И тут мой взгляд привлекла слегка теряющаяся рядом с двумя впечатляющими религиозными панно венецианская картина маслом, изображающая карнавальную сценку. Она была в плохом состоянии, нуждалась в чистке, да и рама в нескольких местах облупилась. Такого рода картины обычно мне не нравились, однако у этой было некое странное, завораживающее свойство: я и не заметил, как долго простоял перед ней, отходил несколько раз и вновь возвращался. Картина, казалось, вбирала меня, я будто ощущал себя участником этой ночной сценки, высвеченной факелами и фонарями, одним из гуляк в масках или из тех, кто садился в гондолу или скользил по залитому лунным светом каналу, исчезая во тьме под древним мостом. Долго стоял я перед картиной, пристально вглядываясь во все уголки палаццо с их распахнутыми то тут, то там ставнями, в темные комнаты с едва пробивающимся светом свечей в канделябрах: там лампа сверкнула, а здесь странная, похожая на тень фигура мелькнула в отраженном свете. У многих гуляк были классические, с большими крючковатыми носами, венецианские лица – такие можно увидеть у волхвов и ангелов, святых и пап на великих полотнах, заполняющих церкви Венеции. В других, впрочем, сразу же узнавались люди иных национальностей, среди которых мелькал то эфиоп, то араб. Не помню, когда в последний раз картины производили на меня подобное впечатление.

Торги начинались в два часа, и я вышел немного освежиться на весенний солнечный свет, прежде чем вернуться в залы аукциона. Однако стоило мне присесть в сумрачном баре тихого паба, окошки которого то там, то сям пронзали лучи солнца, как я вновь погрузился в венецианскую сценку. Разумеется, я понял, что обязан купить эту картину. Я едва ли замечал, что ем на ланч, разволновался, как бы что-то не помешало мне вернуться в помещение для торгов, и потому оказался там одним из первых. Однако какая-то причина заставляла меня стоять позади, подальше от помоста, и я топтался у двери, пока зал заполнялся. Выставлялись значительные полотна; я заметил нескольких известных дельцов, прибывших сюда по поручению своих преуспевающих клиентов. Ни один из них меня не знал.

Полотно, изначально меня заинтересовавшее, было продано дороже, чем я ожидал, да и рисунки быстро оказались недоступными, но я преуспел, приобретя прекрасную акварель Котмана^[2]. Она шла сразу же за рисунками, когда некоторые из покупателей первых лотов уже ушли. Я сохранил за собой небольшую подборку хороших морских пейзажей и начал высиживать одну нудную охотничью картину маслом за другой: толстые мужчины верхом, охотники, лошади с куцыми хвостами, делавшими их немного странными, будто бы неустойчивыми, лошади вздыбившиеся, лошади на поводу у скучающих конюхов – они все шли и шли, а море рук в зале все вздымалось и вздымалось. Я едва не задремал. Но тут, когда торги уже стали выдыхаться, выставили венецианскую карнавальную сценку, которая теперь, на свету, выглядела темной и непривлекательной. Последовала пара неуверенных заявок, а за ними – пауза. Я поднял руку. Никто мою цену перебивать не стал. Молоток со стуком опустился, и тут позади меня поднялась легкая суета и кто-то выкрикнул. Я оглянулся, удивленный и обеспокоенный тем, что в последнюю минуту придется с кем-то тягаться за венецианскую картину, однако аукционист посчитал, что молоток действительно опустился, утверждая мою покупку, а значит, и делу конец. Картина стала моей за весьма скромную сумму.

Мои ладони покрылись потом, и сердце отчаянно колотилось. Такого беспокойства я не испытывал никогда. Правду сказать, оно было близко к отчаянию, толкавшему на безрассудное приобретательство, и меня обуревали странные чувства: потрясение, смешанное с облегчением, и еще какое-то мне непонятное чувство. Отчего вдруг мне так сильно понадобилась эта картина? Чем она меня приворожила?

Я вышел из зала торгов, направляясь к кассе, чтобы расплатиться за свои приобретения, и тут кто-то тронул меня за плечо. Обернувшись, я увидел упитанного, сильно потеющего мужчину с большим кожаным портфелем в руках.

– Мистер?.. – спросил он, но я выжидающе молчал. – Мне нужно поговорить с вами. Срочно.

– Прошу извинить, но мне хотелось бы попасть в кассу, прежде чем там соберется очередь…

– Нет. Пожалуйста, подождите.

– Прошу прощения?

– Сначала вы должны выслушать то, что я должен сказать. Есть тут местечко, где можно уединиться?

Он огляделся, словно ожидая увидеть нас в плотном кольце подслушивающих, и я почувствовал раздражение. Человека этого я не знал и не имел никакого желания таиться вместе с ним по углам.

– Все свои соображения вы, без сомнения, можете высказать здесь. Тут каждый занимается своими делами. С чего бы им проявлять к нам интерес? – Мне хотелось расплатиться за свои приобретения, договориться об их доставке и покончить с этим.

– Мистер… – вновь обратился ко мне незнакомец.

– Пармиттер, – резко бросил я.

