было написано «ПРОФ». Мне пришлось довольствоваться фартуком с надписью «ИБС» – позже я узнала, что имелось в виду сокращение от «ишемической болезни сердца», любимого диагноза судмедэксперта. Этот диагноз и меня выручал время от времени. Разумеется, фартук был слишком длинным, и мне пришлось изловчиться, чтобы не запутаться в нем и не расшибиться о мраморный пол.

Переодевшись, мы прошли в секционный зал – большой и светлый, в нем стояло три белых фарфоровых стола. Каждый был рассчитан на два тела, что сейчас считается неприемлемым, да и в те времена не стоило так делать, но в ходе своей работы я выяснила, что на мертвых тогда денег не выделялось. Уже позже, когда судебная медицина стала неотъемлемой частью расследований, городские морги смогли позволить себе обновить оборудование, так как существовал риск испортить улики, содержащие в себе ДНК-материал.

Нас ожидали четыре тела, все на разных этапах вскрытия, все со своими трогающими за душу историями – они жаждали нашего внимания, мы должны были изучить их и установить причину смерти.

Первая смерть была от пожара, дальше двое пожилых, умерших внезапно, и один молодой человек – первый наркоман, которого я видела. Как Алиса в Стране чудес, я прыгнула в кроличью нору и открыла для себя ранее неизведанный мир. Как и она, я встретила интересных, странных и замечательных людей, живых и мертвых – мир, из которого не хочется уходить.

Следующие 13 лет я оттачивала мастерство в Глазго. За это время я провела более пяти тысяч вскрытий, большая часть смертей были неожиданными – вследствие несчастного случая или самоубийства, – однако мы жили в Глазго, поэтому встречались и убийства. В основном смерти от ножевых ранений: где-то один удар, а где-то больше сотни. Ранения наносились разными предметами: от простого карандаша до декоративного самурайского меча – это обычное украшение гостиных в Глазго в 1980-х годах. На втором месте шли тупые травмы, часто повреждение головы в результате ударов кулаками, ногами или любым увесистым предметом, например, молотком, разводным ключом или камнем – в сущности, тем, что под руку попадалось.

Через несколько лет появились и огнестрельные ранения. В руках бандитов Глазго оказалось новое оружие, и судмедэкспертам тоже пришлось включаться в игру. Я съездила в судебно-медицинское отделение в Белфасте, чтобы вникнуть в курс дел со стрельбой, которая нередко случалась во времена Смуты в Северной Ирландии^[13]. Вдобавок ко всему, стали появляться случаи удушения.

Помимо этого мы преподавали студентам медицинского и юридического факультетов, а также создали программу для всех, кто имеет отношение к судебно-медицинской экспертизе, от медсестер и врачей до пожарных и юристов.

Судебно-медицинская экспертиза отнимает все ваше время. Вы не можете заниматься ею вполсилы: долгие смены, пропавшие выходные и пропущенные праздники в этой профессии норма. Коллеги становятся друзьями, а ваша семья должна с пониманием относиться к этому, партнер на время становится родителем-одиночкой, а вы едите, спите и дышите смертью.

В 1998 году я уехала из Глазго в Ирландию, чтобы в Дублине при профессоре Джеке Харбисоне занять место заместителя государственного патолога. Мне предстояло заниматься той же работой, что и прежде, однако я вдруг оказалась в публичном поле, что в Англии считалось неприемлемым. В Шотландии судебные патологи были известны небольшому кругу лиц, участвоваших в расследовании, а публика либо мало интересовалась, либо не интересовалась вовсе тем, кто мы и чем занимаемся.

Джека я знала много лет, и он всегда рассказывал нам о своей работе судмедэксперта. Однажды ему предстояло посетить Глазго в качестве внештатного эксперта на судмедэкспертизе для студентов-медиков. Он перепутал время прилета, поэтому машина, отправленная за ним в аэропорт, вернулась пустая. Позже, когда он добрался до аэропорта Глазго, никто его не встречал, и, разумеется, он обратился к полицейскому, попросив отвезти его в офис профессора Ванезиса. Полицейский понятия не имел, кто такие Джек и Ванезис, однако согласился обратиться к старшему офицеру. В конце концов они выяснили, что Джеку нужно в судебно-медицинское отделение, и позвонили нам. Джек ехал, полный энтузиазма, и удивился, что ни один человек в Глазго – явное преувеличение – не знает профессора с судебно-медицинского отделения. «Разумеется, любой в Ирландии меня знает». Ну конечно знает, Джек!

Перенесемся на несколько лет вперед. После громкого убийства Софи Тоскан дю Плантье^[14] на востоке графства Корк в 1996 году стало понятно, что один судмедэксперт не может заниматься расследованием каждой подозрительной смерти по всей стране. Джек тогда связался со мной и спросил, не будет ли мне интересно присоединиться к нему в расследовании в Ирландии. Я ответила, что подумаю, и предложила заехать к нему, чтобы войти в курс дела. Когда я приехала в Дублин, Джек меня не встретил. Око за око! Из громкоговорителя раздалось: «Доктор Кэссиди, прошу вас подойти к стойке информации». Рассчитывая услышать, что Джек опаздывает, я удивилась, когда подошли двое полицейских и объяснили, что профессор Харбисон сейчас на месте преступления и попросил отвезти меня к нему.

Меня посадили в полицейскую машину, и мы поехали из Дублина в Грейнджгорман, где нашли тела двух женщин. Я и не заметила, как разговорилась с судебными экспертами о следах: что важнее, сделать анализ ДНК или идентифицировать кровавые отпечатки? Дискуссия продолжилась и в Глазго. Речь шла об ужасном двойном убийстве, и тогда я не знала, что его не раскроют еще много лет. Мой приезд поставил точку: нужно ехать в Ирландию. А также позволил удостовериться, что все действительно знали Джека.

Так что вторым этапом в моей карьере стала Ирландия, офис государственного патолога. Та же работа, но отличная во многих отношениях.

Ирландцы одержимы смертью. Здесь посещение похорон – национальный вид спорта, в то время как в Шотландии нужно иметь непосредственную связь с умершим: быть членом семьи или близким другом, – чтобы тебя допустили к мясному пирогу, особой изюминке мероприятия.

В Ирландии о смертях объявляют по местным радиостанциям, и вместо того, чтобы проверять гороскоп или разгадывать кроссворд, люди смотрят газетные развороты, чтобы узнать, не умер ли кто поблизости, – это и есть веский повод зайти на похороны. У иных другие поводы, например «Я знал его кузину» или «Моя бабушка жила прямо за углом». Помню, на маминых похоронах мы знали каждого присутствующего в церкви, кроме одного человека – представителя из министерства юстиции. Приятное беспокойство, однако совершенно ненужное в Шотландии на похоронах. Он не остался на пирог. Но спасибо, что зашел, Ноэль.

Восхищение смертью выражалось в том, что пресса писала о разных случаях, не только убийствах, и поэтому Джек стал публичной фигурой. Он наслаждался славой, а я чувствовала себя некомфортно от такого внимания. Попробуйте сделать покупки в супермаркете – чего, как я знаю, Джек не делал, – и люди обязательно подойдут поговорить. Мило, но я ведь знаю, что они оценивают содержимое моей тележки. Этого почти достаточно, чтобы стать трезвенником. Почти.