Ритингорм как-то странно ухнул, его рот и глаза расширились от неожиданности, когда короткий клинок вошел в его выглаженный форменный китель. Хоуп вытащил меч, и Ритингорм слабо схватился за его плечо, надувая щеки. Сержант отпихнул его, снова поднял меч и рубанул Ритингорма по черепу. Брызнула кровь. Его всегда удивляло, как много в человеке крови.

Несколько мгновений Хоуп смотрел на труп капитана и моргал. Он чувствовал необычайную легкость в голове. Да и во всем теле, если на то пошло. Словно с его плеч свалился тяжело нагруженный мешок.

Через прорези бойниц он видел, что на мосту уже полно народа. Ворота внизу скрипели под напором теснящейся толпы.

Хоуп повернулся к своим людям. Те смотрели на него во все глаза – Парри и остальные. Такие молодые… Хорошие ребята. Неужели он тоже выглядел таким юнцом, когда впервые завербовался? Они не знали, что сказать. Что делать. Хоуп тоже не знал, но что-то делать было надо.

Он показал мечом на лестницу:

– Сдается мне, нам лучше открыть ворота.

* * *

Лыба услышал тяжелый удар поперечного бруса, лязг засовов, а потом ворота поддались напору, и толпа хлынула вперед, словно река, прорвавшая плотину в наводнение. Людей прижимало к нему с такой силой, что он боялся, как бы кто-нибудь не напоролся на шип с тыльной стороны его боевого молота.

Вот какая-то горничная в съехавшем на лицо чепчике. Вот мастеровой – должно быть, колесник или бондарь. А тот парень выглядит не лучше какого-нибудь бродяги. Здесь были горожане Адуи, присоединившиеся только сегодня, были жители Союза, присоединившиеся во время их похода через Срединные земли. И все они смешались с Первым полком ломателей – такими людьми, как Лыба, людьми, которые прошли несколько войн в Стирии, потом участвовали в хлебных бунтах в Колоне, потом сражались на фабриках в Вальбеке и, наконец, вооруженные доброй инглийской сталью, отправились освобождать себя от тирании. Теперь все эти жертвы, вся эта борьба, в конце концов, принесут плоды – Великая Перемена наконец-то наступила!

Они восторженно ломились через проход, ведущий в гнилое сердце прежнего порядка – в Агрионт. По обе стороны вздымались великолепные здания. А вот и площадь Маршалов, где Лыба когда-то, еще мальчишкой, видел летний турнир и вопил до хрипоты, когда Джезаль дан Луфар побил Бремера дан Горста в финальном поединке.

Сегодня здесь тоже сверкали клинки. Поперек площади протянулась двойная цепь солдат, неровная, построенная в спешке. Щиты и оружие торчали во все стороны; офицер сорванным голосом выкрикивал команды.

Ломатели ринулись вперед. Им не нужна была команда. Они не смогли бы остановиться, даже если бы захотели, так сильно их подпирали сзади. За их плечами была вся Народная Армия, вплоть до последнего замученного работяги в Союзе. Но Лыба и не хотел останавливаться. Он хотел разнести всю эту затхлую лавочку вдребезги. Всех этих жадных ублюдков, которые посылали его друзей умирать в Стирии, умирать на фабриках, умирать в застенках. Он хотел выжечь всю эту гниль и сделать так, чтобы страна принадлежала своему народу.

Лыба выбрал, на кого будет нападать, – тот выглядывал поверх щита, и в его глазах было отчаяние. В реве Лыбы звучали ненависть, радость, торжество; каменные плиты заскользили под его ногами; его братья вокруг ринулись вместе с ним к свободе.

Их щиты с грохотом столкнулись. Они боролись, напрягая силы; Лыба мельком увидел оскаленные зубы своего противника, его расширенные глаза. Потом внезапно давление исчезло, тот пошатнулся, и Лыба увидел, что Ройс проломил ему шлем своей алебардой.

На самом деле это была просто бойня. Роялисты уже дрогнули, уже начали разбегаться, уже устремились к огромным статуям в дальнем конце площади; ломатели преследовали их с гиканьем и улюлюканьем, оставив Лыбу пялиться на мертвого солдата в пробитом шлеме.

