«Соли не хватает, – подтверждает Он, – а ты и есть теперь новая соль этой земли. Радуйся и веселись, ибо велика твоя награда. А заодно ты не только соль, но и перец. Придай остроты всему, к чему прикасаешься. На вот, прочти!» И протягивает мне газетный листок с передовицей о текущем состоянии дел в стране.

Я громко и с выражением читаю вслух: «Преступник должен страдать. Его должна мучить совесть. Но если ты убил, но не страдаешь и не мучаешься угрызениями совести, то значит это не убийство. Значит это что-то другое. Если хочешь знать – то это акт возмездия. Или что-то ещё, чему пока не придумали названия. Думай, как хочешь, но убийство без раскаяния это точно не убийство. Однако убивать без оснований нельзя. Иначе это болезнь, которой страдают маньяки. Но если есть основания, если есть причина для убийства – тогда это нормально. Значит ты не больной, а орудие справедливости».

И как только я заканчиваю читать этот бред, Он говорит мне всю правду, что от меня скрывали: что я ущербный; что у меня похитили мой первородный дар; что мне нанесли непоправимый ущерб и я должен отомстить. И кто же украл мой дар? Кому я должен насолить? Кто этот повар, что не сумел накормить? Страждущих!

И Он открыл мне его имя. Он открыл мне тайну! Ведь у любого врага должно быть имя. И имя ему Христос. Великий и ужасный Бог Света. А я жажду света и кричу во всё горло: «Света, дайте мне Света!»

И грянул гром сверху и разорвал весь мир на куски, словно ветхую ткань. И прозвучало заветное слово, словно молния с неба: «Твоя жена Света ждёт тебя дома, мудак!»

Молния ослепляет меня и когда я вновь открываю свои заплаканные глаза, я вижу жену, лежащую напротив меня на кровати. Она медленно-медленно раздвигает свои ноги и перед моим взором предстаёт во всей запретной красоте темно-лиловая рана, отороченная кучеряво-рыжими волосами. Неудержимо тянет лизнуть её стыд, во чтобы-то не стало, лишь бы ощутить на губах солёный вкус и пряный запах её прелести. Это похоже на тягу мухи к сочному и пахучему нутру плотоядного цветка, заглатывающему свою жертву без всякой жалости: потому-что так устроена природа.

Ужиком ползу навстречу судьбе и ныряю в сладостное чрево жены, растворяясь в нем без остатка, возвращаясь к истокам моего бытия. У-у-у-у-х-х-х, хорошо! Ух-х-х, горячо! Горячая и влажная чернота заменяет мне всё: и мир, и сознание, отражающее этот мир. Меня нет, я лишь предчувствие грядущей победы над моим врагом, укравшим у меня то, чему нет имени.

Имена, имена, имена. И ни одного не помню. Время меняет всё, особенно мысли. Во мне нет никакой устойчивости, одна лишь измена. И вот я, такой ранимый, сижу на измене. Меня окружают одни фальшивые слова, значение которых я даже не знаю. Они кружатся вокруг, словно ветер, шелестят ускользающими смыслами. Выстраиваются в предложения, прочитать которые я просто не в силах. Бьются об меня, бьются словно прибой о берег. Меняют смыслы и формы.

Ромбы. Квадраты. Солдаты. Матросы. Лопаты. Папиросы «Флора». В конце концов, просто Аврора. Аврора? Аврора – это же заря!

Встала из мрака младая, с перстами пурпурными Эос. Эос? Эос – чем не Эрос. Заря новой жизни. Пена морская. Молва людская. И из этой пены выходит девушка. И это девушка Я. Афродита. Сущая Афродита. Само совершенство, обещающее блаженство. Афро и дита. Африканская Дита. Скандальная Дита фон Тиз. Одним словом, сплошной стриптиз.

Я выхожу из морского прибоя абсолютно нагая, с роскошным телом, с тяжёлой грудью и темно-коричневыми сосками, с упругими бёдрами. Моя нагота шокирует и восхищает. Толпа зевак на берегу не может отвести от меня глаз, жадно ощупывая все мои прелести липкими взглядами восхищенных мужей. Стряхнув воду, я медленно рас… и два… и-и-и-и, эх, все же расстёгиваю невидимую молнию от шеи до низа живота и сбрасываю с себя всю эту красоту как ненужный кожаный хлам, лошадиную сбрую, являя свой истинный облик худого мускулистого атлета с огромным алым копьём Париса, без жалости разящим женские сердца. С камушком вместо сердца в груди.

