Женя плотнее перехватила мешок, приставила смятую горловину к сомкнутым губам и попробовала вдохнуть. Получилось. Воздух оказался горячим и не-вкусным, к тому же вонял порохом – Женя ощутила это, когда воздух продавился через носоглотку до переносицы, – но был богат кислородом, который растворялся в крови, позволяя сердцу тюкать с исправностью хорошего механизма.

Я не механизм, зло подумала Женя и велела себе заткнуться.

Пока побуду механизмом. Пять, шесть, семь шагов на один вдох. Выдыхаю. Серебряные пузырьки побежали вверх, к поверхности, которую рвут, наверное, не самым заметным образом. Может, рыбка выдохнула или бобер пукнул. Вдыхаю.

Выдранный из руля мешок безопасности был плотным, хватка – железной, воздух мимо губ почти не проскакивал. Еще шесть, семь, восемь шагов.

Так, потихонечку, вперевалочку, механически и дойдем – не к правому берегу, так подальше от левого, от безумцев, которые гонятся за ней и пытаются раздавить, убить, схватить. И кто знает, что хуже.

Пусть никто и не узнает.

Пять, шесть, семь, выдох, вдох.

Так надо.

Все всё делали более-менее в рамках необходимого, счастливо совпадавших с рамками согласованного и законного. Овчаренко такал, Юсупов вслушивался, Василич ждал, сам Пыхов объяснялся и разруливал. С ментами, мэрией, МЧС, пожарными, вертолетчиками, водолазами, лебедочниками, составлявшими, оказывается, отдельное сословие. Сумел даже сам, не подключая Овчаренко, успокоить пару собеседников из области и одного из Москвы – к счастью, не самого сведущего и вообще такого, чье волнение не слишком делало погоду и прочие неприятности.

Погода держалась до вечера – точнее, до момента, когда установленная на КамАЗе лебедка вытянула из воды «гранту». Пыхову и остальным строго велели держаться за ограждениями: лебедочник снисходительно предложил посмотреть в его телефоне фотку пары начальников, которые ослушались, а трос лопнул и сделал из пары квартет. Овчаренко поглядел на лебедочника столь оценивающе, что Пыхов почти всерьез испугался, что босс намерен продемонстрировать постороннему пару фотографий из архива ОИКМ. Но обошлось: Овчаренко отошел, даже не сказав «так».

«Гранта» выползала из воды рывками, трос не звенел и не собирался лопаться, а провисал и снова натягивался, разбрасывая сверкающие под вечерним солнцем снопы капель, вода шипящими лоскутами била из щелей и бурлила за стеклами, перекрывая обзор салона, но Пыхов сразу понял, что салон пуст, и направился было к водолазам договариваться о поисках вокруг точки погружения.

– Так, – буркнул Овчаренко, и Пыхов метнулся к нему, понимая, что чуть было не совершил какую-то ошибку.

И, пока шел, понял какую.

– Он же всех там порвет в нынешнем состоянии, – деловито сообщил он Овчаренко, будто с самого начала и собирался донести до водолазов эту мысль и приказ, коли уж образец в салоне не найден, безоружными необстрелянными средствами его не искать.

Овчаренко отвернулся к реке, выглядывая что-то на противоположном берегу. Ничего там не было видно – замусоренная полоса травы, лесок, за ним новостройки квартала «Ривьера». Пыхов кивнул и отошел, судорожно ища в телефоне хоть кого-то, похожего на боевых водолазов.

– «Кусто» прикрыли, ну и вот, – пробормотал Юсупов, щурясь от солнца.

«Кусто» был подводным беспилотником с широким спектром исследовательских задач. Проект, как и многие, закрылся после того, как у Опытного института композитных материалов отобрали оборонный заказ. «Кусто» сумел бы в двадцать минут изучить упокоенную хоть на пятидесятиметровой глубине машину, оценить степень опасности образца и сделать так, чтобы образец машину не покидал, – если надо, пригарпунив его к сиденью. А если бы образца в машине, как сейчас, не оказалось, «Кусто» обошел бы квадрат падения машины и выстроил объемную динамическую карту дна с маркировкой изменений, включая свежие повреждения, и тут же вышел бы на след. Бригаде водолазов, хоть боевых, хоть естественнонаучных, ковыряться с таким объемом работ неделю, и не факт, что справятся. Но «Кусто» больше нет, тема закрыта, а упоминания запрещены. Чтобы не разоблачать военную разработку, не мешать триумфу госкомпании, которая через год-два выкатит полученный от ОИКМ проект с рапортом «Во чего мы сделали», – ну и чтобы не отвлекаться от насущных невеселых дел.