И тут ему пришло в голову, как легко он сам мог бы оказаться в этой цепи, если бы все сложилось немного по-другому. Если бы, вернувшись из Стирии, он остался в армии, вместо того чтобы плюнуть и уйти. Лишь бросок монеты отделял его от этих мертвецов…

– Ты герой! – Какая-то женщина с тяжелым подбородком и подвязанными красным шарфом волосами запрокинула к нему лицо и влепила ему в челюсть сочный, мягкий поцелуй. – Вы все тут настоящие герои!

* * *

Солдат посмотрел на нее сверху вниз, недоуменно моргая, в съехавшем набок шлеме. «Удивлен, – подумала она, – но вроде не разочарован». Аднес так давно не целовала мужчин, что уже не знала, как определить реакцию. Впрочем, ею владело не столько романтическое чувство, сколько радость от того, что у нее опять есть надежда. Хотя… может быть, романтическое чувство здесь тоже было, потому что он ухватил ее за затылок и начал целовать в губы, и она прильнула к нему (что было довольно неудобно по причине его жесткой кирасы), и по всему ее телу прошла волна огромного тепла, и она жадно присосалась к его языку, у которого был вкус лука, и это был замечательный вкус.

Ей бы никогда и в голову не пришло, что она может вот так взять и поцеловать незнакомого человека, но сегодня все было по-новому, королевских солдат побили, все прежние правила были отменены, и солнце снова вышло из-за туч, так что доспехи солдат заблестели, и засверкали маленькие лужицы на каменных плитах площади. Наверное, это и была свобода?

Поток радостных людей растащил их в разные стороны, потом опять бросил друг к дружке, пронес через площадь Маршалов, вверх, по величественным ступеням Круга лордов и внутрь, через инкрустированные двери. Аднес подняла взгляд к куполу, высоко-высоко вверху – и повсюду вокруг, в огромной и тяжелой тишине, сотни людей, никогда в жизни не предполагавших, что им доведется войти в эти двери, также поднимали головы.

Она смотрела на позолоту, разноцветный мрамор и дерево редких пород, на золотые солнца, вышитые на подушках скамей, и витражные окна с изображениями сцен, которых она не понимала. Лысый человек, протягивающий корону… Бородатый человек с мечом, стоящий над двумя другими… Молодой человек, озаренный лучом солнца, в стороне от толпы… Все здесь было полно безукоризненной роскоши. Абсолютно ничего общего с фермой, которую она покинула, когда мимо проходила Народная Армия, – где они спали на соломе на полу своей хибары, сдирали руки до мяса на работе, а местный землевладелец обращался с ними так, словно они хуже, чем грязь.

Что ж, теперь они стали хозяевами.

Ризинау внесли на золоченом кресле, должно быть, выдранном из какого-нибудь здешнего помещения, какого-нибудь кабинета или залы. Аднес схватилась за одну ножку, добавив свою руку к лесу рук, помогающих его нести, и Ризинау засмеялся, и они все засмеялись, и восторженная толпа разразилась радостными воплями, и они пронесли колыхающееся кресло вниз по проходу между полукруглыми рядами скамей и установили посередине, прямо на Высоком столе.

Наверху, на галерее для публики, было полно народу, они пели и хлопали в ладоши. Эхо их радостных криков прыгало по всему огромному пространству, наполняя его жизнью, какой в нем не бывало с тех пор, как возвели этот купол. Среди людей оказалась цветочница с мешком лепестков; она бросала их вниз целыми пригоршнями. Они порхали, словно бабочки, между столбов разноцветного света, устилая ковром плиты пола внизу. Аднес никогда не видела ничего более прекрасного. Ей поневоле пришли на память могила ее мужа и могилы ее сыновей, там, в лесу, где растут дикие цветы, и все в ее глазах расплылось от слез. Столько радости и столько боли одновременно! Ей казалось, что ее грудь сейчас разорвется.

– Вы воплотили мечту в жизнь, друзья мои! – гремел Ризинау, и ему отвечал рев настолько громкий, что у Аднес заныли зубы и зазвенело в ушах, а сердце застучало как ненормальное.

– Ризинау! – вопили люди. – Ризинау!!

И Аднес присоединила к их крику свой всхлипывающий, бессмысленный вой, протягивая к нему руки.

– Равенство, братья мои! Единство, сестры мои! Начнем все с нуля! Страна, которой управляют все – в интересах всех! На смертном одре вы будете вспоминать – и вспоминать с улыбкой, – что были здесь! В тот день, когда Круг лордов стал Кругом общин! В день Великой Перемены!