– Благодарю. Мое имя значения не имеет. Я действую по поручению клиента. Мне следовало прибыть сюда гораздо раньше, но я неожиданно стал свидетелем несчастного случая: какого-то беднягу сбила и сильно изувечила мчавшаяся машина, – пришлось остаться, давать показания полиции; из-за этого я и опоздал… – Он достал большой носовой платок, вытер лоб и верхнюю губу, но бисеринки пота сразу же выступили снова. – Мне дано поручение. Та картина… Я должен ее приобрести. Я должен вернуться вместе с ней.

– Увы, вы опоздали. Не повезло. Тем не менее вряд ли в этом есть ваша вина. У вашего клиента нет никаких оснований винить вас в том, что вы оказались свидетелем несчастного случая на дороге.

Незнакомец, казалось, волновался все больше и больше и, соответственно, потел. Я двинулся было от него, но он больно вцепился мне в руку.

– Последняя картина, – произнес он, обдавая меня зловонным дыханием, – венецианская сценка. Теперь она ваша, и я должен ее приобрести. Заплачу вам столько, сколько запросите, с хорошим наваром, вы не останетесь в убытке. В конце концов, это в ваших же интересах, вы ее все равно потом продадите. Какая ваша цена?

Я высвободил руку из его пальцев:

– Никакая. Картина не продается.

– Послушайте, не надо глупостей, мой клиент богат, можете назвать любую цену. Вы разве меня не поняли? Я просто обязан заполучить эту картину.

С меня было достаточно. Не обременяя себя хорошими манерами, я резко развернулся и пошел прочь.

Но он опять догнал меня, хватая руками, стараясь не отставать.

– Вы должны продать мне эту картину.

– Если вы не уберете от меня руки, я вынужден буду позвать служителей.

– Мой клиент дал мне указания… Мне нельзя возвращаться без картины. Годы ушли на ее поиски. Я обязан ее приобрести.

Мы дошли до кассы, где уже, разумеется, образовалась солидная очередь из желавших расплатиться покупателей.

– Говорю в последний раз, – прошипел я, – оставьте меня в покое. Как вам еще втолковать? Мне нужна эта картина, и я намерен хранить ее у себя.

На мгновение незнакомец отступил на шаг, и я уж было подумал, что тем дело и кончилось, но тут он резко придвинулся ко мне и произнес:

– Вы пожалеете! Должен вас предупредить. Вам не понравится держать у себя эту картину. – Глаза его выпучились, пот градом стекал по лицу. – Вы понимаете? Продайте ее мне. Ради вашего же блага.

Все, на что я оказался способен, – это не рассмеяться ему в лицо. Я просто-напросто отрицательно качнул головой и отвернулся, вперившись взглядом в серый пиджак стоявшего передо мной мужчины, словно ничего более захватывающего в мире не было.

Я не позволял себе оглянуться, но, когда, расплатившись за купленное, в том числе и за венецианскую картину, отошел от окошечка кассы, тот человек исчез.

Я вздохнул с облегчением и выбросил неприятный случай из головы, выйдя на залитый солнцем Сент-Джеймс.

И лишь вечером, усаживаясь работать за свой стол, я ощутил вдруг непонятный трепет, по спине словно холодок пробежал. Встреча с незнакомцем нимало меня не обеспокоила: он явно старался что-то придумать, силясь убедить меня уступить ему картину. И тем не менее мне было не по себе.

На следующий день доставили все, купленное на аукционе, и первым делом я через весь Лондон повез венецианскую картину к реставраторам. Им предстояло со знанием дела почистить ее и либо отремонтировать старую раму, либо подобрать другую. Я прихватил с собой и один из рисунков, чтобы заделать небольшую щербинку в рамке. Реставраторы картин работают неспешно, как и положено, поэтому картин своих я не видел еще несколько недель и к тому времени уже вернулся сюда, в Кембридж, где в самом разгаре был летний учебный семестр.

Новые картины я привез с собой. Я не слишком часто наведывался в свою лондонскую квартиру, чтобы оставлять в ней что-либо ценное или привлекательное. Остальным новым приобретениям место нашлось легко, но, куда бы я ни помещал венецианскую картину, все казалось неподходящим. Никогда прежде не ведал я таких забот с развешиванием полотен. И непоколебим был лишь в одном: она ни в коем случае не должна находиться в комнате, где я сплю. Я даже не заносил ее в спальню. Нет, человек я не суеверный и до той поры страдал от дурных снов только во время болезни, когда меня лихорадило. Вволю намучившись, отыскивая для картины подходящее место, я в конце концов оставил ее стоять вон там, прислоненной к книжному шкафу. И все никак не мог наглядеться. Всякий раз, возвращаясь в квартиру, я стремился к ней. Я больше времени провел, глядя на нее… нет, вглядываясь в нее… чем любуясь картинами, превосходящими ее красотой и достоинствами. Казалось, потребность рассматривать каждый ее уголок, каждое лицо до единого неодолима.

О назойливом типе из залов аукциона я больше слыхом не слыхивал и вскоре забыл про него вовсе.