– Да, я ей писал, чтобы удостовериться, что на рисунках Ребус. Из того малого, что я смог узнать – Круста и Ребус, можно сказать, общались в годы учебы, хоть и были на разных отделениях.

– Неудивительно, у них много общего, – процедила Андра.

– Андра, я знаю, что ты не любишь Равилу Крусту, – заговорил Дитр, – но давай держать себя в руках.

– Да ее прочат на Префекта, да она же жестокая и бесчеловечная, запретила оказывать помощь раненым кочевникам, почти что запретила разводы, притащила мужу любовницу…

– Не любовницу, – резко возразила Вица, – а вторую жену. У ирмитов так принято, потому что мужчины принадлежат женщинам только в том случае, если женщин в семье больше. Если когда-нибудь найдется идиот, что обратит на тебя внимание, и ты ответишь ему взаимностью, то однажды, в очередной ссоре с мордобоем по твоей мелкой желтой роже, ты вспомнишь о том, что где-то радостно троятся ирмитские семьи.

Дитр вдруг почувствовал всемирную горечь, что шла от близкого ему человека. Андра, не слишком хорошо себя сдерживая, дергала губами, а Вица, удовлетворенно прищурившись, вперилась в нее своими недобрыми глазами коренной жительницы пустыни.

– Все сказала? – холодно осведомился Ралд, а глашатай ухмыльнулась ему в ответ. – Я продолжаю. Я отправил, как видите из первого письма, часть рисунков Крусте, спросил, действительно ли на них изображен Рофомм Ребус. Она ответила, что да, это он, и случалось, что он позировал художникам. Он не любил этого делать, пишет она, но иногда соглашался – и даже позировал обнаженным. «Ребус никогда не понимал и не признавал искусства, что отличает его от стереотипных гралейцев, – пишет Круста, – он считал это все чересчур телесным. Однако антропологию он признавал, потому как эта наука затрагивает всемирное. Вероятно, позировать его уговорили для антропологического портрета».

– Телесным, значит, – протянул Коггел. – Ненормальный он урод. Душевный, разумеется. А теперь и не только душевный.

– Как вы думаете, коллеги – и доктор в особенности, – обратился Ралд к собравшимся, – Ребус всегда был таким или двинулся душой после ожогов?

Они загомонили, обсуждая. Дитр почесывал лоб, думая, что никакие ожоги не могут заставить тебя делать это все. И тут он понял.

– Ралд, он же свою семью убил еще в студенческие годы. Не доказано, что он, но почерк его.

– Ага. Еще страницу.

«…Ванг Роэ, отделение связи, пошутил в студенческом общежитии о том, чем гралеец отличается от человека. Закончить шутку не удалось, потому что он вдруг вскочил со стула и с разбегу ударился головой об полку над камином, вышибив себе все зубы, причастность кого-то из соучеников или наличие чужой всемирной воли доказать не удалось. Головной студент Рофомм Ребус утверждает, что Ванг Роэ в последнее время вел себя странно, и поэтому неудивительно, что…»

– Что это такое? – нахмурился Дитр.

– Я порылся в институтских архивах, – объяснил Ралд. – Вернее сказать, прошерстил все от корки до корки – все за те годы, что Ребус учился на отделении теории всемирных сил. Должен сказать, что никаких нарушений за ним не было обнаружено. Не было – обнаружено.

– Я понял, – кивнул Дитр. – Ты молодец.

Ралд принял похвалу как должное.

«…Зерт Кнерлцес и Накцел Горлис, отделение теории всемирных сил, попали в госпиталь Кампусного Циркуляра с подозрением на всемирный нервный срыв после некоего неофициального студенческого собрания. Лечащий душевник утверждает, что не может пробиться через их боль. Также опасения вызывает состояние Марелы Анивы, ученицы прединститутской группы отделения градостроительства. Студенты утверждают, что ничего на собрании не произошло, подтверждено Головными студентами: Алмисом, Гоэ, Дирлисом, Илцесой, Лорцей, Ребусом…»

– Лорца – это фамилия Крусты до замужества, – отрывисто сообщила Андра.

– Да ты все о ней знаешь, – ухмыльнулся Ралд.

