Мужчина будто бы вспомнил о чем-то важном, что ускользнуло из его памяти и, снова запустив руки под стол, извлек еще один целлофановый пакет, в котором был длинный и тонкий предмет, очевидно, изготовленный из дерева или похожего материала. И снова этот взгляд. Он словно считал ниже собственного достоинства добавлять к нему какие бы то ни было эмоции, а адресат, которому этот взгляд предназначался, непременно должен был наделить его посылку смыслом. При том, обязательно правильным и подходящим. Тут второго быть не могло по определению.

Арестант не торопился с ответом. Он медленно переводил взгляд с закованной в пакет палочки на каменное лицо мужчины и обратно. В его голове было столько мыслей, столько способов он себе представил, как с помощью этого самого предмета высвобождается из оков, приковывавших его к ножке стола, а потом делает страшные вещи, которые, в сущности, страшными являлись лишь для него, этого человека из камня, так пристально глядящего сейчас через стол. Удивительно, но при всей сложности и неприятности ситуации, он не испытывал к нему, человеку напротив, ничего хоть сколько-нибудь особенно негативного, даже напротив, непробиваемость и монументальность последнего в какой-то степени вызывала уважение. Но все свои действия он мог лишь представлять, так как в пространстве вокруг недоставало одного, особенно важного элемента, пожалуй, даже самого важного из всех, и от осознания сего факта кровь внутри буквально бурлила и закипала.

Мужчина в бардовой рубашке и черном галстуке слегка приподнял брови, словно повторяя свой собственный беззвучный вопрос. Это была первая эмоция, появившаяся на его лице с того момента, как он открыл эту дверь и вошел в допросную комнату. Молодой человек снова пожал плечами.

– Это палка, – сказал он, стараясь произнести это как можно более безразлично.

– Очевидно, – впервые заговорил мужчина, медленно опуская предмет на стол, кладя его в ряд со всем остальным, изъятым при задержании, – очень ценная палка, раз из-за нее ты напал на полицию.

– Нет, просто моя. Не люблю, когда берут мое.

– Для чего она? – сухо и без каких-либо эмоций спросил мужчина.

– Чтобы спину чесать, – ответил молодой человек, слегка подавшись вперед.

Он произнес это будто вызов, и добавил экспрессии движением плеч, но человек напротив совершенно никак не отреагировал на подобный жест. Он лишь медленно склонил голову на бок и, пробежав глазами по ряду ровно выложенных на столе предметов, снова устремил свой тяжелый взгляд в лицо арестанту. Его жесткие, но сильно уставшие глаза словно пытались проделать дыру в том, на кого они были нацелены. Молодому человеку захотелось смеяться. Ситуация была совершенно абсурдной, и он никак не мог взять в толк, каким образом умудрился в нее попасть. Он действовал инстинктивно, снова и снова пробуя нащупать эмоциональный фон неприятного собеседника, но всякий раз удивленно и разочарованно выдыхал, все больше и больше злясь на абсолютно все.

– Ты знаешь, что тебя нет в общей базе данных?

Арестант в очередной раз пожал плечами. После чего он схватился за левую сторону лица, которую вдруг резко поразила жгучая боль.

– Может пропустили. Кто их разберет, эти ваши базы данных? – сказал он, потирая левую щеку.

– В общей базе есть абсолютно все, – сухо проговорил мужчина, не отводя своего сверлящего взгляда.

На лице молодого человека появилась улыбка. Немного злорадная, но, в целом, скорее ехидная.

– Неувязочка, – проговорил он.

– Кто ты такой?

– Меня всегда забавлял этот вопрос.

– Да? – в его интонации впервые прозвучал не двусмысленный и не завуалированный вопросительный знак, – что в нем забавного?

– На него ведь бесчисленное число ответов. Начиная от биологического вида и кончая политической позицией, мировоззрением и прочей ерундой. Не расстраивайте меня. Оставайтесь профессионалом, как с самого начала. Как в кино, вы видели все эти сериалы про полицию и детективов? Формулируйте свои вопросы.

Даже на откровенный вызов мужчина ровным счетом никак не отреагировал. Он просто продолжил вглядываться в сидевшего напротив молодого человека. Наконец, ни то получив необходимые ответы, ни то не дождавшись оных, он взглянул на часы и приподнял брови.