Моё орудие страсти обращает в паническое бегство толпу испуганных горе-героев, сразу же растерявших всё свое достоинство, приманивая на их место эскадрон девиц-кобылиц, неистовых и блестящих, подвижных как ртуть. И столь же опасных в своей красоте. Они, словно назойливые мухи, облепляют меня со всех сторон, досаждая и раздражая.

Все плотнее и плотнее сжимая кольцо вокруг, пока в отчаянии я прошу у них пощады, падая на колени ниц. «Цыц, цыц, цыц», – воркуют они между собой, словно стая голодных голубок, спонтанное сообщество разноцветных юбок. И вот я инстинктивно ныряю под одну из них, уклоняясь от завистливых глаз, спасаясь от смелых и бесстыжих проказ соперниц случайно подвернувшейся длинноногой защитницы моего маскулинного промискуитета.

Сидя под женской юбкой, любой автоматически получает иммунитет от публичного унижения своего достоинства. Всё, что я могу, это кричать, призывая: «Помогите отомстить врагу. Он у меня похитил то, ради чего меня мама родила. У меня нет сердца!»

«Бедненький», – выдохнули в едином порыве мои красавицы-голубицы и уселись на землю вокруг, желая получше разглядеть мою жалкую персону между ног подруги, прежде чем вынести обо мне своё окончательное суждение.

«А давайте ему устроим испытание», – решают они. Метание, состязание и, наконец, признание и неизбежное наказание слышится мне в пугливо-обманчивом девичьим шепоте и вот уже меня волокут, как убитого оленя, за ноги по песку пляжа прямо навстречу закату, чтобы отдать во власть безжалостного и опытного судьи. Вокруг пылают костры недюжинных страстей. День потух, так и не начавшись, а я все ещё изнываю от тоски по грядущему.

У моего судьи эмалевое лицо карнавальной маски, безупречной в своей нарисованной красоте. Паучьи лапки проворных детских пальчиков ощупывают моё лицо, плечи и грудь, а затем маска выносит окончательный вердикт: «У тебя внутри нет не только сердца, но даже простого камня. Вместо сердца у тебя словесная шелуха, склеенные рыбьим клеем. Это всё проделки лукавого Логоса. У тебя серьёзный противник, он называет себя Богом. Готов стать богоборцем?»

«Господь?!» – в ужасе восклицаю, судьбу свою я проклинаю.

«Господу и Иуда молился, прежде чем предать. Знаешь его молитву? Она звучит так: „Господи, помоги продать тебя. И подороже“. Ее произносят все, хотя бы раз в жизни, потому-что все продают и все покупают, а тебе придётся просто взять – не торгуясь – своё обратно. Не слушай доводов рассудка, а просто действуй, потому-что Логос манипулирует тобой через разум, заставляя всегда выбирать худшее вместо хорошего. Ведь всякое горе от ума».

«Горе это же не беда?» – уточняю, а сам ума не приложу, что же мне делать. Ведь ум и я – это же одно и то же. Как я буду сам с собой бороться?

Маска, увидев мою растерянность, поясняет:

«У тебя ум за разум зашёл. Но я тебе помогу, избавлю от всяких сомнений. Вот, возьми волшебный гриб и съешь его. И тогда откроются тебе все тайны, что от тебя прятал так старательно Логос, которого вы зовете Христос».

И даёт мне гриб, который я вынужден прямо у неё на глазах съесть. И пока я ем гриб, мир вокруг меня меняется настолько, что я глазам не верю, что такое возможно. Сидит передо мной птица с нечеловеческим лицом и говорит со мной совершенно нечеловеческим голосом. И я, человек, её нечеловеческий язык понимаю, а как – ума не приложу. Потому-что ум мой лежит рядом со мной мёртвым грузом.

Камнем, отвергнутым строителями. Камнем преткновения. Сломанным аршином, которым ничего уже измерить нельзя, потому-что не к чему его прикладывать. Вокруг всё изменчиво и переменчиво. И хотя слова похожие, но настолько о разном говорят, что просто страшно становится от увиденного.

