У жертвы снесено полчерепа. Пуля, по-видимому, попала в левую скулу, и, как топором отхватила полголовы, с глазницей, височной костью и куском затылка. Хм-м, стреляли от бедра снизу вверх, но всё дело в том, что стрелявший метил именно в голову, а не по корпусу, как это сделал бы на его месте любой обычный человек, искушённый во владении оружием. «Выстрел гнева» – знакомый почерк, вот только тот, кто когда-то пользовался этим приёмом, давно в земле, а то бы я сказал, что это его работа…

Далее – аккуратное отверстие в груди, точно напротив сердца. Тот, кто это сделал, имеет намётанный глаз, и не просто твёрдую руку, а руку, привыкшую к математической точности. (Представьте – я знаю, что это такое!) Дилетант сделал бы несколько выстрелов, чтобы поразить наверняка, но здесь стрелял не дилетант, а человек, которому не требуется тратить лишние патроны.

И последнее. Точнее, последние два выстрела – в пузо, от чего вонь стоит из-за порванных кишок, и в пах… Даже не хочу смотреть на то, что натворила там пуля, способная на месте уложить бизона! Интересно – это она сперва вывернула этому типу кишки и отстрелила хозяйство, или её выстрелы были сделаны уже после того, как беднягу прикончили?

Бармен, он же дежурный смотритель, естественно, ничего не видел! То есть, пострадавшего инженера он видел и обслуживал. Тот был уже сильно пьян, но заказал ещё целую бутылку виски. Вон она валяется опорожненная на треть. Что же до тех, кто в него стрелял, то их буфетчик-кондуктор не видел совершенно, так-как вышел встречать поезд. А когда услышал выстрелы и вернулся… Ну, не сразу вернулся, стреляют всё-таки! В общем, тогда убийцы уже скрылись, но… Возможно, они успели вскочить в вагон, но это только предположение, потому что он не может ничего утверждать!

Что ж, я его не осуждаю. Не знаю, как я сам поступил бы на месте этого «храбреца», но я на своём месте, а он на своём.

Теперь пошли к начальнику станции. Нет, я знаю, что он тоже ничего не видел, так-как «как раз в это время отлучился». Просто у него в кабинете есть телефон. Полезная штука! Настоящее чудо – слышишь, как с тобой разговаривает тот, кто находится за сотню миль, а то и подальше. Когда-нибудь в офисе шерифа будет такой же аппарат, и можно будет поговорить и с хозяином салуна, и со священником, и с мэром, и вообще с кем угодно, не выходя на улицу! Наверное, я не доживу до такого развития прогресса, а жаль. Ничего, зато я сейчас имею возможность сказать пару слов начальнику следующей станции.

– Алло, Джон? Это шериф Вильчински. Сейчас к тебе должен прибыть …ский скорый. Там среди пассажиров найдётся кто-то из семейства Дойсов, а может быть все трое. Ну, ты их знаешь. Так вот – будь другом, найди их и скажи, чтобы немедленно ехали обратно. Они нужны мне… как свидетели одного дела, и как можно скорее. Это в их интересах, так и передай. Хорошо? Всё, я твой должник. Привет жене и деткам!

Я повесил трубку. Джон сделает всё, как надо. Этот парень не робкого десятка и сообразительный. Кто-то другой при одном упоминании о Дойсах постарался бы уйти на дно и зарыться в тину. Но Джон старый вояка, а потом он, как и я, знает, что бояться этих ребят не надо. Но и цеплять не следует – вредно для здоровья!

Через пару часов входят в буфет два молодца, смотрят исподлобья, как провинившиеся школьники. А я смотрю на их руки. По поведению рук много чего можно сказать о человеке, а о таких ребятах, как Дойсы, прежде всего.

Совершенно естественно, что они нервничают, вопрос в том, насколько они владеют собой, и как настроены, в случае, если дела пойдут совсем скверно. Пока что можно было сказать, что парни не собираются прикончить меня на месте. Хорошо, если это их настроение не изменится. Не хотелось бы… Впрочем, судьба, есть судьба, а мы влияем на неё лишь отчасти.

