К своему великому удовлетворению, он установил-таки механизм, посредством которого коротковолновое облучение расстраивает физиологическую деятельность человеческого организма. Синапсы между дендритами действовали как точки утечки. И нервным импульсам иногда не удавалось перепрыгнуть с дендрита на дендрит, они куда-то стекали. Куда? Уолдо был уверен, что в инопространство. Дело выглядело так, что такая утечка создавала предпочтительный путь, некий сток, вызывающий постоянное ухудшение состояния жертвы. Мышечная деятельность не совсем затухала, так как доступны оставались оба пути, но ее эффективность падала. Картина складывалась примерно такая же, как в электросхеме из металлических проводов с некачественной изоляцией относительно «земли».

Большую часть этих экспериментальных данных Уолдо получил в дар от несчастного кота, погибшего во время этих опытов. Кот родился и вырос вне мощных полей излучения. Наблюдая второстепенные подробности процессов, происходящих в нервных тканях, Уолдо подверг животное мощному облучению и увидел, как кота поразила myasthenia, почти такая же полная, как и его собственная.

Когда кот скончался, Уолдо чуть не расчувствовался над ним.

* * *

Но если Грэмпс Шнайдер прав, то вовсе нет нужды разрушать излучением человеческий организм. Если у людей достанет ума на взгляд с нужной стороны, излучение на них не подействует; они даже смогут черпать энергию из Иномира.

Именно этим предлагал ему заняться Грэмпс Шнайдер.

Причем именно ему самому!

Грэмпс Шнайдер сказал, что ему нет нужды быть слабым!

Что он может стать сильным…

Сильным!

СИЛЬНЫМ!

До сих пор как-то о том не подумалось. Дружеская забота Шнайдера, его советы о преодолении слабости, которые он проигнорировал, не имели для него никакого значения. Свою слабость, свою особенность, отличавшую его от безволосых обезьян, он, Уолдо, рассматривал как изначальный, само собою разумеющийся факт. Еще ребенком принял как данное свыше, как впредь не подлежащее пересмотру.

И естественно, не обратил внимания на слова Шнайдера в той мере, в какой они относились непосредственно к нему самому.

* * *

Стать сильным!

Стоять на собственных ногах – ходить, бегать!

И… и он мог бы, мог бы без страха спуститься на поверхность Земли. Не обращая внимания на гравитационное поле. Говорят, его никто не замечает; можно даже носить предметы – большущие, тяжелые. Причем носят все. И даже могут подбрасывать.

Внезапно руки как-то сами судорожно дернулись в задающих «уолдо», и это было вовсе не похоже на его обычные, безукоризненно экономные движения. Исполнительные «уолдо» были гораздо крупней, поскольку он мастерил новую опытную установку. Одна из подвесок лопнула, плоский зажим на ней нехорошо звякнул, ударившись о стену. Дремавший поблизости Бальдур приподнял уши, огляделся и вопросительно уставился на Уолдо.

Уолдо воззрился на пса, тот заскулил.

– Фу! Молчать!

Пес затих и взглядом попросил прощения.

Уолдо машинально осмотрел повреждение. Ерунда, но без ремонта не обойтись. Сила. Но ведь если бы он стал сильным, он мог бы делать все, что угодно, буквально все, что угодно! Та-а-ак, «уолдо» шестой номер и новый ремень вместо лопнувшего… Если бы он стал сильным! Уолдо бездумно потянулся к «уолдо» номер шесть.

Сила!

Он мог бы даже встречаться с женщинами… И быть сильнее, чем они!

Он мог бы плавать. Мог бы ездить верхом. Мог бы вести машину, прыгать, бегать. Мог бы брать разные вещи голыми руками. Мог бы даже научиться танцевать!

Стать сильным!

Мог бы мускулы заиметь! Мог бы ломать вещи.

Мог бы… Мог бы…

Уолдо включил гигантские «уолдо» с захватами в рост человека. Уж кто силен, так это они! Одной исполинской клешней выдернул из стопки четвертьдюймовый стальной лист, поднял его и встряхнул. Лист загудел, как колокол. Уолдо еще раз встряхнул его. Вот где сила!

Он зажал лист обеими клешнями, перегнул пополам. Металл сложился неровно. Он судорожно принялся мять его в гигантских ладонях, как ненужную бумажку. От жуткого скрежета у Бальдура шерсть встала дыбом на загривке – сам Уолдо как будто ничего не слышал.