– К сожалению, не все, – Реа почесала сквозь пышную ткань юбки свое острое колено. – Иначе бы она уже полетела из своей пустыни через море – прямо в направлении Всемирного Шквала.

– Я написал всем этим людям, кто из них до сих пор жив и в здравом уме, ответила мне лишь Круста, – поведал Найцес. – И зная, что Дирлис до сих пор возглавляет Больничную дугу, я наведался к нему лично. Старик послал меня во тьму.

– Дирлис – уважаемый член врачебного сообщества, – ощетинился душевник-криминалист. – Зачем трясти человека лишь из-за того, что он учился с маньяком в одно время?

– Он был очень взволнованным, – с улыбкой продолжал Найцес. – Преступно взволнованным.

Душевник опасно сжал бокал, сверля полицейского глазами. Врачебное сообщество в Конфедерации было почти таким же сплоченным, как профессиональное объединение глашатаев, и они терпеть не могли, когда кто-то начинал трогать их коллег.

– Как ты считаешь, Ралд, – задумчиво промолвил Дитр, потирая подбородок, – стоит ли трясти этого Дирлиса? Больничную дугу Ребус ни разу не трогал. Столько беззащитных людей, а он туда и близко не подходил.

– Ты сам все только что сказал, шеф, – Ралд еще шире ощерился, закатив глаза.

«Дорц Герцес, исключен с отделения теории всемирных сил после того, как на одном из занятий публично разделся, дал пощечину профессору и принялся отплясывать на столе. Головной студент Рофомм Ребус утверждает, что Герцес и до того проявлял признаки извращенной натуры, в частности, позволял себе высказываться о младших юношах в телесном контексте. Доселе Герцес в подобном не был замечен, он имел лучшие оценки наравне с Головным…»

– Гной всемирный, – высказался Дитр и захлопнул папку.

– Там еще много, – пообещал Ралд. – Почитай.

Дитр читал. В каждом из случаев фигурировало имя Ребуса, но не только эти их объединяло. Студенты сходили с ума, портили себе имя, их вышвыривали из института или лишали Стипендии, а то и вообще увечили, но доказать постороннее вмешательство так ни разу и не удалось. Не всегда было понятно, чем они разозлили Ребуса, однако в большинстве случаев, как понял Дитр, они либо оскорбили его, либо ослушались, либо стали препятствием, как, например, Герцес с его оценками.

Особо выделялся случай с преподавателем антропологии. Тут, добавил Ралд, его бы даже не сцапали, по сути, он не был виноват. Но случай прекрасно демонстрирует его характер. Равила Круста же в письме предположила, что часть рисунков, возможно, была сделана на паре по антропологии, где сидели студенты с отделения всемирных сил, медики, художники-портретисты и полицейские курсанты.

«Толлон да Лайнфеи, преподаватель антропологии, на совместной лекции медицинского отделения, а также отделений изящных искусств и теории всемирных сил, заявил, что есть порода – с зарегистрированными особями, а есть лишь фенотипические представители, на деле имеющие лишь внешние свойства отборных, но крепкой породы не имеющих. Рофомм Ребус, студент первого года отделения теории всемирных сил, вступил с ним в спор. Преподаватель, у которого это было явно не впервые, рассвирепел и велел юноше выйти в центр зала, чтобы он его замерил. Толлон да Лайнфеи заявил, что мерки снять с одетого человека невозможно, на что студент лишь пожал плечами и стал раздеваться. Преподаватель спрашивал его, носит ли Рофомм Ребус эти имя и фамилию по праву, есть ли у него герб и печать в личнике от диаспоры – или же он просто «фенотипически удачная беспородная особь».

Другие студенты сперва были смущены, но прервать преподавателя не пытались. Все заявляли, что да Лайнфеи явно пытался унизить их соученика, но тот держался спокойно и беспечно. По просьбе кого-то из художников он повернулся боком и напряг мышцы на руке и на бедрах, а потом Ребус попросил у приятеля папиросу и раскурил ее. Да Лайнфеи, увидев, что в лектории курят, в резкой форме высказал возмущение по поводу поведения Ребуса, тот же ответил, что «попытка над ним возвыситься в своей жалкой институтской власти» оказалась неудачной. Ребус добавил, что «дискриминация по сословному признаку недопустима», и если у да Лайнфеи были на родине проблемы с дворянами, он здесь ни при чем. Преподаватель ответил, что они в Конфедерации, где нет сословий, а значит и дворян тоже, есть лишь «дворняжки» вроде Ребуса.