– Где Лиззи? – задал я с ходу совсем не тот вопрос, которого они ожидали.

Братья взглянули на меня удивлённо, и, кажется, собрались что-то соврать, но вовремя сообразили, что это бесполезно.

– У себя, – спокойно ответил Дик, самый младший в семье и самый рассудительный. – Она не захотела оставить заведение.

Я кивнул. Это было похоже на Лиззи. Вот кто у них самый бесстрашный член семьи! Когда-то старшая сестра, чтобы прокормить вот этих двоих, бывших тогда совершенными несмышлёнышами, пошла работать в бордель. А ведь ей самой было в то время от роду всего… Но это сейчас неважно! Теперь братья могли обеспечить сестре-спасительнице безбедное существование, но она ни за что не оставит заведение, потому что сейчас это она в нём «мадам». На её попечении двадцать девчонок, которым, положа руку на сердце, некуда больше деваться!

А с другой стороны, если бы их не было, как бы вели себя заезжие ковбои, которые гоняют стада через наши края? Кто-нибудь из крикливых гусынь, ратующих за общественную мораль, об этом подумал? Так вот – девочки из заведения Лиззи делают для поддержания порядка в городе и окрестностях, больше, чем ваш покорный слуга! И пока я здесь шериф, этот борд… салон отдыха всех уставших, никто пальцем не тронет! Вот только было бы всё в порядке с самой Лиззи.

– Как это вышло? – кивнул я на труп, прикрытый скатертью. – Давайте с самого начала.

Я указал им на стулья рядом с собой, и парни послушно присели. В другое время я с удовольствием опрокинул бы с ними стаканчик виски, но сейчас было не до этого. Да и обстановка не располагала.

– Мы давно не виделись, – начал Боб, старший из двух братьев и средний в семье. – Захотелось посидеть, поболтать. Только это неудобно было делать в салуне – слишком шумно. И салон Лиззи плохо подходил, ну, вы понимаете! Вот мы и придумали пойти сюда, ведь здесь народу немного и тихо…

Боб из них был больше всего похож на отца – Дейси Дойса, лучшего стрелка из тех, кого мне доводилось встречать. Ведь это старина Дейси учил меня стрелять в своё время. Вот же ирония судьбы – а я учил его детей, вот этих двоих, но не Лиззи.

Её научила предыдущая мадам, и надо сказать, отлично научила! Коронный дуплет из двуствольного «дерринджера» – в пах и в пузо, это была фишка незабвенной Пышной Деборы, мир её праху!.. Теперь вот Лиззи так с негодяями расправляется.

– Вот только не успели мы ни посидеть, ни поговорить, как следует, – вздохнул Дик, продолжая рассказ брата. – Этот тип уже был здесь, и уже был налитый по самую пробку! Когда мы сели за столик, он тупо смотрел на початую бутылку, как будто хотел что-то там разглядеть. Потом вдруг повернулся к нам и понёс какую-то околесину про рудник и полную его бесперспективность. Я понял, что он основательно вложился в дело, которое плохо изучил, а теперь обнаружил, что его надули ловкие коллеги. Он так и выразился, потому что сам являлся инженером по горнорудному делу, вот и повёлся на красивое техническое описание будущего предприятия, которое оказалось полной лажей! Если бы этот человек был не так пьян, я бы с интересом побеседовал бы с ним, потому что мне небезынтересна судьба строящейся шахты…

– Какой там! – перебил брата Боб. – Этот малый слушал уже только себя, а грязь сквернословия из него лилась, как помои из опрокинутого ведра! Да ни один гуртовщик такое самой распоследней корове не скажет, что позволял себе этот урод!

– К сожалению это так, – подтвердил Дик. – Когда мы попытались его успокоить, он переключился на нас, и принялся упражняться в низовой словесности по поводу каждого.

