А потом я задумался, было ли это вообще похищением. Конечно, вспоминая глуповатую мордочку Швиммера, трудно было поверить, чтобы Илона мечтала о совместном будущем с кем-то этаким. И все же я не раз и не два убеждался: сердца женщин бьются в непонятном для нас, мужчин, ритме, и непросто предвидеть, кому прекрасная госпожа дарует свое сердце.

– Кого-то убили? – спросил я.

– Нет, только избили. Но сильно, – проворчал он. – Я вымолил аудиенцию у бургграфа, но тот лишь посмеялся…

Ясное дело. Если бы господин бургграф занимался каждым похищением в Хезе, то ему осталось бы мало времени для прочих дел. У него и так хватало проблем с тонгами и жаковскими братствами, которые по ночам устраивали такие заварушки, что улицы нашего славного города были словно охвачены гражданской войной.

– Вы узнали что-то от своих людей? Позволите мне их допросить? – спросил я.

– Нет-нет-нет! – взмахнул он широкими рукавами кафтана. – Господи, нет! Уж поверьте, я расспросил их со всеми необходимыми подробностями.

Я был уверен, что Лойбе руководствовался добрыми намерениями. Однако человек несведущий в деле проведения расследований многое мог счесть несущественным – на первый взгляд. Тем не менее решение было за ним, и я прекрасно понимал, что он не хотел, чтобы инквизитор допрашивал людей, связанных с его домом.

– Тогда позвольте расспросить вас, – сказал я. – Как это произошло? Где?

– Ну, на улице. На рынке, в толпе. Напали втроем, схватили мою Илоночку. Сбили тех, кто пытался ее защищать. Служанке, как начала дергать их и кричать, дали палкой по голове…

– Знаете, как выглядели нападавшие? Как были одеты? Говорили ли что-то?

– Лица закрыли капюшонами, к тому же был уже вечер… Ну, в смысле, те двое, поскольку Швиммер не скрывался. У них под плащами были припрятаны палки – оглушили ими моих людей. Были большие, сильные…

Ясное дело. А какими еще они могли быть, с точки зрения избитых стражников? Мелкими и слабыми?

– Как были одеты? – повторил я. – Бедно? Богато? А может, были ряжеными?

Он пожал плечами, будто мои вопросы заставляли его нервничать.

– Обычно, – ответил. – Ага, и еще: у обоих были светлые волосы…

– А можете дать мне другую информацию? Кто-то заметил что-нибудь особенное? Прохожие? Лавочники?

Он покачал головой.

– Нет. Никто ничего не видел. Никто ничего не слышал.

– Как всегда, – вздохнул я. – Что ж, позвольте ознакомиться с вашим предложением.

Я наклонился, поднял кошель (тот и вправду был приятно тяжеленьким) и развязал его. На стол хлынул поток золота. Ха, золота! Выходит, карманы у Лойбе не узки и он не жмотится, когда речь идет о его дочери.

– Дам вам еще два таких кошеля, только верните ее целой и невредимой. А еще два таких же, если, – глаза его сузились в щелки, а в голосе я услышал холодную ненависть, – если, никому о том не говоря, доставите мне Швиммера. Живым.

Охо-хо, подумалось мне. Наверняка молодой Йоханн не познает быстрой и безболезненной смерти – стоит ему лишь попасть в нежные объятия Лойбе.

– Сделаю, что в моих силах, – искренне заверил я его, поскольку он обещал мне истинное богатство. И если я мог за такую цену продать ему столь дешевый товар, как ничего не стоящая жизнь помощника актеров, то от такого обмена я отказываться не собирался.

* * *

Он высек огонь и поставил свечку на стол. Потом снял плащ, со вздохом поглядел на какое-то пятно на нем (некоторое время даже пытался отчистить, скребя ногтем) и наконец повесил плащ на спинку кровати.

– Привет, Хайнц. – Я скрывался в тени, но он узнал мой голос и дернулся, словно хотел сбежать.

Я сделал пару шагов, преграждая путь к двери.

– Нет-нет-нет, – сказал. – Давай не будем ни кричать, ни убегать. Поговорим как друзья.

– Я ничего не знаю, господин Маддердин. Мечом Господа нашего клянусь, что ничего не знаю… – В голосе его я услышал страх. И правильно, инквизиторов следует бояться. Это позволяет прожить в их обществе подольше.