Тяжело дыша, остановился. Со лба катил пот, в ушах шумела кровь. Но ему было мало. Хотелось еще больше напрячься, самому себе показать, что такое сила! Пройдя в соседнюю кладовую, он выбрал г-образную балку длиной в двенадцать футов, толкнул туда, где смог взять обеими гигантскими ручищами, и потащил к себе.

Балка встала поперек люка; Уолдо выдернул ее, оставив вмятину в раме люка. И не заметил этого.

В здоровенном кулаке балка выглядела как увесистая дубина. Взмахнул ею. Бальдур попятился так, чтобы кольцо управления прикрыло его от исполинских ручищ.

Мощь! Сила! Разносящая вдребезги, неодолимая сила…

Судорожным рывком Уолдо остановил замах, задержав балку у самой стены. Нет, не так. Он сгреб другой конец дубинки левой клешней и попробовал согнуть. Большие «уолдо» предназначались для тяжелой работы, но балка была рассчитана на сопротивление изгибу. Уолдо напряг руки в задающих перчатках, силясь заставить стальные кулачища исполнить свой приказ. На панели управления вспыхнул предупредительный сигнал. Уолдо, не глядя, врубил аварийную перегрузку и нажал еще.

Гул «уолдо» и хрип собственного дыхания утонули в диком скрежете металла по металлу, балка начала уступать. Ликуя, Уолдо поддал еще. Балка начала складываться пополам, но тут «уолдо» не выдержали. Правые захваты сдали первыми, кулачище разжался. Левый кулак, потеряв упор, вывернулся, и стальная балка вылетела из него.

Она пробила тонкую переборку, проделав рваную дыру, и лязгнула обо что-то в соседнем помещении.

Гигантские «уолдо» превратились в мертвый лом.

Уолдо вынул из перчаток свои пухлые розовые ручки и глянул на них. Его плечи приподнялись, из груди вырвались мучительные рыдания. Он закрыл лицо руками; сквозь пальцы хлынули слезы. Бальдур жалобно заскулил и прижался потеснее к нему.

А на панели управления все звенел и звенел звонок.

* * *

Лом был убран прочь, и ровная чистая заплата закрыла то место, где г-образная балка вылетела наружу. Но замены гигантским «уолдо» еще не было, их опорная рама пустовала. Уолдо был занят сооружением силомера.

Годы прошли с тех пор, как он перестал заботиться о численном измерении собственной силы. Он ею почти не пользовался – сосредоточился на тренировке ловкости, а в частности, на точном и четком управлении своими тезками. В избирательном, полном и виртуозном пользовании собственными мускулами ему не было равных; он управлял – приходилось управлять. А сила ему была не нужна.

С его станочным парком под рукой было нетрудно создать устройство со шкалой, показывающей в фунтах силу сжатия одной руки. Пружинка с ярмом для захвата – вот и все. Он приостановился и обозрел свою поделку.

Надо было только снять с руки «уолдо», взять ярмо голой рукой и сдавить, и все станет ясно. И все же он колебался.

Было странно держать такой большой предмет голой рукой. Ну же, давай! Потянуться в Иномир за силой. Он закрыл глаза и сжал силомер в кулаке. Открыл. Четырнадцать фунтов – меньше, чем раньше.

Но ведь это он еще не взаправду попытался. Он попробовал представить себе ладони Грэмпса Шнайдера у себя на руке, ощутить тот теплый зуд. Сила. Протяни руку и потребуй ее. Четырнадцать фунтов, пятнадцать… семнадцать, восемнадцать, двадцать, двадцать один! Победа! Победа! Сила и смелость покинули его, но что ушло раньше, он сказать не мог. Стрелка свалилась на нуль; надо было отдохнуть.

Он и вправду проявил исключительную силу или двадцать один фунт – это нормально для теперешнего возраста и веса? Здоровый сильный человек не из лежебок должен выжать около ста пятидесяти фунтов, Уолдо об этом знал.

И тем не менее двадцать один фунт – это было на шесть фунтов больше, чем он когда-либо раньше показывал.

Ну-ка еще разок! Десять, одиннадцать… двенадцать. Тринадцать. Стрелка заколебалась. Ну, это он еще не дожал, это же смешно. Четырнадцать.