Аднес рыдала, не сдерживаясь, и повсюду вокруг нее мужчины и женщины плакали и смеялись одновременно.

Сегодня сбывались все их мечты. Сегодня был рожден новый Союз.

Тот солдат схватил ее за руку, и на его лице тоже были слезы, но и улыбка тоже. «У него приятная улыбка», – подумала она.

– Я не знаю, как тебя зовут.

– Кому какое дело?

Она стащила с него шлем, чтобы запустить пальцы в его пропотевшие волосы, и они снова принялись целоваться.

* * *

Эттенбек выскользнул через боковую дверь Круга лордов на узкую улочку позади здания. Он-то думал, что будет здесь в безопасности! Где может быть безопаснее, чем в самом сердце Союза? Но теперь ломатели проникли внутрь. Он слышал, как они там веселятся. Он слышал, как они ломают двери и крушат мебель во всех окрестных домах!

Должно быть, так это выглядело, когда гурки напали на Союз и в Агрионт проникли едоки. Он помнил, как его дядя рассказывал об этом, устремив неподвижный взгляд водянистых глаз в пространство, словно видел там невообразимые ужасы. Но здесь-то были не какие-нибудь там чародеи-людоеды, не неведомые бесчеловечные демоны, не адепты запретных знаний! Самые обыкновенные люди.

В здании Комиссии по Землевладению и Сельскому хозяйству лопнуло окно, и из него вылетел стол, разбившись о мостовую неподалеку. Эттенбек чувствовал, как у него по черепу стекают струйки пота. Пот лился из него, словно из сжатой губки. Требовались последние остатки самоконтроля, чтобы не сорваться на отчаянный бег. Стены дворцового комплекса, возможно, еще держатся. Если только добраться дотуда…

– Вон еще один! – Он услышал стук шагов откуда-то со стороны зданий. – Держи его!

Теперь он бросился бежать – но убежал недалеко. Кто-то рванул его за руку и швырнул на землю. Мелькнуло бородатое лицо, новенькие с виду доспехи… Его снова втащили наверх, ухватив за локоть. Странная шайка – точно таких же людей можно видеть на любом крестьянском рынке. Только в этих клокотала ярость.

И тут Эттенбек понял, что самые обыкновенные люди тоже могут вселять запредельный ужас.

– Далеко собрался, мудачина? – прорычал человек со шрамом на подбородке.

– От народного суда не уйдешь! – взвизгнула женщина и влепила ему пощечину.

– Теперь мы главные!

Он с трудом понимал их тягучий выговор. Не знал, чего они от него хотят. Не представлял себе, что он может им дать.

– Мое имя Эттенбек, – сказал он, хотя в этом не было ровным счетом никакого смысла.

Они принялись толкать его вперед. Его щека пылала.

Оказывается, в толпе были и другие пленники. Администраторы, чиновники, клерки. Пара солдат. Их гнали вперед, как скот, подталкивая копьями. Ухмыляющийся возчик щелкал над их головами своим хлыстом, заставляя шарахаться и вскрикивать. Одно окровавленное лицо показалось Эттенбеку знакомым, но он не мог вспомнить имени. Все имена повылетали из памяти.

– Спекулянты! – вопил кто-то охрипшим голосом. – Барышники!

Какого-то темнокожего человека гнали по улице пинками, он спотыкался и падал, вставал, и его пинали, он снова падал, снова вставал… Кажется, это был посол какой-то страны. Может быть, Кадира? Воспитанный, доброжелательный человек. Эттенбек как-то слышал его очень трогательную речь в Солярном обществе, что-то об укреплении связей со странами за Круговым морем. И вот теперь с него сбили шляпу и плевали на него, как на мразь.

– Мразь! – рявкнул человек в солдатской одежде, но без мундира. Его рубашка была в пятнах крови. – Ублюдок!

И он с силой наступил послу на голову.

Что-то ударило Эттенбека по скуле, и он упал, жестоко ударившись об землю. Шатаясь, он поднялся на четвереньки. Скула наливалась болью.

– Ох, – пробормотал он, капая кровью на булыжник. – Ох, боже мой…

Из его онемевшего рта выпал зуб.

Его снова ухватили за локоть и вздернули вверх – боль пронзила подмышку. Толчок в спину – и он снова поплелся вперед.

– Барышники! – верещала женщина, брызжа слюной, с выпученными глазами тыча в него скалкой. – Спекулянты!