– Ты не поверишь, но мне есть чем заняться. Поэтому именно такой вопрос.

– Что, много дел? – с наигранным сочувствием спросил молодой человек.

– Ты даже представить себе не можешь, как много.

– Ну так расстегните эту штуку и верните мне мои вещи. И вы сможете заняться этими, без сомнения, важными делами. Давайте, – он поднял руку перед собой ровно настолько, насколько позволяла длина сковывавшей его запястье цепи.

– Без проблем. Ты называешь нам свое имя, мы находим тебя в общей базе, заполняем имеющиеся пробелы, после чего….

– Да нет меня в этой вашей базе, – перебил его молодой человек, с силой отдернув руку так, что привинченный к полу стол содрогнулся.

Мужчина в бардовой рубашке немного приблизился и с новой силой уставился на собеседника.

– Все есть в общей базе. Поэтому она называется общей. Ты говори, а мы все сделаем.

Молодой человек раздраженно хмыкнул и покачал головой.

– Меня зовут Бруно.

– Так, уже хорошо, – ответил мужчина, делая записи в блокноте, – а фамилия?

– Нет у меня фамилии.

Каменные брови снова приподнялись, и теперь уже взгляд был немного иной. Он не был сверлящим. На смену этому пришло удивление.

– Как прикажешь тебя понимать?

– Буквально. У меня нет фамилии. Фамилия ведь от родителей. Ну так их у меня нет.

– Ну значит, если родителей нет, то фамилию дали в приюте.

– Не был я ни в каком приюте. Слушайте…

– Нет, это ты слушай, – он буквально прошипел эти слова, при этом ни один мускул на его лице не дрогнул, – ты знаешь, что за нападение на служителя закона наказание очень суровое? Чтобы не мучить тебя подробностями, скажу просто. Если офицер, которому ты воткнул вот это, – он положил ладонь на пакет с палочкой, – под ключицу, не выживет, то тебе грозит смертная казнь. Так что, если хочешь жить, говори свою фамилию, и побыстрее, пока мне не надоела эта беседа. Скажи номер приюта, где рос, я сам узнаю.

На лице Бруно снова появилась улыбка. Он резко наклонил голову на бок, так, что в шее раздался хруст.

– Говорю же, не был я в приюте. Меня воспитали цыгане. Потом я научился жонглировать факелами, и мы ездили с бродячим шапито по городам и давали представления. Я, между прочим, знаменитость. Ну, в узких кругах. Вы, кстати, цирк любите?

– Ладно, – очевидно, отчаявшись, мужчина резко встал из-за стола и направился к двери.

– Постойте-постойте, я пошутил. Я все расскажу. Правда, обещаю. Не сердитесь. Сядьте и записывайте.

Следователь медленно вернулся на свое место и снова раскрыл блокнот, щелкнув ручкой.

– На самом деле, я правда никогда не был в приюте. Мои родители, они выбросили меня. Оставили в лесу. Я бы умер, если бы меня не спасли… – он словно замешкался, с трудом подбирая подходящие слова, а его голос дрогнул, грозя вот-вот сорваться.

– Кто тебя спас? – сухо, но с нотками плохо скрываемого сострадания в голосе спросил мужчина.

Бруно несколько раз глубоко вдохнул и поднял голову вверх, к свету, очевидно, стараясь сдержать накативший к глазам поток горьких слез.

– Меня спасли…, – он сделал еще одну многозначительную паузу, пытаясь сохранить голос ровным, – волки.

– Волки? – не поверив услышанному, переспросил мужчина.

– Да, волки. Они спасли меня. Вырастили и воспитали…

Следователь резко вскочил со своего места и рванул к выходу, а Бруно все-таки не справился с собственным голосом и разразился смехом, с трудом выкрикивая слова вслед уходящему мужчине.

– …Они были мне семьей! Черт возьми, я даже стал их вождем потом, когда старый волк умер!

– И давно он там?

Гастон помахал ладонью перед землистого цвета лицом молодого человека, неподвижно и ровно лежавшего на полу.

– Со вчерашнего вечера, – безразлично ответил Мастер, не отрываясь от своего замысловатого действа у верстака.

– Ого.

