Еле заметные отпечатки его пальцев тихо таяли на лаковой поверхности телефона, как снежинки. Разумеется, он прекрасно отдавал себе отчет в том, насколько фривольным был образ Майиной жизни, но сокрушаться из-за этого было бы по меньшей мере нелепо. Его подруга сверкала как огонек, который не оскверняет себя тем, что возле него греются все подряд. Майя, существо электрическое, никогда не находилась в статичном состоянии, а вся была – порыв, стремление. Его приятель, артист Черемушкин, знавший об этой связи, шутил: «Майя – не развратница. Она просто непоседа по части мужчин».

Раздался новый звонок.

– Игорь! – без приветствия прокричал в трубке Миша Гришин. – Я таки нашел спонсора для «Боя». Так что в марте уже можно будет начать снимать. Поедем на Кавказ – готовься.

– Это чертовски хорошая новость! – искренне обрадовался он.

– Представляешь, всю сумму сразу дают! Это просто праздник какой-то!

– Кто же отвалил денег?

– Не поверишь – средство от насекомых «Комарофф» хочет чтобы их мазь появлялась в кадре. Так что в каждой серии все будете натираться ею и нахваливать, – Гришин засмеялся.

Гришин все-таки добился своего – нашел достаточную сумму, чтобы начать съемки сериала «Бой у Ярышмарды». В основе сюжета лежало столкновение между чеченскими боевиками Хоттаба и колонной двести сорок пятого мотострелкового в апреле девяносто шестого. Ему Гришин предназначал в картине роль солдата, чья любовная драма проходит красной нитью через весь фильм и которого в конце картины убивают.

Солдат должен был стать самой серьезной из его ролей – настоящей, драматической ролью. Сыграв ее, он планировал вырваться из того образа, что ему создал Шестицкий. После того как он сыграл в этом сериале, его называют не иначе как доктор Шестицкий. Безусловно, доктор принес ему популярность – но шлейф еле ощутимой клоунады и циркачества, что тянется за ним с тех пор из картины в картину, давно пора отсечь. Все ждут, что в каждой своей роли он будет веселиться и балагурить. Ему же не хочется навечно застрять в образе глуповатого доктора. Он способен на более глубокомысленные работы, убеждал он Гришина, и Миша пошел на риск и решил попробовать его в новом амплуа. Так что «Боя у Ярышмарды» он ждал с особенным трепетом. Для начала съемок Гришину не хватало только денег. Канал выделил некоторую сумму, которая, впрочем, категорически не удовлетворяла его. Гришин любил снимать на широкую ногу, как он сам говорил, и искал средства, как одержимый, предлагая спонсорство своих картин всем подряд.

Гришин был в равной степени талантливым и сумасшедшим. С первого взгляда он не производил впечатление человека серьезного – худой, горбоносый, со слегка растрепанными черными кудрями, в которых кое-где мелькала интеллигентная проседь, он, скорее, напоминал полубезумного музыканта какого-нибудь джазового оркестра. Но его глаза, темные настолько, что не было видно зрачков, действовали на людей гипнотически, – казалось, в их глубине яростно полыхали язычки черного пламени. Если добавить к этому манеру Гришина вести деловые переговоры – выждав, внешне скучая, благоприятный момент в споре, он, подавшись вперед с внезапностью змеи, поражал ничего не подозревающего оппонента одним единственным метким словом, – то не приходилось удивляться тому, что про него говорили: «Это черт, а не человек».

– И вот что еще. Имей ввиду – если я говорю: «съемки начнутся весной», значит, они начнутся именно весной. Ты сможешь уладить дела со своим театром, чтобы ехать на Кавказ? – в голосе Гришина зазвучали металлические нотки.

Гришин безжалостно наступил на больную мозоль. Театр на Литейном давно уже стал для них яблоком раздора. Миша скептически относился к его сценической карьере и часто намекал, чтобы тот завязывал с театром, потому что «все равно ничего путного ему там не светит». А недавно на Литейном ему тоже предложили хоть и не звездную, но вполне солидную роль – Бригеллу, хозяина гостиницы в «Слуге двух господ». Первую значительную театральную роль за пять лет. Для него это был шанс оказаться замеченным театральной публикой, а возможно – и сыграть впоследствии более серьезные роли. Режиссер спектакля Артемий Доденко планировал встроить сюжет Гольдони в современный жанр, и сделал ставку на молодых актеров, в том числе и на него. Премьера обещала быть довольно смелой и уже заинтриговала критиков…

Трагизм ситуации заключался в том, что репетиции фильма и спектакля должны были перехлестнуться. И те и другие грозили быть напряженными, совмещать их будет крайне сложно. Поэтому на новость о Бригелле Гришин отреагировал прохладно. «Нашел чем гордиться – ролью второго плана, – съехидничал он тогда. – Да и та досталась тебе лишь благодаря тому, что ты засветился на экране». Порой сносить цинизм Гришина было крайне тяжело.

Да, Миша был для него больше, чем просто работодатель. После выхода на экраны «Доктора» он заявил в одном из интервью: «Похоже, Лефортов – мой профессиональный талисман». Гришин назвал его своим актером и дал ему роли во всех следующих проектах. За три года они сняли пять сериалов, каждый из которых имел успех, хоть и не такой, как «Доктор Шестицкий». Но общение с Мишей требовало подчас нечеловеческого самообладания, потому что к своим актерам Гришин относился, как к своей собственности.

