Лишь однажды петербургские жители увидели ее в страшном гневе. К этому времени Ксения уже почиталась за угодницу Божию. Но почиталась так она преимущественно людьми совершенных лет – дети по-прежнему преследовали ее и всячески досаждали. Как-то увидев Ксению, уличные мальчишки стали дразнить блаженную, смеяться, поносить. Ксения вначале никакого внимания не обращала на забавников – не привыкать. Но дети в этот раз были, как никогда, усидчивы: видя, что слова их не приносят желаемого результата, они стали швырять в блаженную камни и комки грязи. Тут уже у Ксении терпение все вышло. Блаженная ходила по городу всегда с крепкой сучковатой палкой. Так она бросилась на малолетних злодеев с этой палкой, показывая, что сейчас им будет задана крепкая взбучка. Вряд ли она ударила бы кого-нибудь. Но проучить мазуриков надо же наконец! Попугать их хотя бы! Жители Петербурга с тех пор старались оберегать Ксению от подобных развлечений неразумных детей.

Под именем своего покойного мужа Ксения юродствовала, по всей видимости, недолго. Ровно столько, сколько позволяла исправность мундира Андрея Федоровича. А у юродивых, при их-то образе существования, одеяние, если еще оно имелось, обычно не долго выдерживало нагрузок. И когда мундир у Ксении развалился, истлев прямо на чреслах, она перестала изображать мужчину. Блаженная надела на себя в высшей степени аляповатую пару, цветастые юбку и кофту, обуви и платка она не носила вовсе, и она стала называться по-прежнему Ксенией. У нее, как и у большинства юродивых, с одеждою могло бы не быть проблем – многие состоятельные люди считали за счастье одарить ее чем-нибудь со своего плеча, – но она все немедленно раздавала нищим.

У Ксении в Петербурге было множество знакомых. Ее наперебой зазывали погостить то в один дом, то в другой. Это считалось большой удачей, счастьем, милостью, посланной небесами, принимать у себя юродивую.

Так однажды Ксения зашла к доброй своей знакомой Евгении Денисьевне Гайдуковой. А дело было в самый адмиральский час, как в Петербурге говорят, то есть в обеденное время. Хозяйка натурально просит дорогую гостью за стол на лучшее место, потчует ее, будто родную матушку, блюдо за блюдом подносит. Когда они на славу отобедали, Евгения Денисьевна принялась благодарить Ксению за оказанное внимание и извиняться за скромное угощение: «Не взыщи, – говорила она, – голубчик Андрей Федорович (Ксения еще ходила в мундире мужа), больше мне угостить тебя нечем, ничего не приготовила сегодня». – «Спасибо, Денисьевна, спасибо за хлеб за соль, – отвечала Ксения. – Наелась, как дурак на поминках. Сроду так не ела. Только лукавишь-то для чего? А? Уточки-то мне не дала! Побоялась предложить!» Изумилась Евгения Денисьевна, сконфузилась, – у нее в печи и правда стояла жареная утка, приготовленная для мужа. Бросилась она тотчас к печке, вынула утку и поставила ее перед Ксенией. Но блаженная остановила ее: «Не надо, не надо. Не хочу я утки. Я ведь знаю, что ты радехонька меня чем только ни на есть угостить, да боишься своей кобыльей головы». Кобыльей головой Ксения называла своевольного и деспотичного мужа Евгении Денисьевны.

В другой раз Ксению принимала некая купчиха Крапивина. Они сидели за столом, угощались, чем Бог послал, мирно беседовали. И вдруг блаженной, как это нередко с ней случалось, было явлено откровение. Она увидела, что дни хозяйки, этой пышущей, казалось, здоровьем женщины, сочтены. Ксения тогда вроде бы ни с того ни с сего напомнила ей и всем присутствующим о необходимости каждому встретить смертный час свой, как и подобает православному христианину, покаявшись и причастившись. А уходя, она сказала, будто бы сама себе: «Зелена крапива, а скоро завянет». Никто тогда не придал значения этим словам – блаженная вечно говорит загадками, поди разбери, что она имеет в виду… Однако когда несколько дней спустя Крапивина действительно завяла, то есть отдала Богу душу, все вспомнили вещие слова Ксении и о предсмертных таинствах, и о крапиве.

