Александра позвонила Илане на другой же день. Пожилая дама подтвердила все, что рассказал Фил: она подарила двоюродному внуку полотно, много лет хранившееся в ее семье. Рама, когда-то сделанная кустарным способом, была в неважном состоянии, разваливалась, стоило к ней прикоснуться. Однажды картина попросту упала со стены, так как крюк выскочил из треснувшего багета. С тех пор ее хранили в шкафу, что не пошло холсту на пользу. Илана попросила освежить полотно, привести его в порядок – она хотела, чтобы внук привез картину в Израиль во всей красе. Обеспокоенно спросила, достаточен ли аванс? Сумма была не только достаточной – она показалась Александре даже несколько чрезмерной, учитывая то, что картина особой художественной ценности не имела. Художница выполнила работу и вновь созвонилась с Иланой.

А заказчица вовсе не стремилась увидеть результат – такое впечатление складывалось у Александры. В глубине коридора тихо позвякивала посуда, слышался шум открываемой воды. Вскоре по маленькому особняку распространился крепкий аромат свежесваренного кофе. Александра прикрыла отяжелевшие веки – оттепель навевала на нее сонную одурь. Правый ботинок промок – она с сожалением подумала о том, что придется искать другие зимние ботинки, и срочно, иначе не миновать простуды. На миг комнату заволокло плотным туманом, в ушах туго зазвенело. Александра резко вздернула голову, упавшую было на грудь. «Неужели заболеваю?»

На пороге комнаты появилась Илана, катившая перед собой маленький сервировочный столик. Александра вскочила, но хозяйка настойчивым жестом усадила ее обратно в кресло:

– Позвольте уж мне за вами поухаживать! У меня не часто бывают гости. Вам со сливками? Сколько сахару?

Сливки оказались такими жирными, что на поверхности кофе поплыли желтые кружки масла. Сделав глоток, Александра почувствовала, как сонное оцепенение отступает. Илана тоже взяла чашку, но пить не стала – устроившись в кресле напротив гостьи, она держала чашку в одной руке, блюдце в другой, словно позируя. Поза была манерной и настороженной, как у кошки, застигнутой в разгар умывания. Во взгляде Иланы также было нечто кошачье – непроницаемое, отстраненное от действительности. «Не похоже, чтобы она очень страдала без общения!» – заметила про себя Александра, вновь делая глоток. Похоже, хозяйка о ней забыла, о чем-то замечтавшись.

Резкий стук в потолок заставил Александру вздрогнуть. Ее чашка была почти пуста, иначе она облилась бы кофе. Илана спокойно взглянула на сверкающую люстру:

– Это Генрих. В такие скверные дни, когда он не может ходить, он стучит в пол палкой, чтобы я поднялась. Одному сидеть невесело, конечно. В три часа придет сиделка. Еще чашечку?

– Спасибо, но я действительно не могу задерживаться надолго. – Александра поставила чашку на столик. – Вы хотели мне что-то рассказать?

Илана откинулась на спинку кресла. Ее голубые глаза сузились, и она вновь напомнила Александре кошку, погруженную в свои грезы – не столь уж безобидные, быть может.

– Не то чтобы хотела… – протянула она. – Должна рассказать. Это разные вещи. Раз уж мы с вами взялись за дело, нужно довести его до конца, не так ли?

Александра, сделавшая вывод, что речь идет о картине, кивнула.

– Фил сказал вам, что заказ включает в себя не только реставрацию?

– Да, он упомянул, что нужно восстановить кое-какие семейные события… Если я правильно поняла.

Илана тихо засмеялась.

– Если он правильно понял, – пожилая дама с нажимом произнесла слово «он». – Нынешние молодые люди на удивление нелюбопытны. Им кажется, что они и так все на свете знают. А если не знают, в два счета найдут это в своем телефоне. И когда найдут там что-то, то считают эту чепуху последней истиной…

Она несколько раз кивнула, словно подтверждая свои слова:

– Просто невероятно, насколько им лень думать… Вот, взять Фила – он прекрасный парень, добрый, сердечный, с хорошим характером. И голова у него не пустая. Но ему бесполезно поручать это дело. Фил недавно женился. Конечно, его сейчас мало волнует семейное прошлое. Он творит семейное будущее!

