Седрика, как и всегда при упоминании о соблазнах, охватил жгучий стыд. Уловив в муже перемену и зная, что дальше последуют самоуничижительные тирады, Присцилла с нажимом произнесла:

– Ты уже сделал очень многое на этом пути, Седрик, и тебе есть чем гордиться. Но впереди ещё много работы, и тебе нельзя опускать руки. Не ради себя, не ради меня – ты должен добиться своей цели ради благоденствия простых людей, изнурённых работой на фабриках и заводах, на фермах, в домах знати. Ради тех, кто с утра до ночи гнёт спину за гроши. Тех, кого выкидывают из собственного жилья за неуплату налогов. Тех, чьи дети обречены на то, чтобы повторить судьбу родителей…

…Пока Присцилла Понглтон вселяла в мужа веру в собственные силы, она успела переложить листовки в чемодан, убрать со стола заветренные остатки утренней трапезы и застелить узкую кушетку суконным покрывалом с обтрепавшимися краями. В движениях её не было суетливости, лицо сохраняло строгое выражение, но глаза лучились лаской, будто она увещевала нерешительного ребёнка.

Седрик Понглтон всё это время сидел в кресле у окна, не сводя взгляда с жены, и каждое её слово находило в нём живейший отклик. Его бледные щёки порозовели, плечи распрямились – теперь он чувствовал, что способен на многое.

Глава третья, в которой молодой ветеринар с удовольствием предвкушает выгоды дружеских отношений со знатной леди, а сообразительная горничная находит возможность упрочить своё благосостояние

Оскар Финч, широкоплечий привлекательный мужчина, одетый чуть более элегантно, чем мог позволить себе человек с его доходами, и чем требовали профессиональные нужды, прибыл на ферму Хатчинсона так быстро, как только смог.

Вынув из багажника своего новенького «морриса» чемоданчик с инструментами, он торопливо направился к сараю, откуда доносились хриплые мольбы пополам с проклятиями. Конского ржания слышно не было, но это могло говорить лишь о том, что бедное животное уже успело отмучиться.

На ходу расстёгивая твидовую куртку, он с тоской размышлял о том, что, когда освободится, его обед покроется студенистой плёнкой жира и будет непригоден в пищу. Звонок мистера Хатчинсона застал его в самом начале трапезы, но встревоженный фермер так настаивал на срочном прибытии ветеринара, что пришлось ехать, отложив до лучших времён и обед, и ежемесячный осмотр старого кота миссис Бедекер, страдающего от лишнего веса и слепого на один глаз.

Хатчинсон относился к тем фермерам, кто склонен разводить панику на пустом месте, но сердце Оскара Финча всё равно тревожно сжималось. Пока он поднимался в холмы, с удовольствием прислушиваясь к успокоительному рёву мотора новенького автомобиля, перед его внутренним взором проходили все прослушанные им лекции, посвящённые болезням лошадей.

Вспомнив замогильный голос Хатчинсона, сказавшего по телефону: «Уж так он плох, так плох, что и смотреть-то на него страшно. Приезжайте, мистер Финч, бог даст, успеете облегчить муки моего несчастного коняги. Негоже бессловесной твари так ужасно мучиться, не по-людски это и не по-божески», – Финч поёжился. Только бы не ринопневмония и не лошадиный грипп! Эти болезни часто начинались незаметно и были чрезвычайно заразными. Достаточно было одной заболевшей лошади, чтобы фермер лишился всего поголовья.

Опыта ветеринарной работы у Финча было ещё не так много, и ему казалось, что все фермеры в Йоркшире это понимают и стараются быть к нему снисходительными. Однако были и те, кто следил за его трудами с затаённым злорадным ожиданием провала. Таких его промахи радовали, они потом долго обсуждали в «Розе и короне» то, как молодой соперник Брауна загубил корову-трёхлетку, поставив ей неверный диагноз, или не помог разродиться кобыле, из-за чего фермер с дальних холмов потерял жеребёнка суффолькской породы. А ведь от того, как эти суровые люди, привыкшие все свои силы отдавать труду на земле и уходу за скотом, примут его и насколько будут ему доверять, зависит его будущее.

