– Мано-о-он, – протянул он. – А что это за история была про то, как ты с ним в грузинской командировке распрощалась?

– Не в грузинской, а в армянской. А ты откуда об этом знаешь?

О случившемся я рассказала, то есть не рассказала даже, а так, обмолвилась, только Ленке. В ту ночь мы с ней шастали по летнему Кишиневу из ресторана в ресторан и в одном из них даже сплясали, «шалашиком» составив свои сумочки на полу. И я только начала радостно отрываться – от мозаичного пола с сумками – как Ленка потянула к выходу. Мол, на нас уже стали оглядываться, а мы без мужчин – неудобно. На соседней терраске коротал одиночество осоловевший официант. Да кто-то из знакомых проходя мимо, окликнул нас из темноты. Но мы строго прокричали в теплую звездную ночь, что заняты деловым разговором. Вот тогда, глядя на отражение пестрых фонариков в воде выключенного фонтана, я заметила на Ленкины расспросы о Деме, в последнее время пропадавшем в разъездах, что, собственно, уже распрощалась с ним в своей армянской командировке.

– Там столько всего произошло! Я еще Мошечкину сережку потеряла. Ту, серебряную с лунным камнем, помнишь?

Здесь, я знала, Ленка, как сорока, падкая на все яркое, встрепенется. Однако сама воздержалась от продолжения, молча прихлебывая далее холодное шампанское.

Разочарованно выждав, она поведала собственную грустную историю. И как всегда, рассказывая, увлеклась, так что в итоге вышла с большой буквы История о любви, пусть даже и недооцененной в должной мере ее объектом.

«Он занимается джазом. Необычайно талантлив! И я специально сшила платье, такое, пронзительно-раскованное, посвященное нашей встрече. Хотя этого он, кажется, не понял. Мы ходили на концерт, а потом долго гуляли. И говорили. У нас столько общего! Но у него роковой роман. Из-за этой женщины он ушел из семьи. А теперь не может с ней расстаться. Но и вместе жить оказалось невозможно. Представляешь?» – живописала Ленка. Как хороший репортер, она умела увидеть удивительное в обыденном, а в унылом вислоусом саксофонисте разглядеть романтического героя.

Сама Елена порой выглядела Фекла-Феклой. Но стоило ей нацепить какой-нибудь странный сюртук с оборками да слегка причесаться-подкраситься, и ее огромные врубелевские серо-сине-зеленые глаза маяком манили заблудшие мужские души. Причем их цвет менялся не только в зависимости от тона платья, скажем, но и от того, на какого именно мужчину в данный момент был обращен Ленкин взор. Скажем, Мишане поначалу она сигналила таким отчаянным голубым!

Востроносый востроглазый пузатенький Мишаня немаленькой Ленке едва доставал до плеча, но был строг. Застигнутый врасплох в мастерской – на диванчике с пучеглазой натурщицей, изображаемой им в жизнеутверждающих изумрудных тонах эдакой царевной-лягушкой (для Лены же он приберегал невнятные бурые разводы) – Мишаня устроил разнос за внеурочный визит. Кричал и топал ножками 37-го размера. И тут, наконец, подруга рассвирепела. Рвала холсты в опоганенном любовном гнездышке и швыряла в неверного баночки с краской. И, жаль, не сумела достать кисточками укрывшуюся за диваном перепачканную полуголую лягушонку!

Ленкин муж, рыжий здоровяк Яша тихо любил супругу. Будучи по образованию инженером, он вытачивал на заводском станке уникальные экспериментальные образцы. Но этот сюжет, увы, был давно Еленой отработан.

К тому же, с началом перестроечных времен всегдашние внушительные Яшины заработки стремительно начали уменьшаться. Одновременно как-то подусох и он сам, утратив привычное добродушие большого мужчины, довольного жизнью и собой. Напротив, стал раздражителен и желчен, и начал подчеркнуто дистанцироваться от супруги, отдавшейся ветру перемен.

«С Яковом – нехорошо! Я пробовала по-человечески поговорить! Но он отмалчивается. А если настаиваю – выходит скандал!» – жаловалась Ленка.

