Не прошло и двух часов, как Лив, промчавшись на скоростном поезде мимо холмов, усеянных фермами и ветряками, и спрятавшихся между ними деревушек, уже стояла в гостиной бутик-отеля на улице Биюрет, посреди роскошного, на две спальни, номера с пушистыми кремовыми коврами на полу, резной позолоченной мебелью и бесчисленными бордовыми подушками.

– Располагайся, – бабушка Эдит показала на левую спальню. Позади нее портье, покраснев от натуги, тащил тяжеленный чемодан «Луи Виттон».

– Выглядит замечательно. А когда мы устроимся, сходим вместе перекусить? – К обеду ведь полагается вино, и Лив надеялась, что после пары бокалов бабушка разговорится и объяснит, зачем их сюда понесло.

– Non. Ступай одна, дорогая. У меня разболелась голова, мне надо прилечь.

Только тут Лив заметила, до чего бабушка бледна, – это было видно даже под слоем свежих румян.

– Бабушка Эдит, тебе нехорошо? Помочь?

– Со мной все в порядке. – Бабушка вложила в руку портье несколько монет, и тот удалился, пробормотав «merci». – Прошу тебя, Оливия, пойди, выпей бокал шампанского. Побалуй себя. – Она чуть улыбнулась Лив, повернулась, вошла в спальню справа и закрыла за собой дверь.

Лив закусила губу. Как быть? Постучаться к бабушке, проверить, как она там? Это, скорее всего, обернется лишь новой порцией попреков в том, что Лив неправильно относится к собственной жизни. Но и оставить бабушку одну, когда ей нездоровится, тоже нельзя.

Лив перетащила чемодан в свою спальню, где высилась громадная, полированного красного дерева кровать с балдахином на столбиках, белоснежным покрывалом и горкой бордовых подушек, таких же, как в гостиной. Тяжелые шторы были раздвинуты, и из окон открывался вид на улицу, на фонтаны с длинными прямоугольными бассейнами, на магазины и отели. Над острыми крышами торчали тонкие трубы, и домики, сложенные из древних каменных глыб, соседствовали с большими несуразными зданиями, выстроенными никак не раньше, чем пятьдесят – шестьдесят лет назад. А надо всем этим высились башни собора, похожего на парижский Нотр-Дам.

На перекрестке над нарядным фонтаном парила бронзовая крылатая женская фигура, а прямо под окном краснел навес маленького кафе.

Не успела Лив его толком рассмотреть, как зазвонил телефон.

Лив взглянула на экран и тяжело вздохнула: мама. Может, не отвечать? Бесполезно, мама будет названивать, пока не дозвонится. И Лив решила ответить, внутренне приготовившись к шквалу вопросов о разводе.

– Привет, мам.

– Привет, дорогая, – прощебетал в трубке мамин голос. – Я собираюсь завтра быть в Нью-Йорке со Стэном. Не хочешь с нами поужинать? У нас билеты в театр на четверг, но я твердо сказала Стэну: ты должен познакомиться с моей дочерью.

Пораженная, что мать даже не обмолвилась об Эрике, Лив только и спросила:

– Извини, а Стэн – это который?

– Адвокат, – рассмеялась мать. – У которого квартира в кондоминиуме Оушен-Сан в Бока-Ратоне.

– А, точно! – Лив была почти уверена, что о Стэне да и о кондоминиуме Оушен-Сан слышит впервые в жизни, но какая разница? – На самом деле, мам, я сейчас не в Нью-Йорке. Я гощу у бабушки Эдит.

– В Париже?

– В Реймсе, если быть точной. Восточнее Парижа, примерно в сорока пяти минутах езды.

Теперь уже мать удивилась.

– А зачем вас туда понесло?

– Сказать честно? Понятия не имею. Бабушка сама не своя.

На другом конце провода послышался смех:

– А разве это плохо?

– Мам, я серьезно. Мне за нее немного тревожно. Она кажется – не знаю – подавленной.

– Солнышко, я уверена, все это ерунда. – Мать принялась что-то рассказывать о том, что произошло накануне в бассейне кондоминиума, но Лив уже не слушала, потому что заметила в окно знакомую фигурку в бледно-розовом костюме от Шанель. Бабушка Эдит бодро вышла из дверей отеля и заспешила куда-то по тротуару. Куда? Разве она не говорила несколько минут назад, что неважно себя чувствует и не собирается выходить?