В сарае было темно, и после яркого солнца Оскару Финчу пришлось зажмуриться и идти на звук голоса мистера Хатчинсона. Фермер стоял рядом с загоном, в котором находилась больная лошадь, и речитативом читал молитву, держа в заскорузлых ладонях молитвенник и водя пальцем по строчкам.

– А, это вы, мистер Финч, – глухо произнёс он, не оборачиваясь. – Долгонько же пришлось вас ждать.

– Я выехал сразу после вашего звонка, – возразил Оскар и с досадой поморщился, уловив в своём тоне оправдывающиеся нотки. – Дорога к вашей ферме очень нехороша.

– Так дождями размыло, – флегматично ответил Хатчинсон и тем же тоном поинтересовался: – А что, мистер Финч, ваша новая машинка-то не тянет в гору? Тяжело ей холмы даются? На старой, как я погляжу, вы быстрее приезжали.

– Давайте уже осмотрим Мальчика. Помнится, вы сказали, что он страшно мучается.

– А как ему не мучиться? – вяло пожал плечами Хатчинсон. – Лошадь, я вам скажу, это не свинья или тёлка. Животное понимающее.

Финч за свою недолгую практику тоже отметил, что лошади хуже переносят боль и мучаются не в пример сильнее других представителей домашнего скота. Наблюдая, как фермер выводит из стойла коня, он предвидел разного рода осложнения, но Мальчик спокойно пошёл за хозяином, двигаясь хоть и медленной, но вполне здоровой походкой.

Хатчинсон, проходя мимо ветеринара, удручённо помотал головой:

– Вот, сами посмотрите. Еле ногами передвигает. А уж какой резвый коняга был.

– Мистер Хатчинсон, выводы делать ещё рано. Я всё скажу вам после осмотра.

Вытоптанная поляна перед сараем была залита ярким солнцем, поэтому Финч сразу же увидел причину беспокойства фермера. Уртикария, или лошадиная крапивница! Не слишком опасное и легко поддающееся излечению заболевание, обычно проходящее без последствий для здоровья лошади. От облегчения у него даже в горле запершило. Сообразив, что этого фермера с его конём ему послало само провидение, он придал лицу обеспокоенное выражение и принялся осматривать лошадь.

Конь стоял спокойно, но Мальчик и прежде отличался ровным нравом, тем не менее Хатчинсон все полчаса, что длился осмотр, поглаживал бороду и вздыхал, время от времени бросая: «Ну, значит, так тому и быть», «Сразу было видно, что коняга нежилец» или «Хозяйка моя, конечно, расстроится. Уж больно привыкла она к доходяге».

Убедившись, что симптомы, из-за которых возможна ошибка в постановке диагноза, отсутствуют, Оскар Финч выпрямился и с нескрываемым ликованием возразил Хатчинсону на очередное его похоронное замечание:

– Рад сообщить, мистер Хатчинсон, что болезнь Мальчика поддаётся излечению. Вы очень вовремя меня вызвали, хоть излишняя спешка тут и не требовалась.

Впервые фермер прямо взглянул на Оскара Финча. Слова ветеринара, казалось, изумили его сверх всякой меры. В голову стороннего наблюдателя могла даже закрасться мысль, что он не рад этому известию и предпочёл бы, чтобы его конь погиб от неизлечимой и загадочной болезни, которую вовремя не смог распознать молодой бездарь, мнящий себя знатоком без всяких на то оснований.

– Сейчас я сделаю Мальчику инъекцию хлористого кальция, и уже завтра эти шишки на его спине и боках станут меньше либо полностью исчезнут.

– Исчезнут?.. – переспросил фермер, всё ещё не зная, как ему реагировать на изменение заготовленного сценария.

Пока Финч медленно, чтобы избежать возникновения фибрилляции желудочков сердца, вводил препарат животному в вену, Хатчинсон стоял в отдалении и почёсывал бороду. На лице его застыло обиженное выражение.

Когда ветеринар закончил все манипуляции и конь был возвращён в стойло, старик отправился в дом. Он вошёл в кухню и встал рядом с женой, которая перетирала посуду и с осуждением покачивала головой, рассматривая новенький, сверкающий лаком «моррис» молодого Финча.