Илана вновь кивнула, свет люстры скользнул по ее серебряным пышным волосам.

– А вот меня семейная история волнует. У меня нет ничего, кроме этой истории. Я – ее часть. И вполне еще живая часть! Фил считает меня древней старухой с причудами. Но не так уж я стара, чтобы впасть в детство.

Сверху опять донесся стук – резкий, нетерпеливый. Илана досадливо махнула рукой, взглянула на часы – маленькие, золотые, похожие на шмеля, присевшего на запястье:

– Он всегда нервничает, когда должна прийти Маша. Девушка учится, иногда может запоздать. Она не очень пунктуальна, но мы за нее держимся. Генрих ей доверяет, неизвестно, по какой причине.

Снова тихий смех. Оборвав его, Илана внезапно сделалась очень серьезной и добавила:

– Но давайте к делу. Признаюсь, я рассчитывала на помощь Фила и разыскала его в Израиле именно поэтому. Написала ему, пригласила в гости, он приехал… И сразу же стало ясно, как мало все это его интересует. Я подарила ему картину, вот эту самую, – кивок в сторону стола. – Ее ценность невелика, конечно. Автор – любитель. Но это семейная реликвия, очень важная. Мне с трудом удалось ему это втолковать. Семейной историей он и вообще отказался заниматься. Я дала ему все необходимые сведения, рассказала, с кем он должен встретиться в Израиле… Но последовали отговорки – нет времени, семья, работа… Ему все это чуждо. Милый молодой человек, но…

Илана вздохнула:

– Он годится разве что в качестве курьера. Я решила найти другого человека для своего плана. И вспомнила о вас. Вы мне еще летом понравились, скажу откровенно. В вас есть что-то… Живое.

В потолок снова застучали. Женщина досадливо поерзала в кресле и вновь взглянула на часы:

– К сожалению, я не сохранила ваш телефон, но вспомнила адрес. Я послала Фила отнести вам картину на реставрацию и пригласить для последующего разговора. Начать… Непросто.

Илана поднялась с кресла, подошла к окну, слегка отодвинула портьеру, вглядываясь во двор.

– Маша идет, – сказала она. – Подождите минутку, я ее впущу.

Оставшись в комнате одна, Александра тоже встала и подошла к окну. Она успела увидеть молодую девушку, быстрым шагом пересекающую двор. Та шла со стороны Волхонки, на ходу расстегивая молнию короткой куртки. В ее пушистых светлых волосах играло солнце. Оттепель победила – облака разошлись, снег почти растаял, с карнизов бежала резвая талая вода. Девушка скрылась за углом особняка. Спустя несколько секунд в сенях раздались приглушенные голоса.

Александра к ним не прислушивалась. Отдернув портьеру до конца, она вновь придирчиво оглядела картину, знакомую ей, как все полотна, над которыми она работала, до последних мелочей.

Картина была небольшого размера – сорок на пятьдесят сантиметров. Александра называла этот размер «чемоданным» – картины такого формата легко влезали в чемодан, и потому любители живописи часто привозили их из-за границы в качестве добычи с блошиных рынков, из антикварных салонов. С датировкой вопросов не возникло – когда художница, получив картину от Фила, позвонила Илане, чтобы задать несколько вопросов относительно реставрации, та сразу сказала ей, что полотно написано в шестьдесят третьем году. «В одна тысяча девятьсот шестьдесят третьем!» – шутливо уточнила тогда Илана. Имени автора она не назвала. Да и нужды не было – картину написал любитель, не бесталанный, но не обремененный академическим образованием. Неизвестный художник рабски следовал природе, мучительно робко копируя действительность. Полотно изобиловало мелкими деталями, как произведения малых голландцев, которые можно изучать часами, вооружившись лупой и совершая все новые открытия.