И Страх Божий передо мной во всей своей красе. Отрубленные головы неземных красавиц с глазами лемуров летают вокруг и кропят меня своей кровью. А кровь благоухает как церковное миро. Голова кружится и звон стоит в ушах, словно у меня не голова, а колокол. Качает меня не по-детски, вверх и вниз. И вибрирует электрогитара, и голос Брайана Джонсона из AC/DC визжит «Highway to Hell» так пронзительно и столь противно, что жить не хочется. И от этого почему-то хохочется и хохочется. Не переставая.

Радость и страх сливаются во мне в одно необъяснимое по глубине чувство, какое испытывает разве что казнимый перед тем, как ему отрубят голову. И как лезвие топора разрубает тонкую пурпурную нить парки, избавляя от проклятия следовать своей судьбе, так свобода от самого себя, от своего «Я» избавляет меня от всего человеческого и делает меня Богом.

Я уже не Я, а «Аз есть»; тот, кто всё это выдумал и создал из ничего, то есть из самого себя. Весь этот ужасный, и одновременно прекрасный мир, и есть «Я». Моё познание самого себя столь полно, что нет таких слов, чтобы это выразить на человечьем языке. Лишь красоте и простоте мелодии удаётся это сделать, и гремит вокруг меня музыка моих Энергий, разлетаясь по всей Вселенной ангелами и демонами, возвещая всему живому мою Волю.

А Воля моя такова – да славит меня вся моя Вселенная. И тут я вспоминаю, что где-то ведь есть враг, который должен мне моё сердце. И этот враг называет себя Богом, но Бог-то только один. И Бог этот «Я», а не кто-то другой. И этот кто-то должен умереть. Немедленно отдать мне своё сердце. Моё сердце. Моё!

И вот уже я посреди настоящей земляничной поляны, а напротив меня Христос. Весь в белом, на престоле Славы, подпоясанный Силой, вооруженный Словом. И у него моё сердце – заключено в неогранённый сапфир в центре золотой нагрудной пластины первосвященника.

«Где ты скрывался, раб мой, – обращается он ко мне так, словно знает меня как облупленного, – Подойди и поклонись мне, твоему Господу. И да не будет у тебя других богов, кроме меня!»

Голос его звучит так проникновенно, что у меня непроизвольно начинают течь слёзы из глаз: ведь со мной разговаривает сам Бог – Бог людей. Но я-то не человек, я тоже Бог. И явился я сюда, чтобы убить его.

«Как смеешь ты называть меня рабом, если я такой же Бог, как и ты. И даже больше тебя, что и докажу!» – кричу, утирая слёзы, которые не дают мне смотреть ему прямо в глаза.

«А у тебя есть научное подтверждение того, что ты Бог? – спрашивает он меня с явной издёвкой, – Вот у меня есть. Это Библия, слово Божие!»

И видя моё замешательство, добивает меня словом, словно хозяин провинившуюся собаку наказывает: «Твоя никчемная жизнь наполнена смыслом лишь благодаря мне. Без меня тебе, срань, просто незачем жить, потому-что у твоей жизни нет цели. Ты же не животное, в конце концов, чтобы просто жить и умереть. Бесцельно. Онтологической целью тебя, как человека, является стремление понять, ради чего ты живёшь. И зачем ты живёшь. А для этого тебе нужен я, твой Бог. Прислушайся к моим словам и пораскинь мозгами».

А я смотрю на него и ни одному слову его не верю. Вот не верю, и всё тут! Чую, что врёт. Никто сам не откажется добровольно от места Бога. А когда разговариваешь с тем, кто пришёл вышибать тебя с этого козырного место, то соврешь так убедительно, что и сам поверишь в свои слова. Особенно, если ты кадавр с чужим сердцем: мертвецы всегда что-нибудь у живых воруют, – чего от твоего врага ещё ожидать-то? Ну не подарок, в конце концов, на собственный день рождения.

Я и говорю Христу прямо, как на духу: «Ах, ты, поц недораспятый, гони моё сердце обратно, пока я сам не забрал. По-хорошему, – говорю, – отдай, а то по-плохому заберу».

А тот всё своё, да своё. Уверуй, мол, в меня и всё такое. Пустопорожнее. Словно кукла говорящая. Ну, точно кадавр, прямо как зомби говорит. Одно и тоже талдычит, словно неживой. Я аж разозлился, слёзы у меня высохли и я явственно увидел, что мой враг состоит из одних лишь слов: он в них плотно укутан, как мертвец в саван. Слова и делают его живым, поражая человеческие умы ядовитой чумой веры. Веры в него как в Бога.