Повинуясь инстинкту, она пошла на звук, подняв лампу повыше, чтобы осветить деревья. Продравшись через кусты, она вышла на небольшую поляну. Посередине поляны находился пруд, вода в котором была черная, как нефть. В нем, как в зеркале, отражался лик луны. Иммануэль остановилась у кромки воды, крепче сжимая рукоять лампы.

– Есть тут кто? – крикнула она в ночь, но звук растворился в чаще.

Несмотря на тишину, эха не было. Крики совсем стихли. Деревья стояли, не шелохнувшись.

Иммануэль понимала, что нужно бежать – по своим следам выйти из леса и бежать сломя голову обратно на ферму. Но она лишь расправила плечи и переступила с ноги на ногу, собирая в кулак последние силы.

– Если вы меня слышите, покажитесь. Я знаю, что ваш род обитает в Темном Лесу. И что вы знали мою мать и призываете меня так же, как призывали ее.

Какое бы зло они ни замышляли, Иммануэль должна была узнать обо всем сейчас и покончить с ним раз и навсегда.

От середины пруда широкими кругами разошлась рябь. Волны облизнули берег, и лампа в руках Иммануэль зашипела, как будто в ней заканчивалось масло.

В мерцающем свете из воды на отмель выплыла женщина. Иммануэль отступила на полшага назад и подняла лампу выше.

– Кто здесь?

Женщина не ответила. Она скользила по воде как рыба, путаясь конечностями в водорослях. Она подплыла ближе, и Иммануэль отметила ее красоту: такое лицо могло вскружить голову пророку и украсть сердце мужчины у него из груди. В этот момент Иммануэль узнала ее со страниц дневника матери. Та же резко очерченная линия рта была и у одной из женщин с рисунков – она могла бы показаться карикатурно широкой, если бы не пухлые, красивые губы. Темные и гладкие волосы имели оттенок ила на камнях отмели. Женщина была мертвецки бледна, точь-в-точь, как Возлюбленные, и, как у них, между бровями у нее красовалась семиконечная звезда, вписанная в круг.

Иммануэль поняла, что это была Далила, ведьма воды.

Женщина протащилась животом по склону берега и поднялась на ноги. Черная грязь прикрывала ее оголенную грудь и промежность, но в теплом свете лампы явственно различались все линии и изгибы ее тела. Ведьма подошла ближе, и Иммануэль увидела, что это отнюдь не взрослая женщина, но юная девушка примерно одного с ней возраста, не старше шестнадцати-семнадцати, самое большее – восемнадцати лет.

Далила подошла так близко, что Иммануэль почуяла ее запах. От нее разило мертвечиной и лишайником, листвой и тиной. Там, при свете луны, Иммануэль разглядела ее синяки – темные, почти чернильно-черные кляксы, портившие лицо. Правый глаз немного заплыл, обе губы были рассечены.

Ведьма протянула руку, и ее пальцы сомкнулись на запястье Иммануэль. Одним резким движением она разорвала бинты, подставляя ожог Иммануэль холодному ночному воздуху. Несмотря на все припарки и мази Анны, рана отказывалась заживать. Красная и воспаленная, она сочилась гноем и грозила оставить уродливый шрам даже после того, как сойдут струпья.

Осторожно, как мать с младенцем на руках, ведьма поднесла ладонь Иммануэль ко рту и лизнула. Прикосновение ее губ источало леденящий холод.

Потом Далила поцеловала ее: сначала холмик ладони, потом запястье, потом скользнула губами по сухожилиям вниз до самых кончиков пальцев. Все это время она не сводила с Иммануэль своих темных глаз.

Страх затопил грудь Иммануэль, перед глазами поплыл туман. В лице женщины – в ее худом, бледном, мертвом лице – она угадывала фрагменты рисунков со страниц дневника матери. Лампа выскользнула из рук и с глухим звуком упала на землю.

Далила потянула ее за собой. Иммануэль сделала робкий шаг вперед, потом еще один, на ходу сбрасывая обувь. Она вошла в воду босиком. Она чувствовала, как поднимаются вокруг волны, доставая лодыжки, икры, бедра, щекочут изгиб ее лобка, выпуклость грудей, пока вода не дошла ей до подбородка, а пятки едва касались дна.