Вот же, учёная душа! Дик – гордость этой семьи. Он литератор и естествоиспытатель, и пользуется авторитетом среди образованной братии в столице, а работает простым учителем в местной школе, представляете! Мог бы жить себе спокойно на гонорары от собственной писанины, но он хочет, видите ли, сделать так, чтобы следующие поколения местных жителей выросли образованными людьми. И надо сказать, уже многого добился, только я не знаю, хорошо ли это, или нет. Так значит – «низовая словесность»? Ну-ну, представляю!

– Матерился этот обормот, как распоследняя подзаборная шваль, – мрачно подтвердил мои предположения Боб. – И ладно бы просто матерился, ведь это у отребья что-то вроде мычания, чтобы узнавать друг друга. А ведь на вид был приличный парень! Но он на нас поволок, как будто это мы виноваты, что он свои денежки профукал.

– И что он такое сказал? – спросил я, уже догадываясь, о чём идёт речь.

– Всего не перескажешь, – замялся Боб, не привыкший к грубой речи и сквернословию. – Начал он с того, что мы все, дескать, дикари, медведи и нищеброды. Сам спустил свои деньги в отхожую яму, а мы нищеброды!

Боб прирождённый ранчеро, это всеми признано. Он выбрал путь, о котором всю жизнь мечтал его отец. Нда, вот так получается иногда – хочешь просто жить и трудиться, а вместо этого всю жизнь стреляешь во врагов, как одержимый, хоть это тебе и не по душе. Что ж, хотя бы сын воплотил мечты отца. Назвать Боба нищебродом! На данный момент он один из самых богатых людей округа, но при этом Боб не расхаживает в дорогом костюме с золотой цепью на выпирающем пузе, и не просиживает целыми днями на веранде, потягивая заграничное пойло, а трудится наравне со своими работниками, как самый обычный ковбой! Зато новая городская школа и больница выстроены на его деньги, да и церковь без него не могла бы похвастаться новеньким серебряным колоколом, звон которого, как говорят, слышен во всём штате!

– Это можно было бы стерпеть, – мрачно продолжил за брата Дик, в то время, как глаза его сделались стальными и неподвижными. – Но этот гад перешёл на личные оскорбления. В частности, он сказал, что наши матери трахались с индейцами, пока их мужья убирали коровий навоз.

Что ж, оскорбление достаточное для того, чтобы любой из местных жителей оправдал убийство заезжего чужака. Да, любой из местных жителей, но не судья. Законник, есть законник – для него параграф, напечатанный на бумаге превыше справедливости. Но, видимо, здесь было что-то ещё.

– Я тогда сказал ему, – вновь заговорил Боб, покраснев, как свекла, из которой русские варят кроваво-красный суп, – сказал, что ему следует извиниться, пока есть чем извиняться, потому что я сейчас лично сломаю ему челюсть! Но это его только подхлестнуло, и он развонялся пуще прежнего! Только теперь он взялся за нашу матушку и сказал… Сказал…

– Сказал, что она спала с медведями и свиньями, раз у неё такие дети, – договорил за брата Дик.

Голос его при этом звучал ровно и спокойно, но в глаза было страшно заглядывать. Так выглядят револьверные стволы, за долю секунды до того, как из них вырвется свинец и пламя! Так выглядет яма с кольями, в которую уже летишь…

Когда-то я читал, что в древние времена в Старом Свете оскорбление матери считалось самым страшным. Оно произносилось только в адрес врага, которого одновременно ненавидишь и презираешь. Но даже в этом случае подобные слова не бросали на ветер, а произносили лишь перед тем, как снести врагу голову, либо погибнуть самому. Вот насколько это серьёзно! Только дурак сыпет ими, как горохом из дырявого мешка, и не думает, что за базар придётся отвечать, рано или поздно.

– И тогда вы его?.. – начал я, но братья дружно покачали головами.

– Нет, – сказал Боб, приобретая свой нормальный цвет, но при этом мрачнея, как небо перед ненастьем. – Этот человек был сильно пьян, а про таких говорят – за него говорило вино! Может быть, мы бы его и повозили бы носом по полу, после чего окунули бы в дождевую бочку, глядишь он бы и очухался. Но он напал на Лиззи!..