– Если бы ты только знала, как я боюсь, – признается он. – Аукцион – одно из самых скучных занятий, известных человечеству. Люди сидят по два часа, а этот идиот всё бубнит и бубнит… Здесь жарко. Неудобно. Люди засыпают. Для нашего персонала это очень напряженная работа, а для меня – настоящий ужас.

– Но выглядит так, будто ты хорошо проводишь время, – возражаю я.

– Это виски, – вздыхает Бёрг.

Его воображение выходит далеко за рамки цен, которые он объявляет. У игроков даже в самой беспримесной части мира искусства есть характер. Бёрг выглядит совершенно обычно, но, как выясняется, его внешняя заурядность, по крайней мере частично, преднамеренная.

– Я всегда беспокоюсь, что стану манерным и начну вести себя карикатурно. У нас есть небольшая армия коучей и преподавателей речи, которые наблюдают за нами. Нас снимают на видео, а затем делают разбор отснятого, чтобы мы избавились от дефектов речи, убрали суетливые движения и другую ненужную манерность.

Давление общественного мнения – относительно новое явление для тех, кто занимается современным искусством. Искусство художников-современников не продавалось публично с помпой вплоть до конца 1950-х.

Карьера художника вроде Пикассо совершалась частным образом. Люди могли знать его как знаменитого художника, говорить что-то вроде «мой ребенок может рисовать не хуже», но их не волновали суммы, которые платят за работу такого художника, – они их просто не знали.

Теперь же художники могут попасть на первые полосы национальных газет только потому, что на аукционе за их работы заплачены огромные суммы. Более того, с момента, когда работа покидает мастерскую художника, до ее публичной перепродажи проходит всё меньше и меньше времени. Спрос коллекционеров на новое, свежее, молодое искусство находится на небывало высоком уровне, но, как объясняет Бёрг, это также вопрос предложения:

– У нас заканчивается запас старых работ, наш рынок приближается к сегодняшнему дню. Из оптового магазина подержанных вещей мы превращаемся в нечто, близкое к розничной торговле. Нехватка старых работ выводит на первый план новые.

Бёрг уходит, чтобы принять участие в решающем предпродажном совещании на высшем уровне, где он подтвердит каждую цену и добавит последние штрихи в свою в книгу рыночных секретов. «Непосредственно перед аукционом мы обычно уже имеем точное представление о том, как пройдут торги, – объяснял представитель “Кристис”. – Мы принимаем к сведению все запросы о состоянии и реставрации работ. Большинство наших покупателей мы знаем лично. Мы можем не знать, насколько сильно они будут газовать, но неплохо знаем, кто на что делает ставки».

В мире аукционов больше говорят об «имуществе», «активах» и «лотах», чем о картинах, скульптурах и фотографиях. Они «оценивают», а не «критикуют».

Аукционные дома всегда следовали неписаному правилу: «стараться» не продавать произведения искусства, которым меньше двух лет. Они не хотят наступать на пятки дилерам, потому что у них нет ни времени, ни опыта для продажи работ неизвестных художников. Более того, современные художники, за некоторыми существенными исключениями вроде Дэмиена Хёрста, часто непредсказуемы и капризны. «Мы имеем дело не с художниками, а только с их произведениями, и это хорошо, – в непринужденной беседе сообщил мне сотрудник “Сотбис”. – Я потратил на художников много времени, и это сущий геморрой». В этом смысле смерть художника может считаться благоприятным исходом, поскольку прекращается поступление на рынок его новых работ, можно в целом оценить его творчество и выстроить четкую стратегию торговли его творениями.

Большинство художников никогда не посещали аукционы и не имеют особого желания это делать. Их не устраивает, что аукционные дома относятся к искусству как к любому другому товару, подлежащему продаже и обмену. В мире аукционов больше говорят об «имуществе», «активах» и «лотах», чем о картинах, скульптурах и фотографиях. Они «оценивают», а не «критикуют». Например, «хороший Баския» создан в 1982 или 1983 году: голова, корона и красный цвет. Ценится не суть произведения искусства, а его уникальные продажные качества, экономическая целесообразность приобретения данного «товара», что приводит к фетишизации даже первых намеков на бренд или индивидуальный стиль художника. Парадоксально, но в мире искусства именно сотрудники аукционных домов чаще используют такие высокопарные выражения, как «гений» и «шедевр», поскольку они входят в их стратегию продаж.

 Рекордная цена порождает восторженное восприятие творчества художника, тогда как выкуп – едва ли не визит старухи с косой.

Первичные дилеры работают напрямую с художниками, устраивают выставки их работ, только вышедших из мастерской, и помогают сделать имя. Они склонны считать аукционы аморальным и даже порочным явлением. Как выразился один из них, «когда помещение, в котором происходят подобные сделки, называют домом, на ум приходят только две профессии». Дилеры вторичного рынка, напротив, практически не общаются с художниками, а тесно сотрудничают с аукционными домами и очень осмотрительно играют на торгах.

Первичные дилеры обычно стараются избегать продажи произведений искусства людям, готовым «слить» их на аукцион, чтобы не терять контроля над ценами работ своих подопечных. Пусть высокая цена на аукционе и может позволить первичному дилеру поднять стоимость работ художника, подобный денежный рейтинг способен нанести ущерб его карьере. Многие воспринимают аукционы как барометр художественного рынка. Художники могут стать очень востребованными, когда у них в активе есть персональная выставка в крупном музее, но позже их работы могут не достичь даже минимально приемлемой цены, и их произведения унизительно «выкупают» (то есть работа не продана). Аукционы усугубляют такие резкие колебания спроса, когда оглашают факт, что в один год люди были готовы заплатить за работу этого художника полмиллиона долларов, а в следующем не дают за его аналогичную работу и четверти миллиона. Рекордная цена порождает восторженное восприятие творчества художника, тогда как выкуп – едва ли не визит старухи с косой.

