Эсме сидит на своем любимом месте рядом с эркерным окном, глядя на затейливые арки и башенки Королевского колледжа и представляя себе его тускло освещенные комнаты, среди которых она встретила своего мужа. До того, как ее разум пал под натиском болезни Альцгеймера, Эсме иногда рассказывала интересные истории о нем, а вот о своей дочери она говорила редко. Единственная история о ней касалась рождения внучки – то, как девочка родилась ногами вперед, выйдя из утробы матери в потоке крови в час, отделявший один день от другого. И всякий раз, когда Скарлет просила ее рассказать о маме что-нибудь еще, менее кровавое, Эсме отделывалась от нее, говоря о пустяках. Но так было раньше; теперь же тому, что говорит бабушка, вообще нельзя доверять.

Единственное, что Скарлет помнит о Руби, это то, как она выглядела – такие же рыжие кудри, такие же карие глаза. Девушка рада этим частичкам воспоминаний, ведь фотографий матери совсем не осталось – все сгорело в пожаре, который менее десяти лет назад убил ее.

– Посмотри, Скарлет, какая красота!

Внучка послушно смотрит туда, куда указывает скрюченный палец ее бабушки – оранжевое небо, похожее на языки пламени, полыхающего над остроконечными фигурными башнями Королевского колледжа. Иногда, убирая со столов, Скарлет останавливается и глядит на это стоящее напротив сооружение и перегородчатые витражи его церкви, окруженные резными каменными стенами и увенчанные бороздчатыми башенками. Над центральной башней здания колледжа реет флаг, похожий на огонь. Девушка отчего-то находит успокоение в мысли о том, что почти шесть веков назад фрагменты этих витражей были обожжены в печи, и в течение двух столетий их создавали искусные мастера. Вид прочных строений Королевского колледжа успокаивает и ободряет, они олицетворяют собой отрадное постоянство в этом слишком уж быстро меняющемся мире.

– Да. – Скарлет улыбается. – Это похоже на Ночь костров^[9]. Я испекла булочки с корицей, хочешь попробовать? Это будет нашим лакомством на ужин. – И неважно, что вчера они ужинали пышками, ведь бабушка все равного этого не помнит.

– О, да. – Эсме улыбается, как обрадованный ребенок. – Булочки с корицей – это мои любимые.

– Я знаю. – Скарлет касается плеча своей бабушки и уходит. На самом деле сегодня она ничего не пекла, но у нее остались те булочки с корицей, которые она сделала вчера, их просто нужно разогреть в микроволновке. Узнай об этом Эсме, то была бы крайне возмущена, ибо, по ее мнению, микроволновки – это творение дьявола. После того как Скарлет купила ее, бабушка не разговаривала с внучкой целых два дня.

Главное при разогреве – это не перегреть булочки, а только подогреть их внутренность, и затем поместить их под решетку гриля, чтобы корочки стали хрусткими, как будто они только что испечены. Правда, хитрость Скарлет могла бы выдать нагретая тарелка, так что стоит подавать угощение с осторожностью. Обычно посуда так нагревается, что любой другой уже выронил бы ее из рук, но Скарлет может, не морщась, даже доставать противни прямо из печи, не то что ее бабушка. Впрочем, Эсме ничего не пекла уже несколько лет.

В кухне Скарлет загружает грязную посуду в посудомоечную машину – это уступка современным веяниям, против которой не смогла возразить даже старушка, – пока микроволновка работает, гудя. Когда она пикает, внучка ставит тарелку с булочками на кухонный стол, чтобы та немного остыла, после чего включает посудомойку, но ничего не происходит – из-за пластиковой дверцы не доносится привычный шум. Скарлет ждет, затем нажимает на кнопку еще раз.

– Черт!

Она бьет по машинке ногой. В прошлом месяце сломался холодильник, который при цене 356 фунтов оказалось дешевле заменить на новый, несмотря на то, что его вывоз на свалку стоил 125 фунтов, а теперь эта долбаная посудомоечная машина. Поскольку она стоит 2575 фунтов, ее все же придется чинить, а не заменять.

– Черт, черт, черт.