Студент через трудовой период после этого случая подал кляузу в администрацию Кампуса, в жалобе подтверждающие свидетельства следующих соучеников… Возражения предоставил только студент медицинского отделения Лоннел да Кенфери, утверждая, что Ребус часто вел себя высокомерно и вызывающе по отношению к преподавателю. Решением комиссии по всемирно-нравственному соответствию преподавательского состава Толлон да Лайнфеи более не может занимать пост преподавателя ни в одном из государств, живущих по законам Всемирного Прогресса».

– Парню, который вздумал высказать свое мнение, тоже не повезло, – сообщил Ралд. – Я, конечно же, дело нашел, и хоть Ребуса там не упоминалось, не мог не вложить в папку.

Лоннел да Кенфери, обучавшийся на врача по здоровью кожи и волос, сам попал в лазарет после того, как умылся спиртом. Зрение полностью ему восстановить не удастся, говорили врачи. «Головные медицинского отделения Дирлис и Лорца утверждают, что да Кенфери любил протирать все спиртом, однако был достаточно сознателен и вменяем, чтобы им не умываться. Сам студент не помнит, что сподвигло его умыться спиртом, он был словно в тумане и перепутал кипяченую воду в графине и бутыль спирта».

– Найцес, – наконец проговорил Дитр, – ты молодец. Это очень хорошая работа.

Ралд снова молча кивнул. Единственная похвала, которую он мог воспринимать по-человечески, была похвалой за работу.

– Ну и что это все тебе дало, Парцес? – спросила Вица. – Это, конечно, захватывает, но мы все и так догадывались, что Ребус и до ожогов был душевнобольным ублюдком…

– Завтра, – отрезал Дитр. – На планерке. А ты кое-что хотела сказать всем. Так скажи же!

– Я?! – Эстра поднесла сложенные пальцы к груди, звякнув браслетами. – Ты скажи!

– Разве я тут глашатай? Ну ладно. Коллеги! – он хлопнул в ладоши. – Коллеги, послушайте, пожалуйста!

Люди оторвались от бумаг и бокалов и воззрились на старшего помощника шеф-следователя.

– То, что вы здесь увидели и прочитали, – продолжил Дитр, – не должно выйти за пределы этой комнаты.

– Но почему? – удивился Коггел.

– Ты сам сказал, что он серебряный стандарт, дурила, – начала закипать глашатай, – и нам еще не хватало…

– Нам не нужно положительного мнения о душевном уроде. Он чудовище, всегда таким был. Как он выглядел до ожогов – это не общественного ума дело, – спокойно объяснял Дитр.

Он говорил, а Эстра периодически прерывала его резкими и согласными замечаниями. Им не надо поклонников и подражателей. Им не надо культа. Он хочет вызывать страх – так пусть же лишь его и вызывает, со страхом полиция и репутационисты умеют бороться. С извращенным восхищением – никогда.

– Но им не будут восхищаться, он же столько всего… – возразил кто-то из полицейских.

– Будут, – отрезал Дитр. – Им только дай повод. А мы им его не дадим. И допивайте свое вино, планерка завтра в половине шестого.

– Издеваешься! – охнули коллеги.

– Вовсе нет. Чем раньше, тем лучше. Сейчас, – он посмотрел на хронометр, – десять сорок. – Если ляжем пораньше, выспимся и успеем больше – до прихода ублюдка.

– Он не придет завтра, – начали возражать ему.

– Придет.

– Он притащится ночью, – сказал местный полицейский. – Сколько его тут ни возникало – всегда ночью. Ребус – ночная тварь.

– Значит, до его нашествия точно успеем подготовиться, – тщательно проговорил Дитр, чувствуя, как его слова откуда-то из-за спины одушевляет своей убедительностью глашатай.

Он велел им собираться в служебные квартиры, а Эстра прицепилась к связистке и велела ей отправить хорька шеф-следователю и старшему глашатаю с уведомлением о ранней планерке.

– Тогда нужно два хорька…

– Нет, один, – тихо ответила Эстра. – Одно письмо на двоих.

Связистка понимающе осклабилась.