Моя же бедная Маша сначала погрузилась в бесконечные репетиции празднования 770-летия Москвы и нашей с ней коронации. А это, скажу я вам, то дело, которое требует недюжинного здоровья и терпения. Не говоря уж о том, что ей приходилось разучивать просто-таки квадратные метры текста на русском языке, да так, чтобы не было слышно ни малейшего акцента. Хотите попробовать? Запомнить хотя бы двадцать-тридцать тысяч знаков текста, вот хотя бы на венгерском языке? И чтоб без акцента! Ведь русский язык для Маши был ничуть не ближе. Кстати, меня также не обошли стороной все эти репетиции, ведь коронация касалась и меня самого. Хоть язык я знал, и то легче.

Потом наступил ад самой коронации. Бесконечный день всяких церемоний, богослужений, маршей, молебнов, смотров, проходов, выходов, парадов…

И вот наступил тот самый момент, когда патриарший местоблюститель митрополит Московский и Коломенский Макарий возложил мне на голову Большую императорскую корону.

Что я чувствовал в этот момент? Волнение? Триумф? Гордость за себя самого, что мне, попаданцу из 2015 года, не только удалось не пропасть в этом самом 1917 году, не сгинуть в огне революции, но еще и удержать Россию от катастрофы? Откровенно говоря, ни о чем таком я в этот момент не думал, а почему-то подумал о том, что корона эта жутко тяжелая, куда тяжелее пресловутой шапки Мономаха. А я ведь собирался возложить на свою голову не одну, а целых три императорские короны. Не свалюсь ли я под их тяжестью?

И лишь когда передо мной моя милая Маша плавно опустила свои колени на специальную подушку и склонила передо мной голову, я почувствовал волнение. Даже как-то дыхание перехватило, когда я принял из рук Макария Малую императорскую корону и бережно возложил ее на голову любимой женщины. Моей любимой императрицы Всероссийской.

Что ж, Машенька, твоя корона легче моей. И я сделаю все, чтобы так было и впредь…

Легче?

Кто верит в то, что принцесса, выйдя замуж, начинает жить в сказке, пусть почитает эту историю о том, как умная и гордая римская принцесса стала вдруг настоящей императрицей Всероссийской.

Я не мог не видеть, как побледнела и осунулась Маша за эти бешеные дни. Куча новых обязанностей, куча доставшихся в наследство от прежней императрицы Марии дел, официоз, прошения, письма, снова прошения. Больницы, школы, дома призрения, госпитальные поезда. Гимназии, университеты и всякого рода общества. Только от покойной императрицы Марии досталось Маше в наследство 460 учреждений, которые всерьез опекала ее предшественница и которые совершенно никак нельзя бросить. Плюс еще формирование своего штата и Канцелярии. Интриги, интриги, интриги…

Все это навалилось на нее так, что и в Марфино, и в Москве, и в поезде императорском, и даже здесь, в Крыму, мы видимся в лучшем случае за спешным завтраком или уже ночью.

Где они, наши сладкие и такие беззаботные ночи…

Османская империя.

Босфор. Бухта Стения. Крейсер «Midilli».

19 а вгуста 1917 года

Темная южная ночь раскинулась над Босфором. Лишь звезды блестели в небесах, не в силах разогнать мрак. Мрак в природе и мрак в душе.

Фрегаттен-капитан Георг фон Хиппель не был трусом и паникером, но тоскливое чувство безысходности все чаще томило его. И вечернее совещание с адмиралом Сушоном никак не могло добавить хоть немного оптимизма.

Все плохо. Они в ловушке, и ловушка эта практически захлопнулась.

Что ж, он знал, когда шел во флот, что весьма вероятно ему придется сложить голову в каком-то морском сражении. Однако это виделось ему как-то в более героической обстановке. А не в качестве прикованного к стенке Прометея, которому орел нагло и методично выклевывает печень.

Ничего. Они и в этой ситуации дадут бой и покажут, как умеют умирать немецкие моряки. Завтра утром он построит экипаж и обрисует положение. Вызовет добровольцев, а остальным предложит покинуть корабль. В последний бой пойдут лучшие сыны Германии.

Отблеск пламени неясным светом осветил бухту.

– Что там?

– Не могу знать, герр фрегаттен-капитан! Похоже, пожар на каком-то складе!