Свой домик на Петербургской стороне после смерти мужа Ксения отдала мещанке Параскеве Антоновой, которую блаженная очень любила. И потом частенько приходила туда в гости. Однажды она зашла к любезной Параскеве и говорит ей: «Вот ты сидишь тут да чулки штопаешь, и не знаешь, что тебе Бог сына послал! Иди скорее на Смоленское кладбище!» Удивилась Параскева: о каком еще сыне толкует Ксения? откуда? Но, хорошо зная, что блаженная никогда ничего не говорит напрасно, а каждое ее слово – это какая-то мудрость, какое-то иносказательное откровение, она немедленно поспешила пойти, куда было указано. Оказалось, что вблизи Смоленского кладбища извозчик сбил беременную женщину, которая тут же и родила, а сама скончалась. Тут Параскева и поняла, что имела в виду Ксения: вот он ее сын! это о нем говорила блаженная! Параскева взяла ребенка и оставила его у себя. Она вырастила его и прекрасно воспитала. Впоследствии этот человек стал крупным чиновником. Всю жизнь он с большой любовью и почтением относился к своей приемной матери.

Как ни велика была слава Ксении в Петербурге, но общения с царственными особами у нее, как у Василия Блаженного, быть не могло: прошло то время, когда повелитель полсветной державы мог пригласить к себе в палаты нищего разделить с ним царскую трапезу или сам выйти в люди, поговорить с народом о том о сем где-нибудь на торгу за кремлевской стеной, – в эпоху империи такое общение монарха с низами стало выходить за этические нормы, хотя порою случалось. И все-таки Ксения, несмотря на колоссальную дистанцию, отделяющую ее от царственных особ, знала о них решительно все и некоторые сведения обнародовала, причем обычно еще до того, как свершалось само событие.

Так она предсказала смерть Елизаветы Петровны. Накануне Рождества 1761 года блаженная бегала по Петербургу и кричала: пеките блины! пеките блины! скоро вся Россия будет печь блины! Блины в России традиционно пекут либо на Масленицу, либо на поминки. Кстати, заметим, блин стал главным угощением и символом мясопуста именно потому, что Масленица – это, в сущности, поминки: начинается этот русский карнавал с Вселенской субботы, или большой родительской, – дня, когда православные поминают всех своих усопших предков.

Но тем не менее вряд ли Ксения имела в виду Масленицу. До нее от Рождества срок немалый. А пророчествовала блаженная вот о чем: назавтра, 25-го числа декабря, ровно в самый праздник, по Петербургу разнеслась весть о кончине императрицы Елизаветы Петровны. Тут уже все поняли, о чем предупреждала Ксения. Так и пришлось столице, а за ней и всей России печь блины.

Еще более драматичное происшествие в царской фамилии Ксения предсказала спустя три года.

На престоле в это время уже находилась государыня Екатерина Алексеевна. Но, как ни удивительно, она была не единственной монаршей особой в России в то время. В течение целых двадцати трех лет в шлиссельбургской крепости находился еще один законный, и, пожалуй, даже более, чем Екатерина, законный, император – Иоанн Антонович. В младенчестве он был свергнут с престола Елизаветой Петровной и с тех пор томился в темнице.

Один из его стражей – поручик В. Я. Мирович – решился освободить царственного узника и возвести на престол; он, вероятно, рассчитывал в случае успеха сделаться особой приближенной к императору и быть обласканным последним столь же щедро, как этого удостоились Орловы от Екатерины. Но попытка Мировича освободить Иоанна Пятого не удалась – другие офицеры из шлиссельбургского караула не поддержали лихую авантюру своего однополчанина. Больше того, в возникшей потасовке поручик был заколот. Да на всякий случай, чтобы исключить возможность его воцарения когда-нибудь, убит и сам Иоанн Антонович.