На бледное голое плечо молодого человека, лежавшего в самом центре амбара, опустилась толстая муха-горбатка. Немного посидев, она двинулась вверх, добралась до шеи и после, своими маленькими нервными шажочками, перебралась на лицо. Посидев еще несколько мгновений, она один раз обернулась вокруг своей оси, после чего, почесав лапки, прыгнула прямиком в приоткрытый рот.

– Фу! – воскликнул Гастон, увидев произошедшее и, согнувшись, что было сил, влепил бесчувственному телу пощечину, от чего голова того лишь слегка покачнулась и наклонилась вбок. Через секунду из темного промежутка между бледными губами на пол вывалилось оглушенное ударом насекомое.

Гастон поднял взгляд и увидел смотревшего на него Мастера. Стало немного стыдно.

– Муха, Мастер. Она…

– Думает, что он мертв. Как все остальное вокруг.

– Но он ведь правда умирает. Нельзя же так долго там находиться. Куда вы его отправили?

Старик, наконец, оторвался от своего верстака и, вытерев руки о грязный фартук, медленно подошел к лежавшему на земле Бруно.

– Туда, где нет эфира.

В первое мгновение Гастон не придал особого значения произнесенным Мастером словам, но, спустя секунду, его будто бы поразила молния.

– Вы отправили его туда?! – блуждающий взгляд остановился на мирно лежавшем на холодной земле стеклянном шаре, рядом с правой рукой бездыханного тела, – вы ведь говорили…

– Я помню, что говорил, – спокойно парировал Мастер в привычном ему безразличном спокойствии, – но я долго думал о твоих словах. И, знаешь, я пришел к выводу, что ты был прав. Отчасти, Бруно действительно опасен. Для всех нас. Немного поразмыслив, я пришел к выводу, что подобное испытание, если он его пройдет, станет для него хорошим уроком.

– Если пройдет?!

Гастон переводил взгляд с шара на неподвижно лежащего молодого человека. Казалось, что его тело уже начало источать неприятный запах, предвестник разложения. Но, вероятно, это просто воображение принялось рисовать самые жуткие из возможных сценариев.

– Ну да, – спокойной ответил Мастер, – нужно же пройти путь, чтобы вынести уроки, верно? Вот помню, однажды, когда еще…

– Мастер, – перебил его Гастон, в чьем стеклянном глазу отразился и загадочно сверкнул свет пробивавшегося сквозь прохудившуюся крышу амбара полуденного солнца, – если вы действительно думали об этом, то понимаете лучше меня, что он может не вернуться оттуда.

– Да, конечно. Как и ты из того же мира. И из всех других, в которые отправляешься. Такой риск есть всегда. Я говорил вам об этом очень много раз.

– Вы ведь понимаете, о чем я. В том мире нет эфира…

– Ну, справедливости ради, – Мастер покачал перед собственным лицом указательным пальцем, – это не совсем верно.

– …В том виде, в котором мы к нему привыкли. Без эфира и с теми законами, которые там царят, он погибнет. Он ведь не склонен к осторожности и дипломатичности. Совсем.

Мастер скривил губы в привычном ему жесте согласия и склонил голову на бок, слегка качнув ею.

– Значит, – сказал он тихо, – пришла пора проявить гибкость. Это будет ему уроком. В конце концов, мы с тобой как никто другой знаем, что даже самым твердым веществам порой нужно проявлять гибкость. Чтобы втиснуться в рамки.

Гастон безостановочно качал головой, отрицая каждое услышанное слово.

– Нет, Мастер. Нет, так нельзя. Они убьют его.

– Постой, – старик остановил его скитания, подняв перед собой ладонь, – разве не ты предлагал мне избавиться от него, пока еще можно? Кажется, именно так ты говорил. Твои же слова?

– Но не так!

– А как? Как тогда? Выгнать его? Чтобы совершенно потерять над ним контроль? В этом плане мы уже прошли точку невозврата. Назад нет пути. Он будет становиться только сильнее. И только опаснее. А так… Кто знает? Возможно, оказавшись бессильным, на одном уровне с остальными, он сумеет понять свои ошибки.

– Или стать еще злее, – Гастон снова судорожно затряс головой.

– Я не понимаю твоей реакции, – сказал Мастер, – думал, что ты поддержишь меня.