Пыхов взглянул на Юсупова, но тот как будто ничего и не бормотал: деловито рисовал в планшете схему в помощь водолазам. Пусть рисует. Ни один уважающий себя спец чужой подсказки от стороннего дилетанта не примет, а выходить из роли дилетантов не позволено ни Юсупову, ни Пыхову, ни тем более Овчаренко.

И роль эта постоянно востребована. Вот сейчас, например.

– Что тут происходит? – негромко, но требовательно спросил возникший на краю набережной генерал – естественно, толстый, зычный и лысоватый.

Пыхов вздохнул и начал карабкаться к нему, на ходу набирая телефон Елисеева. Без его упреждающего воздействия генерал мог завестись надолго. Необходимо пресечь, а пресечь вонь такого бегемота может только цык с самого верха.

Выбраться на берег Женя решилась не сразу. Некоторое время она, притопив высосанный мешок, болталась на небольшой глубине, высматривая тех, кто мог поджидать на правом берегу, гнаться с левого или следить с моста. Движение по мосту возобновилось, набережная за рекой деловито полыхала еле заметными в ярком солнечном свете всполохами спецмашин, редкие звуки сирен которых, впрочем, не достигали и середины реки. Что уж говорить о правом береге, приемную акустику которого, наверное, дополнительно портило отсутствие набережной. Ее заменял унылый строительный и чуть более пестрый бытовой мусор, перехваченный илистыми языками.

На берегу не было никого, в отделявшей реку от новостроек диковатой аллее, так и не ставшей парком, тоже. Женя это не столько видела, сколько знала. Откуда, она раздумывать не стала, как не стала и прикидывать варианты поведения на случай ложности внезапного такого знания. Просто быстро вышла на берег и двинулась к кустам, на ходу выдернув из кучи влажного мусора драный строительный мешок.

Вот жизнь пошла, от драного мешка до драного мешка, подумала Женя, некоторое время разглядывала подванивающее пластиковое нутро. Нижний шов разошелся в достаточной для ее головы мере. Женя потрогала мокрые волосы, втянутый живот без шрама и пупка, задела торчащий от холода сосок и поежилась: озноб прочесал кожу от копчика вверх и вниз. Она уронила мешок, чуть наклонила голову, чтобы обойти взглядом корявый липовый ствол, рассмотрела обращенные к реке балконы десятиэтажки, пару раз моргнула и быстро двинулась к зданию, ступая мимо сучков, битых бутылок и кучек разной степени омерзительности.

Вскарабкаться на четвертый этаж оказалось проще, чем думала Женя, – и проще, чем нагишом идти через густые кусты под окнами. Ей даже не пришлось подтягиваться и задирать ноги, отвлекаясь на мысли о том, как нелепо и смехотворно это смотрится со стороны. Женя просто, чуть разбежавшись, запрыгнула на бетонный выступ в основании балкона первого этажа, а дальше оставалось не особо сложным образом перебирать руками и ногами.

Нужный балкон был застеклен, но форточка оказалась незапертой. Женя прошагала к ней, поднялась чуть выше, зацепилась руками за стойки карниза и, собравшись, струйкой влилась в форточку, коленями по сохнущей на веревке простыне. Самым сложным оказалось заставить себя расцепить пальцы – в голове колотилось «Нет! Нет!!!», а черная пустота в животе снова стала очень ощутимой и норовящей сожрать нутро. Но Женя пальцы разжала, движения не сломала, лопатками за раму не зацепилась и на плетеный балконный коврик встала сразу и прочно.

Простыня не только на вид, но и на ощупь оказалась высохшей. Высохшими были и висевшие рядом трусы, футболки и трикошки, ради которых Женя и взялась за промышленную акробатику.