Лучше всего в мире искусства – коллекционировать.

Сейчас 17:30, и я должна быть в полуквартале отсюда, чтобы записать интервью с консультантом по искусству Филиппом Сегало. Пролетаю мимо Джила, самого популярного швейцара «Кристис», выбегаю через вращающиеся двери на Сорок девятую западную улицу и умудряюсь войти в кафе на тридцать секунд раньше моего визави. Раньше Сегало работал в «Кристис», а теперь он совладелец мощной арт-консалтинговой компании «Жиро, Писсарро, Сегало». Он из тех игроков, которые при финансовой поддержке своих клиентов могут «делать рынки» для художников.

Мы оба заказываем карпаччо из рыбы и газированную воду. Сегало одет в традиционный темно-синий костюм, но его нагеленные волосы торчат дыбом. Вроде в рамках моды, а вроде и вне ее, скорее в границах собственной вселенной стиля. Сегало никогда не изучал искусство. Он получил степень MBA^[6], затем работал в отделе маркетинга компании «Л’Ореаль» в Париже.

– Я не случайно перешел от косметики к искусству, – объясняет он, – ведь и здесь мы имеем дело с красотой, с ненужными вещами, абстракциями.

Сегало говорит очень быстро и страстно на френглише – впечатляющей смеси французского и английского. Он давний советник селф-мейд^[7]-миллиардера Франсуа Пино – владельца «Кристис» и ведущего коллекционера. Пино – важная птица на рынке искусства^[8]. Когда он выставляет работу на «Кристис», то либо хорошо зарабатывает на ее продаже, либо, если она не покупается, пополняет свою коллекцию еще одним экземпляром.

– Франсуа Пино – мой любимый коллекционер, – признается Сегало. – У него настоящая страсть к современному искусству и уникальное чутье на шедевры. У него нюх на качество и острый глаз.

Создание завесы тайны над коллекцией, с которой работает, – неотъемлемая часть труда консультанта. У любого произведения искусства, приобретенного Пино, только за счет этого увеличивается стоимость. Художник, конечно, самый важный персонаж как создатель произведения, но огромное значение для определения ценности творения имеют руки, через которые оно проходит. Само собой разумеется, каждый участник арт-рынка нахваливает свои деловые контакты. Пино – один из двадцати коллекционеров, с которыми Сегало и его партнеры работают на постоянной основе.

– Лучше всего в мире искусства – коллекционировать, – поясняет Сегало. – Вторая по предпочтительности позиция – наша. Люди приобретают у нас произведения, которые мы и сами купили бы, если бы могли себе это позволить. Мы живем рядом с работами пару дней или недель, но в конце концов они уходят, и мы ощущаем глубокое удовлетворение. Иногда даже завидуем, но это и есть наша работа – связать правильное произведение с правильным коллекционером.

Как Сегало узнаёт, что нашел нужное произведение?

– Это чувствуешь! – эмоционально делится он. – Я ничего не читал об искусстве, меня не интересует литература об искусстве. Я получаю все художественные журналы, но не читаю их. Не хочу, чтобы на меня влияли отзывы в них, а просто смотрю, наполняюсь образами. Не стоит так много говорить об искусстве. Я убежден, что великое произведение скажет само за себя.

Доверие интуиции свойственно большинству коллекционеров, консультантов и дилеров, и они любят поговорить об этом. Однако редко встретишь профессионала от искусства, готового признать, что он не читает ничего об искусстве. Для подобного признания нужна некая бравада. Подавляющее большинство подписчиков художественных журналов просто просматривают иллюстрации, и многие коллекционеры жалуются, что художественные обзоры, особенно в главном отраслевом журнале «Артфорум», нечитабельны. Однако большинство консультантов гордятся своими глубокими изысканиями.

Люди, которые играют на аукционе, говорят, что с этим ничто не сравнится: «Сердце бьется быстрее. Адреналин захлестывает с головой. Даже самые хладнокровные покупатели покрываются потом». Если делаете ставку в зале, то становитесь частью шоу, а если покупаете, то это публичная победа. Используя язык аукционного дома, вы фактически «выигрываете» художественные произведения. Сегало говорит, что никогда не нервничает, но признает, что это похоже на сексуальную победу.

– Покупать очень легко. Гораздо сложнее устоять перед искушением купить. Надо быть избирательным и требовательным, потому что покупка вызывает невероятное удовлетворение, это поступок настоящего мачо.

Произведение искусства стоит ровно столько, сколько кто-то готов за него заплатить. Это клише, но оно работает.

Психология покупки сложная, если не сказать – извращенная. Сегало говорит своим клиентам: «Самые дорогие покупки – те, которые причиняют самые сильные страдания, – окажутся наилучшими». То ли из-за острой конкуренции, то ли из-за значительных финансовых вложений, но в искусстве есть нечто необоримое, с чем трудно совладать. Как и любовь, оно разжигает желание. Сегало предупреждает своих клиентов: «Сообщите мне вашу цену, но будьте готовы к тому, что я ее превышу».

– Бывало, я боялся говорить с коллекционером после покупки, потому что потратил вдвое больше, чем мы договаривались, на крупные приобретения, – признается он.

Я пытаюсь сформулировать вопрос о связи между заработком консультанта и переплатой за произведение искусства. Когда консультанты сидят на комиссионных, они ничего не зарабатывают, если произведение не покупают. Если же они получают гонорар, то конфликта интересов не возникает. Пока пытаюсь подобрать нужные слова, чтобы затронуть эту деликатную тему, Сегало смотрит на часы. На его лице мелькает тревога. Он извиняется, встает, оплачивает счет и говорит:

– Было очень приятно.