Молодой француз из высших чинов, в чьи обязанности входило делать королю утренний доклад, сообщил о происшествии самому Мюрату. История выходила столь странная, что король послал за молодым графом. Всего несколькими часами ранее он видел его двойника, выслушал отчет о безупречно исполненной миссии – и тогда у него не возникло никаких сомнений; однако внешность юного графа так его поразила, что он приказал послать за тем, кто предстал перед ним под именем графа Эболи несколько часов назад. Стоя перед королем, Фердинанд уголком глаза поймал свое отражение в большом роскошном зеркале. Всклокоченные волосы, налитые кровью глаза, изможденное лицо, грубые продранные лохмотья – все это лишило его облик привычного благородства; и еще менее походил он на блестящего графа Эболи, когда, к величайшему его изумлению и смятению, перед ним предстал двойник.

Все внешние признаки изобличали в нем высокое происхождение; и на того, чье имя присвоил, он походил так, что невозможно было их различить. Те же каштановые волосы и густые брови, тот же мягкий и живой взгляд карих глаз; и даже голос – словно эхо другого голоса. Достоинство и самообладание, с коим держался притворщик, заставили зрителей склониться на его сторону. Когда ему объявили о странном появлении второго графа Эболи, он рассмеялся с чистосердечным добродушием и, повернувшись к Фердинанду, отвечал:

– Польщен, что вы решили изобразить именно меня! Однако прошу извинить: с самим собою я с детства сроднился и как-то не готов обменять себя на вас!

Фердинанд хотел ответить – но фальшивый граф уже повернулся к королю и заговорил с достоинством:

– Быть может, Ваше Величество разрешит наш спор? Ссориться и браниться с такого рода людьми не в моих правилах.

Раздраженный таким явным презрением, Фердинанд немедля бросил обманщику вызов. Тот отвечал: ежели король и товарищи-офицеры не сочтут, что он унижает себя и позорит армию, сражаясь с безвестным бродягой, то охотно преподаст ему урок, пусть даже и с опасностью для собственной жизни. Но король, задав еще несколько вопросов и придя к выводу, что самозванец здесь – злополучный граф, в самых суровых и резких выражениях распек его за эту бесстыдную выходку, объявил, что только по монаршему милосердию его не расстреляют как шпиона, и приказал выпроводить за городские ворота, добавив, что, если негодяй осмелится еще где-нибудь выдавать себя за графа, его ждет самая суровая кара.

Едва ли возможно, не имея сильного воображения и опыта собственных несчастий, представить, что творилось на душе у бедного Фердинанда. С высоты своего положения, из мира славы, надежды и любви он рухнул на дно нищеты и бесчестья. Оскорбления торжествующего соперника, гнев и угрозы недавно столь благосклонного к нему суверена еще звенели у него в ушах, и каждый нерв содрогался в муке. По счастью, в юности люди крепки духом, и самая страшная беда в глазах юноши нередко подобна болезненному сну, что смягчается и рассеивается при пробуждении. В борьбе с нестерпимым горем надежда и мужество одержали верх – и вновь ожили в его сердце. Скоро он принял решение. Он отправится в Неаполь, расскажет свою историю маркизу Спине и через его посредничество добьется, чтобы король хотя бы беспристрастно его выслушал.

Впрочем, в положении злосчастного графа не так-то легко было воплотить это решение в жизнь. Он без гроша, в убогом одеянии; у него нет в этих краях ни родственника, ни друга, а все прежние знакомые видят в нем теперь самого наглого из мошенников. Однако мужество его не покинуло. Приближалась осень, и щедрая итальянская почва обильно снабжала путника орехами, дикой земляникой и виноградом. Шел он напрямик через холмы, избегая городов и сел, да и любого человеческого жилья; старался делать переходы ночью, в часы, когда королевские солдаты стоят на посту только в больших городах, а в сельской местности расходятся по своим квартирам. Трудно сказать, как удалось ему беспрепятственно добраться от одного конца Италии до другого; но несомненно, что несколько недель спустя он появился на пороге виллы Спины.