Женя сорвала с веревки плотные трикотажные штаны, прикинула на себе, влезла в них и удовлетворенно кивнула – чуть длинноваты, но в глаза это не бросается. Выбрала и надела не самую выцветшую футболку, сунула в карман пару носков. Сушилась, похоже, одежда, привезенная на постирушку с дачи. Не так стыдно, подумала Женя и, подавив немедленно всколыхнувшийся стыд, влезла в толстовку.

Еще бы обувь.

Она сунулась в шкафчик у торцевой стены, пошарилась в старых полусапожках, выцепила взглядом елочку плотно состыкованных кроссовок, убитых, но вроде не слишком крупных, но ухватилась не за нее, а за трехлитровую банку, замызганную снаружи и мутную внутри. Женя присела, отколупнула приставшую полиэтиленовую крышку, едва не снеся горловину, без промедления сунула странно сузившуюся кисть в шершавое поверху и тут же тягуче плотное нутро банки, поняла, что не вытащит сомкнутый кулак ни в жизнь, но вытащила влегкую и так же без промедления впихнула шмат древнего засахарившегося меда в самовольно распахнувшийся рот. Чмокнула, густо глотнула, пискнула и зачерпнула снова.

Женя съела полбанки, прежде чем уговорила себя остановиться, обуться и покинуть балкон тем же маршрутом. Но перед этим она выжрала еще две горсти. И, соскакивая с балконного ребра на ребро, улыбалась пронзительной горьковатой сладости, будто раздвигающей кости черепа. Счастливо улыбалась впервые за долгие часы или даже годы.

Как лишь однажды улыбнулась Аля – когда курьер принес желтое платье.

– Огонь на поражение сразу, даже если дохлая на дне валяется, бронебойными, – сказал Пыхов.

– Чем-чем? – беззвучно и очень серьезно спросил самый молодой из водолазов и тут же осекся под взглядом капитана.

– Что у вас самое убойное? – спросил Пыхов, показывая на всякий случай, что ответ ему не нужен. – Вот этим. И вам ровно такая же рекомендация.

Он повернулся к спецназовцам. Майор, самый невысокий из них, поведя плечом, сказал:

– Без проблем. Только письменный приказ хотелось бы.

Пыхов взглянул на генерала. Тот запыхтел, но, как и рекомендовал Елисеев, удержался от любой вербальной реакции и поманил маячившего неподалеку с предельно деловым видом полковника.

– Сейчас будет, – заверил Пыхов и оглянулся на внезапно замельтешившего Юсупова.

Тот подбежал к Овчаренко и стал что-то показывать ему в планшете.

Овчаренко с полминуты изучал экран с каменным лицом, потом поднял глаза на Пыхова.

– Вот, – сказал генерал, неохотно расписываясь на листочке, выгнанном полковником из портативного принтера. – Приказ, как просили.

– Прошу прощения, – сказал Пыхов и поспешил к Овчаренко.

Генерал дернулся было в ту же сторону, торопливо убрал приказ за спину и принялся ждать, ни на кого особенно не глядя. Спецназовцы и подводные диверсанты, в свою очередь, не смотрели ни на него, ни друг на друга.

Пауза была странной и напряженной, но неловкой почему-то не казалась.

Пыхов вернулся через пару минут и сказал:

– Товарищ генерал-майор, товарищи офицеры, прошу прощения, поступили новые вводные. Подводная операция отменяется, наземная тоже. Задания считаются выполненными. Прошу вернуться к несению службы, официальное подтверждение сейчас пришлю, неофициальное тоже. Прошу ни с кем, включая сослуживцев, начальство и жен, ничего из увиденного, услышанного и додуманного сегодня не обсуждать. Начальство вам сейчас это подтвердит, надеюсь. Извините, спасибо, всего хорошего.

Пыхов убедился, что никто не возражает – даже генерал, пожевав, проглотил едва не вырвавшиеся слова и тут же облегченно отвлекся на истребление зажатого за спиной листка, – кивнул и побежал к микроавтобусу. Юсупов и Овчаренко уже расселись по местам, а Василич включил мотор.