И застопорило. Как он ни напрягался, как ни собирал в кулак всю волю, больше четырнадцати не выжималось. И раз за разом постепенно выходило все меньше и меньше.

* * *

Шестнадцать фунтов – таков был лучший результат, которого он добился за следующие дни. Двадцать один – это, казалось, была счастливая случайность, везение с первого раза. Горечь жгла.

Нет, так легко он не сдастся. Он достиг своего нынешнего положения, богатства и известности не потому, что легко сдавался. Он не отступался, старательно припоминал, что именно говорил ему Шнайдер, и силился почувствовать прикосновение рук старика. Твердил себе, что и впрямь делался сильнее от этого прикосновения, но не мог осознать из-за сильной земной гравитации. И продолжал попытки.

В глубине души понимал, что в конце концов ему придется еще раз отыскать Грэмпса Шнайдера и попросить помочь, если не сможет повторить этот фокус самостоятельно. И ему крайне этого не хотелось. Не потому, что пришлось бы повторить эту ужасную поездку – хотя и этой причины, вообще говоря, было больше чем достаточно, – а потому, что если он сделает это, а Шнайдер не сумеет ему помочь, тогда вообще не останется никакой надежды. Ни-ка-кой.

Лучше жить с досадой и разочарованием, чем без надежды. Он упрямо отгонял мысль о поездке.

* * *

Уолдо почти не считался с обычным земным распорядком дня, ел и спал, когда захочется. Он мог задремать в любой момент, однако примерно через равные интервалы времени регулярно погружался в долгий сон. Разумеется, не в постели. Человек, витающий в воздухе, не нуждается в постели. Но Уолдо выработал в себе привычку перед тем, как крепко заснуть часиков на восемь, обязательно пристегиваться, чтобы, дрейфуя в воздушных потоках, случайно не налететь на какой-нибудь переключатель или рукоятку управления.

Однако с тех пор, как им овладело страстное желание обрести силу, его сон стал некрепок и пришлось часто прибегать к снотворному.

Доктор Рэмбо вернулся и искал его. Безумный доктор Рэмбо, полный ненависти. Во всех своих бедах Рэмбо винил его, Уолдо. И даже во «Фригольде» не было спасения от Рэмбо, потому что безумный физик открыл способ нырять через одно пространство в другое. Вот он, вот он! Голова выглядывает из Иномира. «Я доберусь до тебя, Уолдо!» Исчез. Нет, теперь он вынырнул сзади! Руки тянутся, извиваются, точь-в-точь как антенны декальбов. «Ага, Уолдо!» Но собственные руки Уолдо превращаются в гигантские «уолдо», готовые схватить Рэмбо.

Гигантские «уолдо» внезапно бессильно повисают.

Рэмбо наседает, Рэмбо наваливается, Рэмбо вцепляется в горло.

Грэмпс Шнайдер произносит в самое ухо спокойным и сильным голосом: «Сынок, ты тянись за силой. Ты чувствуй, чувствуй ее в руках». И Уолдо хватает чужие пальцы, сдавившие горло, напрягается, силится разорвать их мертвую хватку.

И они разжимаются. Победа! Сейчас он даст как следует и навеки спровадит Рэмбо в Иномир. Ага! Одна рука уже свободна. Неистово лает Бальдур, надо крикнуть ему, чтобы замолчал, чтобы бросился на Рэмбо, чтобы помог…

Пес продолжает лаять.

* * *

Он был у себя дома, в огромном круглом помещении. Бальдур еще раз визгливо гавкнул.

– Тихо!

Уолдо огляделся по сторонам.

Примащиваясь поспать, он закрепился на четырех растяжках, расходящихся, как оси тетраэдра. Две из них по-прежнему были зацеплены за пояс, и Уолдо болтался на них внутри кольца управления. Третья оторвалась от пояса – кончик троса плавал в воздухе в нескольких футах от него. А четвертая была разорвана в двух местах, возле пояса и в нескольких футах от него; и этот кусок захлестнуло петлей на шее Уолдо.

Он обдумал случившееся. Как он ни старался, он не мог представить себе, каким образом растяжка могла лопнуть, если только не он сам оборвал ее, борясь с привидевшимся во сне кошмаром. Пес не мог это сделать, у него не было точки опоры. Значит, он, Уолдо, сделал это сам. Растяжки не были особо прочными, они лишь обеспечивали фиксацию тела. Однако…