С немалым трудом добился он аудиенции у маркиза; тот встретил его стоя, окинув вопросительным взглядом, явно не признав благородного юношу. Фердинанд обратился с просьбой переговорить с ним наедине, ибо в зале присутствовало еще несколько гостей. Голос его поразил маркиза; тот согласился и перешел с ним в соседние покои. Здесь Фердинанд назвал себя и начал, торопясь и дрожа от волнения, излагать историю своих бедствий – как вдруг послышались топот копыт, громкий звон колокольчика, и дворецкий возвестил:

– Граф Фердинандо Эболи!

– Это я! – бледнея, вскричал юноша.

Странные слова – и еще более странными показались они, когда вошел объявленный гость. По мраморному полу просторного холла шагала точная копия молодого графа, чье имя присвоил самозванец – точь-в-точь таким же он покинул этот дом несколько месяцев назад! Он склонился перед бароном в изящном легком поклоне, затем с видом некоторого удивления и несомненного негодования обернулся к Фердинанду и воскликнул:

– Снова ты?!

Фердинанд выпрямился во весь рост. Несмотря на утомление, скудную пищу и нищенскую одежду, вид его был полон достоинства. Маркиз пристально смотрел на него: несомненно, он отметил и гордую осанку, и выразительное лицо – знакомые черты Эболи. Но смятение охватило его, когда, обернувшись, он увидал, словно в зеркале, те же черты, то же выражение лица. С гордостью и некоторым нетерпением вновь пришедший вытерпел это сравнение; затем коротко и раздраженно объявил маркизу, что этот наглый мошенник уже во второй раз пытается выдать себя за графа Эболи – в первый раз трюк не удался, но он, как видно, решил попробовать еще.

– Боюсь, нелегко будет, – добавил он со смехом, – доказать, что я – это я, против слова какого-то briccone^[23], у которого нет за душой ничего, кроме внешнего сходства со мной и несравненного бесстыдства! – А затем со злобной усмешкой добавил: – Ты, приятель, заставляешь меня усомниться в себе: можно ли поверить, что человек, так похожий на меня, ничего лучшего в жизни не добился?

При этом язвительном выпаде кровь прихлынула к щекам Фердинанда. Чрезвычайным усилием воли он удержал себя от того, чтобы броситься на врага – лишь с уст сорвался возглас:

– Подлый самозванец!

Барон приказал разгневанному юноше умолкнуть, но затем, тронутый его порывом, так напомнившим ему Фердинанда, добавил уже мягче:

– Прошу вас из уважения ко мне сохранять терпение; не бойтесь, я рассужу дело беспристрастно.

После этого, повернувшись к ложному Эболи, он добавил, что не сомневается в том, кто здесь истинный граф, и просит извинить его прежнюю нерешительность. Тот поначалу смотрел гневно, но наконец расхохотался и, прося извинить его дурные манеры, продолжал от души смеяться над замешательством маркиза. Эта веселость, как видно, вызвала у его слушателя больше доверия, чем негодующие взгляды бедного Фердинанда. Затем фальшивый граф поведал, что после угроз короля никак не ожидал развлечься повторной постановкой этого фарса. Он получил отпуск, провел несколько дней в собственном палаццо в Неаполе, а дальше рассчитывал навестить будущего тестя… До того Фердинанд слушал молча, с любопытством, жадно стремясь как можно больше узнать о действиях и мотивах своего соперника; но при этих последних словах не мог долее сдерживать себя.

– Что?! – вскричал он. – Ты занял мое место в отцовском доме, осмелился распоряжаться в покоях моих предков?

Слезы выступили у юноши, и он закрыл глаза рукой. Лицо его соперника вспыхнуло гневом и гордостью.

– Клянусь предвечным Богом и его святым крестом, – отвечал он, – этот дворец – дворец моего отца, эти покои принадлежали моим предкам!

Фердинанд воззрился на него в изумлении.

– Неужто не разверзнется земля, – проговорил он, – и не поглотит клятвопреступника?