– Извини, мам, – прервала Лив мать, – мне надо идти.

Мать еще говорила, но Лив уже нажала отбой и устремилась к двери.

Преодолев бегом шесть лестничных пролетов, она вылетела наружу и, все еще тяжело дыша, свернула в ту же сторону, куда ушла бабушка. Но сразу стало понятно, что поиски бесполезны. Улицы были полны народу: одинокие прохожие смотрели в свои телефоны, парочки нежно держались за руки и льнули друг к другу, местные жители выгуливали собак, дети, хохоча, носились невдалеке от родителей. Лив прошла три квартала, потом развернулась и той же дорогой возвратилась на площадь с фонтаном, которую видела из окна. Заглянула во все магазинчики и ресторанчики по дороге, но бабушку Эдит так и не обнаружила. Попробовала позвонить ей на мобильный телефон – но там, как часто бывало, сразу включился автоответчик. Оставалось только ждать, и Лив медленно побрела к отелю. Перед входом она оглянулась на улицу Бюирет и напомнила себе, что бабушка Эдит живет одна и, очевидно, и прежде не раз выходила из дома. Так что причин для беспокойства нет.

В номере Лив достала из чемодана книжку – дурацкий триллер, купленный в аэропорту в Нью-Йорке, – расположилась на диване в гостиной и стала ждать. Она успела проверить почту, пролистать ленту новостей на сайте «Нью-Йорк таймс» и прочитать первые главы книжки, когда в дверь номера постучали. Со вздохом облегчения Лив распахнула дверь, ожидая увидеть там бабушку, вернувшуюся со своей таинственной прогулки и безуспешно пытающуюся нашарить в кошельке ключ.

Однако за дверью стоял мужчина, листая потертую кожаную папку. Он с улыбкой поднял глаза, но при виде Лив нахмурился и смутился.

– Oh, excusez-moi, ce doit être la mauvaise chambre^[11], – поспешно проговорил он и сунул папку в сумку, собираясь уйти.

Лив лихорадочно подбирала французские слова – понимала она лучше, чем говорила.

– Attendez! Э-э-э… Cherchez-vous ma grand-mère?^[12] Эдит Тьерри?

– Oui!^[13] – Мужчина вгляделся в нее внимательнее, и его лицо озарила догадка. – Постойте, – он перешел на английский, – вы не Оливия? Конечно, Оливия! Ваша бабушка показывала мне фотографии.

– А вы?..

– О, простите меня, пожалуйста, мне сразу следовало представиться. – Он протянул руку. – Жюльен. Жюльен Кон.

Посетитель был того же возраста, что и Лив, может, на несколько лет старше. Карие глаза глядели с веселым прищуром, густые черные волосы с проседью, на взгляд Лив, нуждались в стрижке, а волевой подбородок покрывала такая же черная с проседью щетина. Лив пожала ему руку и спросила:

– А откуда вы знаете мою бабушку?

– Это моя клиентка, я принес бумаги, которые она просила.

– Бумаги? Какие бумаги?

– Я один из ее поверенных. Она говорила, что сегодня приедет, и я обещал прийти во второй половине дня, а она, наверное, забыла.

Лив смотрела на него во все глаза:

– Но зачем моей бабушке поверенный в Реймсе?

– Об этом, я полагаю, лучше спросить у нее самой. – Жюльен улыбнулся настолько очаровательно, что Лив невольно отвлеклась от загадки его визита.

– Если хотите, можете оставить бумаги. Бабушка должна скоро вернуться.

Жюльен нахмурился:

– К сожалению, не могу. Понимаете ли, Оливия, это весьма чувствительные материалы.

– О, да, конечно. – Немного уязвленная, она поколебалась. – Лив.

– Что?

– Меня зовут Лив.

– О, простите меня, пожалуйста. – Снова та же улыбка. – Ваша бабушка всегда называла вас только Оливией.

– Она, – Лив закатила глаза, – вообще не признает уменьшительных имен. Говорит, что это для детей и домашних животных.

Жюльен рассмеялся:

– Очень на нее похоже.

– А вы хорошо знаете мою бабушку?

– Вполне. Наша семейная адвокатская контора работает с ней уже… – да, семьдесят лет. Хотя сам я, конечно, подключился позже.