Следовало признать, что по поводу театра Гришин язвил не совершенно напрасно. В театре он играл вторые роли, в то время, как в Гришинских сериалах, – только главные; да и денег они приносили несоизмеримо больше. Конечно, в сериалы влекли не только деньги. Он любил работать на камеру. Перед ней он испытывал чувства, которых не знал на сцене. Но театр – это было совсем другое. Театр он почитал некоей константой, предавать которую нельзя было ни при каких обстоятельствах. Так его учили в академии. Так считали все актеры, которых он уважал и которыми восхищался. Он не мог бы объяснить Гришину в полной мере – что для него значит театр.

– Ладно, я улажу все вопросы с театром, не переживай, – про себя он решил, что подумает об этом позже.

– Я и не сомневался, – голос Миши смягчился. – Может, отметим сегодня? Ты как?

– Знаешь, сегодня, наверное, не получится … – замялся он.

– К Майке своей, наверняка, собрался? Смотри – доиграешься. Пристукнет тебя когда-нибудь ее муженек, – жестко сказал Гришин и добавил, смягчившись: – Ладно, беги, жеребец. Увидимся в Москве. Сильно не напивайся.

Ну почему Гришину постоянно нужно его поучать!

– Хорошо, папочка, – съехидничал он, но Гришин уже повесил трубку.

Приняв душ и надвинув на лоб кепку-бейсболку, он поехал за Майей.

Глава 5

Очнувшись после наркоза, он обнаружил, что веки его больше не зашиты, а лишь забинтованы – оранжевый свет сменился на белый. Теперь боль, поселившаяся в нем, приобрела вкрадчивый кошачий характер. Немного подташнивало.

Рядом негромко переговаривались мужчина и женщина.

– Что с Майей? – спросил он, хотя и сам уже догадался. Кругом витал тот запах горя, который он не мог перепутать ни с чем. Точно так же висело что-то почти ощутимое на ощупь в воздухе, когда, вернувшись из академии слякотным апрельским днем, он услышал от мамы, что отец умер. По этому запаху – и по тому, что ему ответили не сразу – он понял, что Майи уже нет в живых.

– Она погибла. Это произошло мгновенно, – ответили ему.

Это был тот самый голос, который произнес «очнулся». Четкий властный голос. Доктор.

Он предчувствовал, что ответ будет таким. Значит, Майя умерла. Как такое могло случиться – с ней? Они ехали к ней домой, и она щебетала глупые и ничего не значащие слова, и щекотала его, мешая вести машину. А теперь она мертва.

– А тот, в другой машине? – спросил он шепотом, чтобы было не так больно.

– Тоже скончался.

Человек помолчал (при этом раздался тихий металлический лязг) и продолжил:

– Слушайте меня внимательно и не говорите ничего, вам сейчас не стоит этого делать. Игорь Сергеевич, у вас серьезные ожоги на лице и груди. Вам только что сделали плановую операцию. Необходим курс стационарного лечения.

– Сколько я здесь пробуду?

– Молчите. Голубчик, еще вчера я на вашем месте ставил бы вопрос так: «Пробуду ли я здесь хотя бы день?» А вы уже выписываться собрались. К сожалению, вы можете теперь никуда не торопиться.

– Понятно.

Он все еще не мог до конца осознать, что Майя умерла. Теперь, вероятно, будет суд, и если его признают виновным, то посадят в тюрьму. Марина узнает о его измене – скорее всего, она уже о ней знает. Вот только Майю это уже не вернет. Боль, крепко вцепившаяся в лицо когтистой лапой, мешала сосредоточиться. Ему казалось, что каждый момент он может потерять сознание.

– Сделайте ему укол обезболивающего, – попросил голос, и через секунду он почувствовал укол в сгибе у локтя.

Инъекция подействовала на него сразу и немного уменьшила боль. Но главное – она принесла ему относительное спокойствие, немного притупила страх. Он прекрасно помнил, как произошло столкновение, но его воспоминаниям не хватало выпуклости, объема. Они почему-то не имели эмоциональной окраски. Несчастье, случившееся с ним, сейчас виделось ему схематично и состояло лишь из одной причинно-следственной связи – они ехали к Майе на его «Мерседесе» и врезались в черный автомобиль.

Он понимал, что должен переживать из-за смерти Майи и из-за того, что сам пострадал в огне, но почему-то не мог полностью сконцентрироваться на своем несчастье. Мысли ускользали, не задерживаясь в голове. Он не испытывал паники. Скорее, его чувства можно было назвать легким недоумением. То, что с ним произошло, было ужасно, но непостижимым образом не беспокоило его. Он как будто застрял между сном и явью, не имея возможности перейти окончательно ни в одно из этих состояний. Теперь, помимо боли, он чувствовал еще и смертельную, всепоглощающую слабость. Его тело было абсолютно бессильным, неспособным даже на малейшее движение. Он очень устал. Сейчас он в полной мере понимал, насколько измотан. Эта усталость не была утомлением после перенесенного болевого шока – она накопилась за всю его жизнь и сейчас полноправно овладела им. Ему казалось, что его немного покачивает вместе с кроватью.

Он смежил веки. У вставшей перед глазами темноты был оттенок Майиного загара. От частого посещения соляриев Майя была очень смуглой – насыщенный, темно-персиковый тон ее кожи сгущался в ложбинке на груди практически до черного цвета, и из-за этого ее, в общем-то, небольшие выпуклости выглядели очень вызывающе. То, что Майя, как и он, была несвободна, не помешало их роману. Связь с ней совершенно не была ему в тягость – Майя никогда не позволила бы себе устроить скандал по поводу того, достаточно ли сильно он ее любит. Она вообще на все в этой жизни смотрела легко, и потому в ее обществе он всегда чувствовал себя весело и непринужденно. Они встречались почти три месяца, и за это время он не пожалел об их романе ни разу.