На сцену же, как раз, выдвинулись новые герои. Наш приятель и коллега, всегдашний полуголодный гурман Костя Нардов вдруг открыл первый в Кишиневе статусный ресторан. А обретенный в турецких челночных поездках новый Ленкин знакомый Рома, в одночасье разбогател, завалив союзное еще пространство пакетиками с пайетками – маленькими блестящими кружочками, которые нашивались на национальные и концертные костюмы. «Он рассылал по республикам предложения о поставке пайеток. И сам шлепал их на купленном, по случаю, старом станке. И сделал на этом капитал!» – восхищалась Елена.

Хотя это, кажется, было потом. А тогда, взглянув на посеревшее небо, она опечалилась: «Дорогая, похоже, мы уже не можем много пить – теряем форму!» И я, заметив, что в потускневшей воде погасли даже фонарики, рассмеялась: «Сосновская, уже утро скоро! Да, мы в отличной форме!»

Разбудив официанта, мы расплатились. И бодренько потопали по домам.

Тбилисские красавицы

На самом деле, редакция отправила меня в Армению – на годовщину землетрясения, устранять последствия которого также помогали строители из Молдавии. Они базировались в районе, граничившем с Грузией, и потому туда было проще добраться через Тбилиси. Хотя, в действительности, в ту предзакатную советскую пору простым в Закавказье уже ничего не было, что прочие жители страны еще не вполне осознавали. И я решила задержаться на пару дней в грузинской столице.

О номере в гостинице «Аджария», по просьбе замечательного московского журналиста и фотохудожника Сергея Сударушкина, договорился известный грузинский актер Давид Чантурия. Я как-то встретила его у Сударушкина: царственной наружности красавец, а глаза Пашкины! И парашют в запасе, наверняка, имелся – для восторженных дам. Из-за пузырившегося в небесах парашютного купола их ритуальная беседа с Сударушкиным – о способности сынов грузинского народа превратить банальный прием пищи в трапезу и всякое рутинное действо в празднество – быстро утратила изначальное благодушие. Они даже несколько разгорячились и заспорили, в пылу дискуссии еще более возвысив ее предмет. И конечно, на этакие чудеса захотелось посмотреть. Хотя к тому, что обыденное распитие вина может стать знаковым событием, меня уже приучили молдаване.

– Из аэропорта сразу топай на автобус, ни в какие машины, такси не садись! – напутствовал Сударушкин.

Но мы прилетели поздней ночью: наш самолет неожиданно посадили на дозаправку в Ростове-на-Дону, где часа через три-таки отыскался необходимый керосин.

По прибытии, игнорируя окрики из авто, я направилась к автобусной остановке. Но увидела там только мужчин. Обратилась к самому молодому приятной наружности парню. Как объяснил студент Нико, автобус скоро подойдет, правда, чтобы добраться до «Аджарии», надо будет сделать пересадку, и мне очень повезло – он едет в том же направлении. Однако, вопреки словам Сударушкина о том, что гостиница находится в центре города, наше такси заколесило по окраинному микрорайону с многоэтажками.

Выйдя из машины, Нико предложил зайти в гости к его сестре. «Конечно, жаль, что ваш прославленный актер Давид Чантурия сейчас на съемках и не смог меня встретить. Но Давиду, точно, не понравится, что его гостью завезли не туда, куда обещали! Ты ведь не хочешь его огорчить?» – строго выговорила я.

Слегка изменившись в лице, Нико велел таксисту разворачиваться. И уже у самой гостиницы аккуратно переспросил: «А ты, правда, знакома с Давидом, как его…?»

– Чантурией? Да, мы встречались в Москве! – небрежно бросила я. – Он и забронировал для меня номер в «Аджарии».

Нико поднес мою сумку к стойке администратора. И поднимаясь в лифте, я подумала: «Какое счастье, что грузины знают и чтят своих актеров!»