– Говорит, рано доходягу схоронили, поживёт ещё маленько, – флегматично сообщил ей новости Хатчинсон. – Оно и неплохо, конечно, да только больно уж…

– А Дженни Мозерс вчера так и сказала, – бойко, словно радиоприёмник поймал волну, завела миссис Хатчинсон, – за какие такие заслуги, говорит, леди Элспет молодому Финчу автомобиль преподнесла? И в поместье у себя его принимает как дорогого гостя, и, может, чего ещё, чего мы не знаем, за ним водится. А я говорю ей: да дело-то понятное, что уж тут. Оскар Финч парень видный, обходительный, молодой, да и не дурак. Вот и ездит он в большое поместье, раз его там привечают. Кто ж откажется?

– Старому лорду это бы не понравилось, – качая головой и поджимая нижнюю губу так, что она совершенно скрылась из виду, Хатчинсон прервал болтовню жены и для верности повторил: – Не-е-ет, лорду Понглтону это бы совсем не по нраву было.

Оскар Финч уселся в автомобиль, не подозревая, что его персона в этот момент подвергается пристальному разглядыванию и осуждению. На душе у него было легко. Не всякий день его работа приносит ему не только хлеб насущный, но и удовлетворение, и при этом не требует от него таких подвигов, как туберкулинизация целого коровьего стада или приём ягнят сразу у нескольких десятков овец.

День был тёплым, «моррис» удалялся от фермы ехидного Хатчинсона, ветер с холмов доносил ароматы цветущих трав, а в нагрудном кармане куртки лежало приглашение от леди Элспет провести отпуск в её поместье.

Да, Оскар Финч был чрезвычайно доволен и этим днём, и знакомством с леди Элспет, которое могло привести к самому приятному развитию событий в дальнейшем, и предстоящим визитом в Мэдлингтон, пусть даже этот визит и будет длиться всего неделю. А на досужие сплетни он не обращал никакого внимания.

* * *

Анна Фелпс, крепкая, хоть и не слишком молодая, но весьма симпатичная черноволосая девица со вздёрнутым носом, стояла на раскладной лесенке и держала обеими руками стопку чистого льняного белья. В бельевой было тихо, сумрачно и приятно пахло лавандой, которой перекладывали простыни и наволочки, хранившиеся в деревянном шкафу, достигавшем высокого сводчатого потолка.

Убедившись, что в коридоре не слышно шагов дворецкого Хигнетта, горничная небрежно бросила стопку чистого белья на пол. Раздался приглушённый хлопок, лёгким облачком разлетелась пыль. Анна спустилась, удерживая, чтобы не споткнуться, подол форменного платья, а после, помогая себе сильными руками, подпрыгнула и уселась на комод, в котором хранились скатерти и полотенца для кухни. Комод стоял у стены, под окном, и здесь было самое светлое место во всей бельевой.

Анна достала из кармана грубого нитяного фартука письмо, полученное с утренней почтой, и аккуратно развернула листок. Читала она медленно, с удовольствием погружаясь в подробнейший, хотя и несколько сумбурный рассказ своей старинной подруги о том, как та устроилась в Лондоне работать в чайную и как весело проводит время по вечерам. Мардж писала, что в чайную частенько захаживают холостяки, которые щедры на чаевые, и что она свела знакомство с исключительно приятным мужчиной, который уже два раза приглашал её в кинематограф и билеты брал, не скупясь, на лучшие места. Мардж подробно, не жалея чернил и бумаги, делилась своими впечатлениями о жизни в большом шумном городе: о том, как по вечерам нарядные пары прогуливаются по Стрэнду, и какое чудное платье из бирюзового шёлка в тонкую бежевую полоску досталось ей на субботней распродаже совсем по дешёвке, и как она роскошно в нём выглядит с модной завивкой, сделанной на французской машине в парикмахерской Вест-Энда. Ухажёра своего она описывала значительно менее подробно, из чего Анна сделала вывод, что он или некрасив, или не слишком молод, или и то, и другое.