Далила вела ее на глубину, спиной вперед, чтобы не выпускать Иммануэль из поля зрения. Мертвые, опухшие глаза вперились в нее.

А потом они ушли под воду, растворяясь в темноте, холоде и тенях. Хватка ведьмы ослабла, ее пальцы соскользнули с запястья Иммануэль, и она улизнула в темный омут пруда.

Иммануэль пыталась следовать за ней, но ноги, налитые свинцом, не слушались ее, и каждое движение давалось ей с огромным трудом. Из глубины пруда повеяло холодом, и она стала тонуть, точно к ее лодыжкам были привязаны кирпичи. Грудь сдавило, она проваливалась все глубже во мрак.

В ледяной темноте мелькали лица, мимолетные миражи: улыбка матери, портреты бледных как луна Возлюбленных, плетеное тело ведьмы, горящее на кресте, новорожденная девочка, женщина с по-мальчишески коротко остриженными волосами.

Иммануэль тянулась к ним и пыталась дозваться, но ее голос искажался и растворялся в толще воды.

А потом, в тот момент, когда она уже была готова отдаться на волю бездны, ее снова потянуло вверх, и она вырвалась на поверхность, судорожно глотая воздух. На оставшемся вдалеке берегу стена леса плыла и двоилась в глазах. Ведьмы не было. Иммануэль осталась одна.

В Вефиле купание почиталось за грех. Приличным и благоразумным особам не пристало заходить в водоемы, ведь там властвовали демоны. Но одним летом, когда они обе еще были юны и отважны, Лия втайне научила Иммануэль плавать. Они бултыхались на речном мелководье, зажимая себе носы, пока Иммануэль не научилась дышать между гребками.

Иммануэль думала о Лие все время, пока она плыла и толкалась ногами, следуя на свет своей лампы, оставшейся на берегу пруда. Подводные течения тянули ее за лодыжки, и каждый гребок давался с трудом. Наконец выбравшись на отмель, она выползла на сушу на четвереньках и рухнула там без сил, отплевываясь от ила.

Иммануэль спас ее грех.

Когда на дрожащих руках она привстала с земли, то увидела, как из тени подлеска вышли две босые ноги и шагнули в бледный ореол света лампы. Убрав со лба мокрые локоны, она подняла глаза и увидела нависшую над ней фигуру – женскую, и вместе с тем звериную.

Она – ибо Иммануэль не сомневалась, что существо было женского пола – казалась высокой и нескладной. У нее были длинные и стройные ноги, руки низко опущены, кончики пальцев касались коленей. Она стояла совершенно голая, и даже скромный пушок не прикрывал ее лобка. Но не ее нагота привлекла внимание Иммануэль, а олений череп, венчавший ее тонкую бледную шею. Костяная корона.

Ее имя сорвалось с губ Иммануэль, словно проклятие:

– Лилит.

Зверь звучно фыркнула. Пар повалил из отверстий ее черепа, заклубился вокруг рогов.

Иммануэль низко припала к сырой земле. Даже перепуганная насмерть, она понимала, что перед ней стоит королева. Она потупила взгляд, сердце билось о ребра с такой силой, что отдавалось болью. Так она и лежала, простертая на земле в темноте, прерывисто дыша, и слезы оставляли дорожки в грязи и иле на ее щеках.

Там она и умрет, Иммануэль была в этом уверена. Умрет, как и остальные глупцы, которые додумались забрести ночью в лес. Она сомневалась, что попадет на небеса, со всеми ее грехами и выходками, но все равно молилась.

Зверь пошевелилась. Босые пальцы ног впились в землю, когда она опустилась на корточки. Иммануэль рискнула поднять на нее взгляд. Гигантский череп был склонен набок в движении столь человеческом, девичьем даже, что на мгновение Иммануэль подумалось о Глории.

Зверь подняла руку, лишь отдаленно напоминающую человеческую. Длинными, неправдоподобно тонкими пальцами она провела по переносице Иммануэль, затем скользнула вниз, к ямке над верхней губой.