Затем по велению маркиза он рассказал о своих приключениях; соперник, слушая его, все более хмурился. Маркиз смотрел на обоих – и не мог освободиться от сомнений. Он поворачивался то к одному, то к другому; в бедном Фердинанде, несмотря на его дикий и растерзанный вид, ощущалось нечто такое, что не давало старшему другу заклеймить его как самозванца; но объявить мошенником второго – юношу самого благородного вида?.. Где найти для этого основания? Наконец маркиз позвал горничную и приказал привести сюда свою дочь.

– Это решение, – объявил он, – я оставляю на суд тонкому суждению женского ума и проницательности любящего сердца.

Молодые люди разом улыбнулись – одинаковой улыбкой: оба предвкушали свое торжество. Барон по-прежнему не понимал, что и думать.

Вошла Адалинда, сияя цветущей юностью и счастьем: ей сообщили о приезде графа Эболи. Быстро повернулась она к тому из двоих, кто больше походил на того, кого она ожидала увидеть, – но, когда знакомый голос назвал ее по имени, в изумлении воззрилась на точную копию своего возлюбленного. Отец, взяв ее за руку, вкратце разъяснил эту загадку и попросил дочь саму определить, который из двоих – ее нареченный супруг.

– Адалинда, – заговорил Фердинанд, – не отвергай меня за то, что я являюсь перед тобой в несчастье и позоре. Твоя любовь, твоя доброта восстановят меня и вернут мне счастье и благополучие!

– Не могу сказать, откуда я это знаю, – проговорила изумленная девушка, – но, несомненно, граф Эболи – вы!

– Адалинда, – воскликнул его молодой соперник, – не трать речей на этого негодяя! Моя прекрасная, моя обманутая любовь; трепещу, говоря об этом, но одним словом я могу доказать тебе, что Эболи – я!

– Адалинда, – вновь заговорил Фердинанд, – я надел тебе на палец обручальное кольцо; мне ты дала перед Богом обет верности!

Фальшивый граф приблизился к даме и, преклонив колено, извлек из-под мундира медальон, а в нем локон, перевязанный зеленой лентой, которую Адалинда узнала, и указал на крохотный шрам на запястье левой руки.

Девушка покраснела до корней волос и, обернувшись к отцу и указывая на коленопреклоненного юношу, объявила:

– Вот Фердинанд!

Все протесты злополучного Эболи были тщетны. Маркиз уже собирался бросить несчастного в подземелье и лишь по настоятельной просьбе его соперника пощадил – однако с позором вышвырнул за порог. Ярость дикого зверя, плененного и посаженного на цепь, не сравнится с той бурей негодования, что бушевала теперь в сердце Фердинанда. К душевной муке его прибавились телесные страдания от утомления и поста: на несколько часов им овладело безумие – если можно назвать безумцем того, кто и в исступлении не в силах забыть о причине своих мучений. Но вот, словно просвет в тучах, средь бури чувств проступила спасительная мысль: вернуться в отцовский дом, заявить на него свои права и, опустошив сокровищницу предков, взять верх над противником. Все оставшиеся силы собрал Фердинанд, чтобы как можно скорее добраться до Неаполя, вошел в свой фамильный дворец – и здесь узнали и приветствовали его изумленные слуги.

Прежде всего Фердинанд нашел в кабинете миниатюрный портрет своего отца в рамке, усыпанной драгоценными камнями; его он взял с собой, чтобы призывать на помощь отцовский дух. Отдых и купание отчасти помогли ему восстановить силы; с почти ребяческой радостью он ждал возможности наконец-то провести ночь в мире под кровлей отцовского дома. Но судьба судила иначе. Еще до полуночи зазвонил большой колокол: соперник его явился в палаццо как хозяин, в сопровождении маркиза Спины. Дальнейшее угадать нетрудно. Маркиз, казалось, негодовал еще более фальшивого Эболи. Он потребовал заточить несчастного юношу в тюрьму. На нем нашли портрет, стоивший целое состояние, и это дало повод обвинить его в грабеже. Фердинанд был передан в руки полиции и брошен в подземелье. Не хочу подробно останавливаться на всем последующем. Он предстал перед судом, был признан виновным и приговорен к пожизненной каторге.