А за три недели до этого события Ксения стала вдруг горько плакать всякий день. Все встречные, видя юродивую заплаканную, жалели ее, расспрашивали: что с ней? не обидел ли кто? Блаженная, показывая куда-то в сторону, отвечала невразумительно: «Там кровь! Кровь! Там реки налились кровью! Там каналы кровавые! Там кровь!» – и лила слезы пуще прежнего.

Никто не понимал, что же происходит с блаженной Ксенией, всегда такой спокойной, благодушной… Тем более непонятны были ее слова – вроде бы ничего такого кровавого в отечестве не происходило, о какой крови она говорит?

Все всем стало ясно через три недели, когда по Петербургу разнеслась молва о кровавой драме в Шлиссельбурге и о страдальческой кончине Иоанна Антоновича. Приглашали Ксению не только знакомые к себе домой. Петербургские лавочники обратили внимание, насколько лучше сразу шли их дела, если к ним в лавку заглядывала Ксения. Она, бывало, и не возьмет-то ничего – так, может быть, какой-нибудь пряничек, орешек. Но вслед за ней в лавку немедленно набивался народ – всем хотелось купить чего-нибудь именно у того торговца, к которому заходила юродивая Ксения. Поэтому петербургские торговцы часто стояли в дверях своих заведений и караулили Ксению. А завидев ее, старались зазвать в лавку.

Точно так же питерские извозчики старались провезти Ксению хоть несколько шагов – чуть увидят ее, сразу подают дрожки. Они верно знали: после Ксении у них седоков отбою не будет. Так извозчики и рыскали целый день по Петербургу, высматривали юродивую.

Матери малолетних детей заметили, что если Ксения благословит болящего ребенка, он непременно выздоравливает. Поэтому, когда Ксения шла по улице, к ней то и дело подходили матери и просили хотя бы прикоснуться к их детям. Понятно, подходили к Ксении не только с больными детьми – здоровому ребенку тоже полезно получить благословение блаженной.

Хотя Ксения и бывала во многих домах, подолгу сидела там, обедала, ужинала, но она ни у кого никогда не оставалась на ночь. Люди недоумевали: где же она ночует? Ну ладно летом, можно и на улице где-нибудь прикорнуть. Но как же лютой зимой, когда вечно сырой болотный, ледяной питерский воздух просто-таки сжигает кожу?! Как можно в этакую пору не оставаться хотя бы в какой-нибудь лачуге ветхой? Решили тогда любопытные петербуржцы выследить: где же все-таки Ксения проводит ночи? И вот как-то вечером несколько охотников незаметно пошли следом за юродивой: куда она – туда и они. Ксения вышла за город, встала посреди пустыря и принялась молиться. Иногда, чтобы, видимо, размять уставшие ноги, она совершала земные поклоны на четыре стороны. И так до самого утра юродивая не прерывала своего занятия. Узнав об этом, петербуржцы еще больше полюбили свою Ксению.

Как мы уже отмечали, год смерти блаженной Ксении неизвестен. Больше того, отсутствуют какие-либо сведения и о ее погребении. Считается, что юродивая похоронена на Смоленском кладбище. Но никаких документальных подтверждений этому нет. Когда в 1988 году поместный собор Русской православной церкви принял решение о причислении блаженной Ксении Петербургской к лику святых, мощи ее обретены не были. Впрочем, это далеко не всегда и делается. Мощи многих святых, после их прославления, так и почивают «под спудом», то есть остаются нетронутыми в месте их захоронения. Например, так и покоятся с момента похорон мощи св. Иоанна Кронштадтского в Свято-Иоанновском женском монастыре на Карповке в Петербурге. К тому же часто бывает, когда мощи обрести просто невозможно. В годы большевистского антирусского геноцида были казнены сотни подвижников веры. Недавно они канонизированы как новомученики и исповедники российские. Но кто знает, где их мощи? В какой безвестной братской могиле, в каком краю шестой части суши они лежат?