Утром, поглядев в окно на разноцветный многоуровневый город, я радостно отправилась знакомиться с ним. Но на улице мое приподнятое настроение быстро растрепалось, как неуместно нарядная прическа. Какие-то типы беспрестанно дергали меня за пальто. Это дутое финское пальто 52-го размера тетя Катя, лужская мамина подружка, приобрела на полученные за макулатуру талоны. На меня оно было огромным. Но я купила размахайку, прельстившись ее воздушной легкостью и необычной салатной расцветкой. И шапочку с кисточкой потом нашла – в тон.

Но даже если в Тбилиси подобного не носили, это ведь не повод – бесцеремонно задирать незнакомую даму – не правда ли? И когда очередной встречный парень намеренно налетел на меня (и я едва успела отпихнуть его угрюмую щербатую рожу!), поняла, что нужно срочно разыскать ребят, с которыми училась в ВКШ: армянина Лешу Гаспаряна, работавшего в республиканской «Молодежке», и Кетеван – с нею мы жили в одной комнате вместе с азербайджанкой Раминой.

То есть, на самом деле, мы с Дэмом и Глашкой обитали у станции метро «Кировская» (теперь – «Чистые пруды»). Здесь мужу, подрабатывавшему дворником, выделили убитую служебную квартиру на первом этаже, где нас считали своим долгом навестить все родственники-друзья-знакомые. А комплекс ВКШ располагался в конце линии метро – на Ждановской, впоследствии переименованной в «Выхино». Перед экзаменами я иногда оставалась там ночевать. Корпя над билетами, мы с девчонками еще успевали поговорить «за жизнь», и по утрам от переизбытка чувств пели, взявшись за руки, пугачевскую «Без меня тебе, любимый мой…»

В первой же попавшейся в Доме печати шумной компании – на мой вопрос «Не подскажете, как найти Алексея Гаспаряна?» – обернулся незнакомый бородач. «Вы меня ищете?» – спросил зачем-то отрастивший бороду Леша. В нашей группе он был одним из заводил – наряду с Левоном Арутюняном из Еревана и Валерой Мардарем из Кишинева. Съездив домой на новогодние праздники, Валерка вернулся с новеньким портфелем-дипломатом, заполненным бутылками «Букета Молдавии». И в зимнюю сессию, выскочив утром из спального корпуса, парни рассовывали по сугробам опорожненные за ночь бутылки «Букета», которым по весне предстояло расцвети пышным цветом.

Мы вспоминали об этом и хохотали в подвальчике, где подавали много вина и мясо, и где совсем не было женщин, и грузные грузины сурово взирали на меня. Потом поехали к Лешиному другу. Опять пили вино и смотрели фотографии. И худой светловолосый фотокор козырял новым словечком «эксклюзив», потрясая фотосвидетельствами нараставшего грузино-абхазского противостояния. А Леша жаловался, что у него начало болеть сердце.

Я сидела на кровати с металлическими шишечками. Заиграло танго. И когда фотограф излишне нервно прижал меня к своему штативу, Леша прокричал от окна: «Слушай, а как поживает твой муж Дэм?»

Школяры, как называл их муж, пару раз собирались у нас на Чистых прудах, и тогда все, что можно было съесть и выпить, мгновенно сметалось подчистую. После чего какой-нибудь подвыпивший школяр, вспомнив о собственных детишках, что ожидали его на просторах необъятной родины, вязался к Глашке с дурацкими сказками. И та снисходительно пережидала сей сентиментальный порыв.

Глашуля спала за перегородкой во второй комнате. Там стоял найденный Волькой на свалке огромный шкаф – с дырой на дверце. Мы смеялись, мол, это даже удобно: пришел муж домой и сразу заглянул в смотровое отверстие – не прячется ли там любовник жены?

Перед командировкой я случайно нашла свои старые письма, которые писала Дэму еще до замужества. Я вышла за него не по любви – просто боялась остаться одна. Но очень надеялась жизнь наладить и стать счастливой. И детишек еще хотела нарожать! Возможно, если б я не приехала в Москву, где соперниками Вольки оказались мужики совсем другого калибра, со временем все как-то и сладилось бы? Хотя, если муж, засыпая, пристраивает свою голову на твоем плече, а ты вовсе не относишься к типажу жены-матери, поневоле начинаешь раздражаться.