Иммануэль в оцепенении искала взглядом глаза Лилит, всматриваясь в пустые черные глазницы грозного черепа. Но не находила в них ничего, кроме пара и клубящихся теней.

У нее подогнулись колени.

Лилит обхватила ее запястье своей большой ледяной ладонью и подняла на ноги. Ветер дрожью прошелся по лесу, и деревья, казалось, склонились и затрепетали перед ее ликом. Вода в пруду забурлила и поднялась, туман затянул поляну, заклубившись у нее в ногах. Лилит подняла руку, чтобы заправить локон за ухо Иммануэль, и что-то похожее на плач сорвалось с ее губ.

А затем живот Иммануэль снова пронзила боль, и она согнулась пополам, еле устояв на ногах. Она снова взмолилась о своем спасении – на этот раз вслух, взывая к Отцу, а потом к Матери и, наконец, к самой Лилит – ко всем богам, которые только соблаговолят ее услышать.

Но ответа не было ниоткуда. И только невыносимая боль скручивала живот.

И когда колени Иммануэль совсем ослабли, по ее ноге заструилась кровь. Кровь текла по округлой икре и, соскользнув вниз к лодыжке, растворялась в воде, плескавшейся у ног Иммануэль.

И вдруг пруд застыл.

Ветер утих, и деревья перестали неистовствовать.

Лилит медленно отступила в тень, низко нагибая голову, чтобы не зацепиться рогами за ветки. Иммануэль могла поклясться, что в этот момент что-то промелькнуло в ее черных глазницах. А потом ведьма исчезла.

Иммануэль бежала. Но с каждым шагом, с каждым рывком через кусты и папоротники, боль в животе усиливалась, темнота сгущалась, и лес, казалось, засасывал ее, возвращая на десять шагов назад после каждых пяти, проделанных ею. Над головой выгибались в странном калейдоскопе ветви, лунный свет дробился на осколки, смазывались тени, и звезды мерцали в темноте ночи.

Но она упрямо бежала вперед, пока темнота хватала ее за ноги и пыталась утянуть обратно в чащу леса. Она увидела в темноте мерцающий вдали огонек. Тусклый свет согретых свечами окон. Ферма Мура выглядывала в просветы между деревьями.

Боль вспорола живот, уши наполнились громким ревом, и тени обступили ее со всех сторон. Последним, что увидела Иммануэль, прежде чем ночь поглотила ее, был яркий глаз луны, подмигивающий через деревья.

Глава 9

С кровопусканием приходит сила небесная и сила адская. Ибо железное подношение дарует искупление во всех его многочисленных формах.

Священное Писание

Очнулась Иммануэль распростертой на полу. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что она находится не в дебрях Темного Леса, а у себя дома, лежит вниз лицом под кухонной раковиной. В другом углу комнаты, у черной двери, которая осталась слегка приоткрытой, валялся ее плащ, промокший и грязный.

Вмиг нахлынули воспоминания о минувшей ночи. О Далиле, скользящей в камышах и водах отмели; о Лилит, удаляющейся в тень Темного Леса так же бесшумно, как появилась; о том, как смыкались вокруг ветви, и все окутывала тьма. Она вспомнила, как бежала по лесу, как болел живот, как истекала кровью, как упала без сил на опушке, и как луна смотрела на нее в просветы между деревьями.

Она бы решила, что все это был сон, если бы не черная грязь, запекшаяся под ногтями, слипшиеся волосы и мокрая ночная сорочка.

Нет, все это случилось. Все случилось на самом деле.

По голубому свету, пробивающемуся в кухонное окно, она поняла, что близится рассвет, впрочем, насколько она могла судить, остальные домочадцы еще не проснулись. Она вздохнула с облегчением. Она боялась себе даже представить, какую взбучку устроила бы Марта, узнай она, что Иммануэль снова ходила в лес.

Чувствуя в горле подступающую тошноту, Иммануэль выбросила эти мысли из головы. Живот снова прошило тупой болью, и она поморщилась. Прищурившись, она посмотрела вниз и увидела на полу между своих ног маленькую лужицу остывшей крови. Из Иммануэль обильно текло, и красная влага пропитывала юбки насквозь и пачкала половицы.

Ее первые крови.