– Семьдесят лет? – Лив озадаченно заморгала, глядя на Жюльена. – Здесь, в Реймсе?

Он кивнул, провел левой рукой по волосам, затем опустил руку. Волосы как у Патрика Демпси или Джона Стэймоса, у обыкновенных людей таких не бывает. Лив поймала себя на том, что следит взглядом за толстым золотым обручальным кольцом на его безымянном пальце, а подняв глаза, к своему смущению, поняла, что Жюльен тем временем наблюдал за ней. Итак, он принадлежит кому-то другому. Жюльен улыбнулся, и Лив почувствовала, что краснеет.

– Ну… – начал он, а Лив одновременно произнесла:

– Тогда…

Оба расхохотались, Жюльен во второй раз протянул ей руку, и они обменялись рукопожатием на прощание.

– Хотел еще сказать, что был страшно рад в конце концов познакомиться с вами, – проговорил Жюльен, отступая на шаг назад. – Вероятно, мы еще увидимся позже на этой неделе.

– Вряд ли мы долго здесь пробудем.

– Vraiment?^[14] – Он недоуменно наморщил лоб: – Вы уверены? По моим сведениям, у вашей бабушки на этот счет совершенно другие идеи.

Глава 9
Сентябрь 1941
Инес

Приближался сезон сбора винограда, и вся Шампань гудела. Урожай ожидался средним и по количеству, и по качеству, но лучше, чем в прошлом году, и это всех радовало. Кроме того, хотя порой казалось, что главная цель герра Клебиша – разорить всех виноделов, как минимум в одном он пошел на уступки – отпустил несколько сот крепких мужчин из трудовых лагерей обратно на виноградники. Очевидно, де Вогюэ все же сумел доказать ему, что при нехватке рабочих рук результат окажется не выше прошлогоднего.

– Хорошо, что людей вернули, – сказала Инес за ранним ужином в среду, накануне первого дня сбора. С тех пор как семь месяцев назад Мишель возвратился домой после недолгого пребывания в тюрьме и заговорил о де Голле и Сопротивлении, они еще больше отдалились друг от друга, и Инес недоставало его, даже когда он сидел прямо напротив. – Может, нам удастся больше быть вместе, когда закончим со сбором винограда.

– Инес, главное не это. – Мишель даже не посмотрел в ее сторону. – Главное, что люди, которых держали в неволе и заставляли работать на Германию, теперь дома и в безопасности. Мы должны благодарить Бога за их освобождение.

– Да, конечно, я понимаю. – Инес почувствовала, как запылали ее щеки. Что она ни скажет в эти дни, все выходит неправильно или бестактно. Она почесала руку. – Мне просто пришло в голову, вдруг у нас теперь, в какой-нибудь из этих дней, найдется минутка для нас двоих. Ведь мы оба все время заняты, и ты так устаешь…

– Инес, мы на войне. Чего ты ожидала? – Мишель отложил ложку и вздохнул. – Прости. Мне просто иногда тревожно, что ты не осознаешь масштабов происходящего.

– Мишель, я не идиотка.

– Знаю. Но вот Селин прекрасно все это понимает, а ты почему-то…

– Сравниваешь меня с Селин, да? – В последнее время, стоило Инес заикнуться о влиянии немецкой оккупации на их жизнь, Мишель, казалось, едва сдерживал раздражение, а вот когда о том же заговаривала Селин, слушал очень внимательно. Мелочи, понимала Инес, но ее все равно это задевало.

– Да ну, что ты! Просто на меня столько всего навалилось…

– Так позволь мне помочь! – Инес сморгнула навернувшиеся слезы. За последние месяцы она твердо усвоила: плакать перед Мишелем нельзя. Теперь он больше не пытался ее утешать и лишь сердито отворачивался. А ей хотелось всего лишь донести до него простую мысль: «Мишель, я – твоя жена, мой долг и мое желание – разделить с тобой твою ношу».

– Извини, Инес. – Он резко встал. – Мне надо кое-что проверить.

– Но, – пролепетала она, – ты даже не доел ужин.

– Я не голоден, – ответил Мишель, хотя это было странно: продуктов становилось все меньше, а их качество ухудшалось. В сельской местности, к счастью, можно было хотя бы выращивать овощи, разводить кур и кроликов, но и здесь поесть досыта не удавалось. – Вернусь в погреба, ложись без меня.