– И о чем вы ничего не знаете, господин Риттер? – спросил я.

Он со вздохом уселся на табурет и налил себе вина из бутылки. Рука его тряслась так сильно, что половину разлил.

– Думаете, я не понимаю, зачем вы пришли? Лойбе вас купил, верно?

– Инквизитора нельзя купить, – пояснил я ему ласково.

– Да-да, извините… Мне стоило б, сто чертей меня подери, бежать из города… Надо же было такому… Но что бы вы ни сделали, я ничего вам не скажу, потому что ничего не знаю… Да вы ведь и сами видели, – он поднял на меня взгляд побитого пса, – видели, что я не любил этого Швиммера.

– Когда б вы ничего не знали, то и не боялись бы так, – сказал я.

– Боюсь, что вы меня обидите, – ответил он искренне. – Боюсь не того, что я что-то знаю, а того, что вы не знаете, что я ничего не знаю… Вот только когда вы в этом убедитесь – от меня мало что останется.

Я рассмеялся.

– Хайнц, Хайнц, Хайнц. – Я подошел и похлопал его по плечу. – Полагаешь, я бы хотел лишить мир твоего таланта? Я что, кажусь неразумным убийцей? Вы – мой друг, господин Риттер, и в случае чего я бы постарался помочь вам выпутаться из проблем. Конечно, – усмехнулся я, – я посчитал бы невежливым, когда б вы отвернулись от протянутой руки. А сейчас я хочу, чтобы ты мне помог, Хайнц. И тогда, возможно, часть золота из запасов Лойбе осядет и в твоем кошеле.

– И много вы получили? – оживился он. – О, простите, мне не следовало спрашивать…

Я рассмеялся, поскольку Риттер проявил нахальство такого рода, которое меня не только не злило, но и слегка забавляло. И я всего лишь надеялся, что он знает, где проходит граница, за которую не следует заступать.

– Ну там больше обещаний, – сказал я. – Но задаток был существенным. Так что? Поговорим о Йоханне.

– И что я должен сказать? – Он пожал плечами. – Выпьете?

Я кивнул, а он потянулся за вторым кубком. Когда его наполнял, рука тряслась уже чуть меньше.

– Если б я что-то знал, то раньше или теперь сам бы рассказал Лойбе, – сказал он, и мне показалось, что я слышу искренность в его голосе.

– А девушка могла с ним сговориться?

– Любила его, – сказал он, помолчав. – Но, понимаете, так, как любят хромого пса. Сегодня кинет ему пару-другую объедков, завтра погладит… Она всегда была любезной – но она была любезной со всеми. Головой Вельзевула клянусь, мне жаль…

– Уж лучше говорите «мечом Господа клянусь», или «гвоздями и тернием», – проворчал я и уселся на сундук у кровати. – Лойбе говорит, что молокосос был не один. Кто дружил со Швиммером? Никто из ваших не пропал в то самое время? Пусть даже на пару дней?

– Нет. – Прежде чем ответить, он некоторое время размышлял. – Ничего такого.

– Что-то вы мне не помогаете…

– Потому что ничего, Богом живым клянусь, не знаю! – едва ли не крикнул он. – Ходили слухи, то тут, то там…

– И что говаривали? – прервал я его.

– У Швиммера была… была… – он щелкнул пальцами. – Как это называют, когда некто хочет чего-то и пытается достичь этого любой ценой?

– Мания?

– О, точно! – обрадовался он. – Именно мания, вы верно сказали. Я ведь говорил уже, что у вас очень богатый словарь и мудрейшие мысли. Вы никогда не думали попробовать силы в…

– Хайнц, – оборвал я его. – Какая мания?

– Ах да, простите… Ну он хотел лишить ее девственности. Представляете?

Я вполне себе представлял, хотя обычно о таком мечтали люди несколько более в возрасте. Это для них привозили с юга малолеток, смуглых девиц и продавали по невероятным ценам. А порой – и по несколько раз, поскольку девицы быстро учились, как изображать телесную невинность.

– И откуда вы об этом знаете?

– Да он что-то кому-то сболтнул за пивом. – Риттер махнул рукой. – Но не знаю, есть ли в этом хоть какой-то смысл.

– Поиски смысла оставьте мне, – сказал я и отпил из кубка винца.

Было оно не самым лучшим, слегка кисловатым, но ведь и Риттер, как водится, не сорил деньгами.