Поставив булочки с корицей под решетку гриля, Скарлет сердито смотрит на сломанную технику в тщетной надежде устрашить ее и заставить работать снова. Когда из этого ничего не выходит, она еще раз пинает посудомойку, берет тарелку с булочками и идет на кухню.

Сначала Эсме не замечает угощения, оставленного внучкой на столе, но затем отрывает взгляд от заката и переводит его со стола на Скарлет.

– Что, зачем… – Женщина хмурится. – Что это?

– Булочки с корицей. Лакомство для ужина, пом… – проглотив окончание слова, Скарлет пододвигает тарелку к Эсме. – Твои любимые.

Ее бабушка хмуро смотрит на булочки.

– Мои любимые?

– Попробуй, бабушка. Тебе понравится, я обещаю.

Эсме разглядывает тарелку. До того, как стать жертвой болезни Альцгеймера, она обожала выпечку. Если что-то состояло из муки, сахара и сливочного масла, она уплетала это без каких-либо вопросов. Теперь же она ко всему относится с подозрением, словно ребенок, с опаской разглядывающий тарелку с брокколи. Это зрелище всегда разрывает сердце Скарлет.

– Пожалуйста, бабушка, попробуй.

Эсме смотрит на булочки еще какое-то время, затем отодвигает тарелку, складывает руки на груди и снова переводит взгляд на закатное небо.

Более десяти лет назад

Навечье

Это страна опадающих листьев и голодного плюща, страна дымки и туманов, лунного света и льда. Страна, которая всегда находится в движении и в то же время остается неподвижной. Она никогда не меняется, хотя дымка сгущается и тает, туманы приходят с моря и уходят прочь. Зато лунное сияние никогда не тускнеет, лед никогда не тает, и здесь никогда не светит солнце. Это ночной мир, созданный из мыслей и снов, надежды и желания, который озаряет серебряный свет неизменной луны, освещающей все, кроме теней. Это мир осени, но его холод и краски принадлежат зиме. Представьте себе лес, простирающийся между настоящим и вечностью, с древними деревьями, тянущимися к мраморному небу, и бесконечным переплетением корней.

Входы в эту страну охраняют врата вполне обыкновенные, только затейливые ворота изредка – в определенный день, определенный час – превращаются в нечто необыкновенное. Только если в вас есть хоть капля гриммовской крови, вы сможете увидеть эту перемену.

Пройдя через врата, вы окажетесь среди деревьев. Они встретят вас белыми листьями, которые сыплются, как снег, устилая ваш путь и хрустя под вашими ногами. Ступайте осторожно по гладким камням, не то можете поскользнуться, хватайтесь за деревья, прижимая ладони к белому мху, в который одеты каждая ветка, каждый ствол. Вскоре вы услышите журчание воды в бесконечной реке, уходящей все дальше и дальше, протекающей между деревьев, изгибающейся вместе с тропами, но никогда не достигающей моря.

Лишь через какое-то время вы заметите, что все вокруг вас живет своей жизнью. Услышите, как у вас под ногами гудит земля, как дышат деревья, как шелестит их листва, как хлопают крылья пролетающих в небе птиц, а когда ваши глаза привыкнут к здешнему свету, вы увидите отметины на камнях, растоптанные листья, вмятины на земле.

Следы человеческих ног.

До вас здесь бывали и другие, вы пойдете по их следам и будете гадать, сколько их было, по каким тропкам они шли, в какую сторону и что нашли по прибытии.

По пути будьте осторожны, избегайте теней и не подходите к прячущимся в них существам. Не слушайте их голоса, их настойчивый ропот, который еще долго будет звучать в ваших ушах. Вместо этого держитесь своей тропы, прислушивайтесь к сердцу и позвольте ему привести вас к остальным, а ваше сердце приведет их к вам.

Голди

Я отчаянно хотела быть не такой, как все – особенной, исключительной. Несомненно, того же хотели и все остальные, за исключением разве что семи-восьми человек на этой планете, которые довольны и счастливы, являясь тем, кто они есть. Я же была недовольна. Мне хотелось быть необыкновенной с того самого момента, как я уже достаточно подросла и поняла, что ничем не отличаюсь от многих. Наверное, именно поэтому я так любила спать – во снах мне удавалось быть блестящей, великолепной. Я могла летать, дышать огнем, становиться невидимой; силой разума двигала предметы, слышала мысли людей и умела мгновенно переноситься с места на место.