«Автор наверняка пользовался лупой, выписывая детали, – Александра оглядывала картину. – Хотя можно допустить, что у художника было исключительно острое зрение… Но все же нет. Это была бы очень редкая аномалия. Мне вот пришлось работать с лупой, как и ему, много лет назад…»

Картина была ориентирована вертикально. Художник изобразил комнату, небольшую, изрядно загроможденную мебелью. Мебель была старая, массивная, судя по топорному виду – кустарного производства. Белые стены, серый плиточный пол. В неуклюжем книжном шкафу с прогнувшимися полками – ряды книг, на стенах – несколько старых фотографий, небольшое зеркало. Вопрос перспективы был решен так же, как его решали во времена Возрождения – в задней стене располагалось окно, в котором виднелась часть улицы, – это и придавало картине условную глубину. Оконный проем, углы комнаты, элементы мебели – все было тщательно вычерчено и выверено, явно с помощью линейки и транспортира. Александра обратила внимание при реставрации, что многие линии в картине были проведены явно в ущерб достоверности. Действительность редко бывает настолько симметричной. В центре комнаты находился круглый стол. Расположенные на нем предметы – кувшин с водой, раскрытый журнал, чайная ложка, камертон – были направлены в сторону оконного проема совершенно одинаковым образом, словно их нарисовали вдоль косых параллельных линий, проведенных с помощью рейсшины. Художник всеми силами пытался добиться эффекта глубины пространства.

Самых больших трудов ему стоило, безусловно, пианино. Инструмент, задвинутый в угол комнаты, был изображен с огромной тщательностью. Сняв при реставрации пожелтевший слой лака, уничтожив грибок и промыв красочный слой, Александра различила множество мельчайших деталей: глубокие щербины на полированном дереве, название фирмы, выведенное бронзовой краской над открытой крышкой – «Steinway & Sons», нотные знаки на страницах альбома, установленного на пюпитре.

На круглом табурете перед пианино сидела молодая девушка. Она, безусловно, и являлась центром картины, хотя портретом это назвать было невозможно – девушка отвернулась от зрителя к окну, словно что-то вдруг привлекло ее внимание на улице. Художник изобразил ее затылок с вьющимися пшеничными волосами и часть скулы, напряженно изогнутую тонкую шею. Руки девушки лежали на клавишах. Легкое летнее платье с короткими рукавами, белое в синий цветочек, босые ноги – правая ступня слегка нажимала педаль, левая касалась плиточного пола лишь кончиками пальцев – создавалось впечатление, что девушка собирается встать. Ее поза, одновременно статичная и динамичная, была схвачена очень живо. «Такое ощущение, что автор вдруг забыл о своих линейках и транспортирах. Можно предположить, что фигуру рисовал другой человек. Как на знаменитой картине Левитана «Осенний день. Сокольники» – фигуру женщины в трауре написал его друг по училищу, Николай Чехов, брат писателя… И вообще, девушка здесь решена, скорее, в импрессионистическом ключе – художник вдруг начал «видеть» свет и цвет, мазок стал дерзким. Интересно бы узнать, права я или нет…»

Наверху слышались шаги и голоса. Скрипела передвигаемая мебель. Раздался молодой смех, показавшийся в теплой духоте старого дома совершенно неуместным. Через несколько секунд завизжали рассохшиеся ступени лестницы, и в комнату вернулась хозяйка.

– Итак, – едва переступив порог, Илана заговорила напористо, словно приняв, наконец, сложное решение. – Вкратце дело сводится вот к чему: мы хотим вам поручить доставить эту картину в Израиль, передать лицу, которое мы укажем, и взамен привезти в Москву пианино.

Она указала в сторону лежавшей на столе картины и уточнила:

– Вот это пианино.

Александра отрицательно покачала головой:

– Извините, но я не соглашусь. Объясню – через неделю очень важный для меня аукцион, я давно к нему готовилась, и заказчик уже частично оплатил мое участие.

Илана вздернула плечи:

– Через неделю? За неделю вы прекрасно все успеете. Даже быстрее справитесь. Виза в Израиль не нужна. Загранпаспорт у вас в порядке? Ну и все, берете билет и летите, хоть сегодня же вечером.

– Но…

– Что вас смущает? – продолжала Илана, прохаживаясь по комнате, от стены к стене, резко поворачиваясь на ходу. Она явно была взбудоражена. – Мы заплатим вперед, и заплатим очень хорошо. Естественно, дорога и все расходы за наш счет. Вы что, боитесь перевозить картину?