– Откуда он вообще взялся в Хезе? Родился здесь или прибыл из провинции?

– Пожалуй… – Риттер макал пальцы в разлитое по столу вино, – …приехал. Да, наверняка, но уже давно. Родители владели мельницей или чем-то таким, но лишили его наследства или как-то так…

– Вот видите, сколько всего вы знаете, – усмехнулся я. – А теперь еще если б вспомнили, из какого селения приехал… Только, прошу вас, не выдумывайте, поскольку, если я совершу бессмысленное путешествие, вернусь в Хез очень и очень недовольным. А когда я недоволен, мое врожденное человеколюбие усыхает, будто цветок без орошения.

– Ну вот, – взглянул он на меня. – А я о чем! Я же говорил, что вы красиво говорите? У меня глаз-алмаз, господин Моддердин, воистину глаз-алмаз.

– А кто может это знать? – Я не обратил внимания на его замечания. – С кем Швиммер пил? С кем ходил по девкам? С кем беседовал по душам?

– К девкам он не ходил, по душам ни с кем не беседовал, – пробормотал Риттер. – Такой себе… нелюдим. А пил обычно с одним таким же… – он прищелкнул пальцами, будто вспоминая. – Не освежите ли мою память? – спросил с хитринкой.

– И почему я тебя так люблю, Хайнц?

Я вздохнул и вынул из кармана монету. Отправил ее по столу к нему. Та остановилась в луже вина, но прежде чем упала, Риттер ловко поймал ее двумя пальцами.

– Алоис Пимке, – сказал невнятно, поскольку проверял, прикусывая, денарий. – Крутился здесь и там, иногда помогал нам с декорациями. Но он-то никуда не исчез, господин Маддердин. Я его вот сегодня видел в корчме.

– И где найти этого Пимке?

– Поищите «Под Рылом и Хвостом» или «Под Канатоходцем». Или в «Грудастой Шалунье».

– Хайнц, Бог мне свидетель, если ты все это выдумал, я сдеру с тебя кожу. А вообще-то лучше будет, коли пойдешь со мной. Ты ведь этого Пимке знаешь, сумеешь мне его показать.

– Вот уж что нет – то нет, – встревожился он. – Только этого мне не хватало, чтобы по городу пошел слух, будто я доношу Святому Официуму.

– Хайнц, мы попросту пойдем напьемся, – пояснил я. – А как покажешь этого Пимке – спокойно вернешься домой. Да и Инквизиториум ничего общего с этим не имеет. Это приватное дело.

– А если я не соглашусь?

Я знал множество способов, чтобы превратить смелых или наглых людей в необычно сговорчивых, почти покорных. Но я не желал пугать Риттера, который и так не слишком-то радовался, что похищение Илоны приобрело для него смысл иной, нежели будоражащие сплетни в корчме.

– Тогда, мастер Риттер, я – будто невзначай – вложу в некоторые уши слушок, что вы агент Инквизиториума. И притом – чрезвычайно преданный агент…

О чудо, он рассмеялся и даже хлопнул себя по колену. Но потом глянул на меня чуть мрачно. Видно, понял, что такая сплетня может пойти гулять в любой момент и что ему тяжело будет ее опровергнуть, особенно принимая во внимание тот факт, сколько раз нас видели вместе. Таков уж, увы, наш мир, где информаторы Святого Официума не могут гордиться своими добрыми делами, более того – должны их тщательно скрывать. Я мог этому факту сочувствовать, но не мог его не использовать.

– Хорошо, – сказал он неохотно, поскольку – а какой имел выбор-то? – Однако соглашаюсь я только оттого, что испытываю к вам чувства, которые мне тяжело объяснить… Но, – поднял он указательный палец, – светлейшему императору будет одиноко без братца-близнеца.

– Получите вторую монету, когда укажете мне на Пимке. С какого кабака начнем?

– Две монеты, – быстренько отозвался он. – А начнем с «Канатоходца», – добавил, потирая верхнюю губу.

– Наибольшие шансы, что будет именно там?

– Не-е-ет, – протянул он с озорной усмешкой. Как видно, к нему быстро возвращался юмор. – Там варят лучшее пиво!

Он вложил монету в мешочек за поясом и забросил на плечо плащ.

– Ну а я уже полагал, что просижу ночь в печальном одиночестве, – сказал, довольный собою. – Только молю: не выдайте меня, а? Что это я?