– Так пошлите кого-нибудь на разведку!

– Яволь, герр фрегаттен-капитан!

Вахтенный отправился исполнять приказ.

Крым. Дворец Меллас.

6 (19) августа 1917 года

– Ее величество спит?

– Нет, государь. Изволят быть в своем кабинете.

– Хм, понятно. Вот что, Евстафий. Организуй-ка мне бутербродов там каких-нибудь. И чаю.

– Да, государь. Сей же час все будет. Куда прикажете подать?

– В кабинет ее величества и подавай. Еще распорядись, чтобы и офицерам в штаб тоже кто-нибудь отнес. Им долго сидеть.

– Как прикажет государь!

Дворец Меллас не настолько уж большой дом, чтобы до кабинета императрицы пришлось идти долго.

– Привет, солнце.

Я чмокнул жену в губы и устало опустился в кресло напротив. Задаю глупый вопрос:

– Ты чего не спишь?

Маша неопределенно пожала плечами.

– Привет. Разбирала переданные графиней Менгден бумаги, касающиеся ведомств императрицы Марии, отвечала на корреспонденцию…

– Меня ждала?

Она не стала отрицать очевидное.

– Ну да, и это тоже.

– Совершенно напрасно, любовь моя. Мой кутеж с офицерами мог затянуться и до утра. Ты же знаешь эти наши офицерские попойки!

Жена грустно улыбнулась:

– Да уж, знаю я ваши кутежи и попойки. У тебя уже черные круги вокруг глаз. Который день света божьего не видишь, все сидишь в своем военном штабе.

Я разумно не стал отвечать ей как-то типа «на себя посмотри», а постарался отшутиться:

– Что тут поделать, родная моя. Охота, балы и банкеты – главное развлечение монарха.

– А вот насчет твоего царственного румынского собрата я нисколько не сомневаюсь. Сегодня он принимал чуть ли не парад победы в освобожденном русскими вой сками Бухаресте. Уверена, что попойка там и сейчас в самом разгаре.

– Ну, солнце, ты несправедлива к царственному собрату Фердинанду, дай бог ему всяческого здоровья и прочего в этих делах долголетия. Быть главнокомандующим Румынским фронтом Русской императорской армии так утомительно.

– Особенно если учесть, что все за него делает генерал Щербачев, а в освобожденный Бухарест наш румынский монарх-полководец прибыл прямо из Москвы, из-за банкетного стола по случаю столь славной победы. Прибыл, даже не заезжая в свой штаб фронта. Впрочем, это все пустое. Ты голоден?

– Зверски! Но я уже… А, вот и Евстафий, легок на помине!

Мой личный камердинер поставил поднос с «яствами» и обозначил поклон.

– Прошу простить, государь, на кухне никого не было в этот час. Пришлось управляться самому. Чай и бутерброды, ваше величество. Прошу простить за толстые ломти.

– Самое оно сейчас то, Евстафий, самое то…

– Офицерам штаба уже понесли поднос.

– Благодарю.

Повинуясь моему жесту, мой начальник личной разведки тихо скрылся за дверью. Я же жадно вгрызся в безобразный по красоте и сочный по аппетитности бутерброд так, словно сбежал из голодного края. Лишь спохватившись, предложил сквозь жевание:

– Поешь… тут на нас обоих.

– Спасибо, мой любимый. Я уже ужинала.

Маша с улыбкой смотрела на меня. Вероятно, есть в коренной и глубинной женской натуре что-то такое, что заставляет получать удовольствие от того простого факта, что твой мужчина ест. Впрочем, мне трудно судить. Да и, честно говоря, совсем не до подобных философических размышлений. Я реально был зверски голоден. Прожевав очередной кусок, спрашиваю:

– Что там твоя корреспонденция? Есть что-то интересное?

– Получила письмо от Георгия.

– О! Здорово! И что сын?

– Наш сын пишет, что они готовятся к переезду в Звездный городок, что погода в Москве испортилась и что он уже скучает. Написала ему, что мы тоже скучаем и прибудем в Звездный городок, как только позволят обстоятельства.

– Умница. Что еще?

– Получила письмо из Рима. Отец передает тебе самые теплые пожелания и свою уверенность в общей победе.