Я выглядела необычно, хотя красивой меня вряд ли можно было назвать (по крайней мере, никто никогда и не называл). Мне было все равно. Мне было плевать, что я не такая хорошенькая, как Жюльет дю Плесси, сидевшая за моим столом для чтения и никогда не читавшая книг. Я не нуждалась в красоте, у меня был мой ум, мои мысли. Мне всегда было легко укрыться в собственной голове. Во мне было что-то от Франсуа, который всегда знал ответы на такие вопросы, на которые не могли ответить даже наши учителя. Обычно я тоже их знала, но в отличие от Франсуа никогда не поднимала руки.

Во снах моя магическая сила использовалась мной по-разному: в одних случаях – во благо, в других – во зло. Все это было неважно, ведь в сновидениях нельзя причинить вред кому-то, что иногда радовало меня, а иногда злило. По ночам я изобретательно увечила своего отчима, но каждое утро он, к моей досаде, представал передо мной без единого синяка. В том числе и поэтому моим самым любимым моментом было погружение в сон, а самым ненавистным – пробуждение.

Скарлет

Скарлет не сразу заметила, что ее мать наблюдает за ней, искоса смотрит на нее странным, непонятным взглядом. Девочка опустила глаза и увидела, что кончики пальцев у нее обожжены, словно от слишком долгого пребывания на ярком солнце, хотя сегодня стоял обычный пасмурный английский день – достаточно теплый, чтобы сидеть на траве и плести гирлянды из маргариток, но слишком холодный, чтобы снять что-то из одежды. Однако вопреки всем погодным условиям лепестки маргаритки, которую Скарлет держала в руках, были опалены.

– Что ты сделала?

Девчушка не смотрела в глаза своей матери.

– Ничего.

– Тогда почему…

– Просто так вышло, – сказала Скарлет, чувствуя, что гнев ее матери, всегда вспыхивавший быстро, начинает разгораться. – Я… я не делала ничего.

Глаза Руби Торн сузились.

– Точно так же, как ты не затапливала ванную комнату, не сжигала утюгом мою любимую, единственную шелковую блузку, не подменяла сахар солью, когда я вчера пекла булочки с корицей.

Скарлет открыла было рот, чтобы возразить матери, но тут же закрыла его. Что тут можно сказать? Ведь она сделала все это на самом деле, хотя и не откручивала кран с водой, не брала в руки утюг и не притрагивалась к жестяной банке для сахара. Девочка не могла объяснить, как это происходило и почему, но вокруг нее вот уже семь лет творились довольно странные вещи, происходившие явно не без ее личного участия.

– Прости… – пролепетала она, теребя лепестки маргаритки. Ее мать огорчалась еще больше, когда Скарлет начинала утверждать, что не знает, как происходят все эти странности. Лучше просто признаться и ответить за последствия. – Я э-э… – она дернула себя за волосы и закрутила их в узел на затылке. – Я играла с увеличительным стеклом… Мисс Диксон рассказывала нам о том, как можно жечь предметы с помощью…

Руби неодобрительно покачала головой:

– И чем только вам забивают головы в школе? Восьмилетних детей нельзя учить таким вещам. Я не…

– Семилетних, мама, – пробормотала Скарлет. – Мне еще только семь.

– Разумеется, семь. И это еще хуже, тебе так не кажется?

Скарлет тоже покачала головой, в который раз удивившись тому, что ее мать поверила несуразной лжи вместо того, чтобы принять пусть невероятную, но правду. Они сидели в саду вдвоем, и нигде не было видно никакого увеличительного стекла, однако Руби Торн поверила этому объяснению, как прежде верила и в намного большие небылицы.

Несмотря на всю рационалистичность своей матери, Скарлет молилась о том, чтобы налетел торнадо и унес ее в страну Оз^[10], перевернула не один шкаф в поисках Нарнии^[11] и испортила несколько лужаек, копая в них ямы, чтобы по примеру Алисы добраться до Страны Чудес. Мама не верила ни во что из этого и не хотела, чтобы в подобные сказки верила ее дочь. Поэтому девчушка научилась держать свои приключения в тайне, как и все остальное.