– Гм, передай моему царственному тестю мои самые искренние благодарности и те же уверенности в том же самом. Впрочем, ты и сама знаешь, как ответить и что передать, чтобы было красиво.

Царица усмехнулась.

– Разумеется, любимый, я отвечу и передам. Еще продолжают поступать поздравления с нашей свадьбой. Особенно приятно было получить поздравления от моего любимого 6-го полка из Парижа. Они такие молодцы! Я им отписала в ответ.

– Да, они действительно молодцы. Германец Париж так и не взял толком.

– Также пришло письмо от собрания студентов Императорского Московского университета. Просят наши величества посетить их альма-матер.

– Да, мысль интересная. Только передай письмо генералу Климовичу, пусть готовит меры безопасности. Да и имперское СБ пусть изучит вопрос – мало ли что. В этом году слишком часто нас с тобой пытались убить. Но встреча со студентами нужна.

– Согласна.

Решив не будить ее тягостные воспоминания, быстро уточняю:

– Что еще пишут?

– «Союз женщин Освобождения» просит меня стать августейшим шефом организации… Впрочем, всяких иных дел и прошений слишком много, а ты устал, все это подождет. Отправляйся-ка ты, дорогой муж, спать.

– Нет-нет, я жду известий с юга.

– Известия мимо тебя не пройдут. Как только что-то станет известно, тебя тут же найдут, уж поверь. Да и Евстафий знает, где ты сейчас. Так что вот тебе диван, вот тебе подушка и плед. Поспи хотя бы пару-тройку часов. Завтра ты будешь нужен миру со свежим умом. Победитель с опухшим от недосыпа лицом – моветон. Если что-то будет срочное, то тебя разбудят.

– А ты?

– Я пока еще немного посмотрю бумаги.

Упав на диван, я практически сразу отключился. Последнее, что я помню, это были мягкость пледа и ласковые слова моей Машеньки:

– Отдыхай, любимый…

Глава II
Сны и пламя небес,
или День, когда творится история

Османская империя. Босфор. Бухта Стения.

Крейсер «Midilli». 19 августа 1917 года

Словно в ответ на огонь на берегу вспыхнуло пламя и на воде. Подняв бинокль, Хиппель разглядел какое-то судно, на котором бурно разгорался пожар, да так быстро, что команда спешила сесть в шлюпку и поскорее покинуть обреченную посудину.

Немец выругался:

– Вот же идиоты безмозглые!

– Герр фрегаттен-капитан, смотрите!

Бросив взгляд туда, куда указывал вахтенный, Хиппель похолодел от мрачного предчувствия: разгорался третий пожар, и бухта Стения оказалась как раз меж трех огней.

И тут он уловил где-то высоко в небе слабый гул моторов.

– Боевая тревога! Противоаэропланным расчетам смотреть небо!

Огни стали вспыхивать один за одним. Пожары разгорались, ярко освещая бухту и скопление кораблей. Зажигательные бомбы падали с небес одна за одной, находя все новую и новую пищу для жадного пламени.

На берегу звучали панические крики, поднялась суматоха.

Первый мощный взрыв вспух где-то за складами, и палуба под ногами вздрогнула. Через несколько мгновений рвануло уже ближе. Еще один взрыв. Еще. Все ближе. И вот, когда казалось, что сейчас дойдет очередь и до них, взрывы вдруг прекратились, и лишь ударная волна толкнула в грудь.

Противоаэропланные орудия загремели на «Гебене». Опомнившись, Хиппель приказал своим:

– Огонь!

К коллегам присоединились и канониры «Бреслау», и немецкие артиллеристы на берегу. Но в абсолютно черном небе не было видно никаких силуэтов. Явно бомбардировка велась с большой высоты, и отблески пожара на земле не могли подсветить цель.

Новый взрыв потряс округу. Чуть в стороне и ближе. Еще. Еще. Мощные взрывы пошли сплошным огненным потоком.

Едва отгремели эти взрывы, началась череда других. Тяжелые бомбы падали одна за одной, превращая все вокруг в огненный ад. И вот первая бомба упала в бухту непосредственно перед ними, подняв огромный фонтан.

Тут в небе полыхнул огонь, и объятый пламенем дирижабль устремился вниз, разваливаясь на части…

Османская империя. Босфор.

Батарея Румели Кавак.

19 а вгуста 1917 года