Собрание сочинений. Том 1. Полет в небеса - Даниил Хармс

Что же касается других «двойчаток» у Хармса в соотнесении с гоголевскими, то можно сопоставить его Антонов Антоновичей (см. выше) с Антоном Антоновичем Сквозник-Дмухановским («Ревизор»); Федора Федоровича Колпакопа (см. выше) с двумя Федорами Федоровичами у Гоголя (барин в сцене «Лакейская» и начальник отделения Леницын во 2-м томе «Мертвых душ»).

С гоголевским влиянием, вероятно, следует связать и несколько достаточно экзотических для хармсовского времени имен персонажей. Имя кучера и слуги Селифана из «Мертвых душ» трижды встречается у Хармса (II, 158, 192. 12, 27; в последнем случае это более правильное воспроизведение старообрядческого по своему происхождению имени Селиван); отставной офицер Никанор Анучкин из «Женитьбы» встретится у Хармса (I, 138, 152; II, 39; сюда причисляем и вариант этого имени Никандр); Андрон из «Мертвых душ» (V, 198) появится в виде Андрония у Хармса (I, 143).

Наконец, должны быть отмечены «гоголевские» фамилии в произведениях Хармса: Пирогов, поручик, неудачно ухаживающий за хорошенькой блондинкой («Невский проспект»), трижды встречается у Хармса (I, 343; II, 43 и черновой набросок); помещик Бобров, о котором вспоминает Коробочка в «Мертвых душах» (V, 47), трансформируется у Хармса в шестерых Бобровых (среди которых и отмеченная выше «гоголевская» «двойчатка» Антон Антонович); Бобов, о котором говорится в «Записках сумасшедшего» (III, 184), появится в качестве главного персонажа в неозаглавленном рассказе Хармса (II, 135) [5 - О гоголевских мотивах у Хармса см. : Jaccard J. -Ph. Daniil Harms et la fin de l’avant-garde russe. Bern… 1991 (в перев. на русский яз. : СПб. , 1995) – по указателю; Сажин В. Тысяча мелочей // Новое литературное обозрение. 1993. № 3. С. 96–98. ].

Обследование под углом зрения ономастики совпадений в текстах Хармса с произведениями другого его любимого писателя – Достоевского, безусловно, должно учитывать также то, давно уже ставшее аксиомой, положение, что сам Достоевский находился под значительным влиянием гоголевской поэтики и ее пародированием преодолевал это влияние. Поэтому, разумеется, у Достоевского встречаем всё те же «гоголевские» «двойчатки» в наименованиях персонажей и прочие, отмеченные выше свойства, в проявлении которых у Хармса невозможно отделить влияние Гоголя от Достоевского. Скажем, вышесопоставленные у Хармса и Гоголя Антоны Антоновичи присутствуют и у Достоевского в «Записках из подполья» и «Записках из Мертвого дома»; Федоры – в «Бедных людях» и «Записках из Мертвого дома»; Иваны Ивановичи – в «Селе Степанчикове…» и «Записках из Мертвого дома»; Иваны Петровичи – в «Униженных и оскорбленных» и «Романе в девяти письмах»; Иваны Андреевичи – в «Чужая жена и муж под кроватью» и «Романе в девяти письмах».

Наряду с этим в наименованиях персонажей у Хармса и Достоевского находим и оригинальные совпадения: Семен Семеныч у Достоевского («Крокодил», «Преступление и наказание») встретится также в двух текстах Хармса (см. выше); Иван Матвеевич («Крокодил» и «Записки из Мертвого дома») имеется и у Хармса (I, 35); Елену Ивановну («Крокодил» и «Преступление и наказание») обнаруживаем у Хармса (II, 4); Фома («Село Степанчиково…» и «Господин Прохарчин») – одно из любимых хармсовских имен (II, 19, 29, 42); по два раза появляется имя Тимофей у Достоевского («Бедные люди» и «Крокодил») и Хармса (II, 193< 29> ); отмеченной высокой частоте имени Петр у Хармса корреспондируют Петры у Достоевского («Бедные люди», «Двойник», «Роман в девяти письмах», «Как опасно предаваться честолюбивым снам», «Преступление и наказание»); кухарка Пелагея, являющаяся во сне в «Как опасно предаваться…» Достоевского, встретится и у Хармса (II, 1; едва ли не в той же функции); многочисленные хармсовские Елизаветы (см. выше) находятся и у Достоевского («Чужая жена и муж под кроватью», «Записки из подполья», «Преступление и наказание»); Глафиру из «Чужая жена и муж под кроватью» Достоевского найдем у Хармса (I, 159); многочисленные хармсовские Андреи (см. выше) у Достоевского присутствуют в трех произведениях («Двойник», «Господин Прохарчин» и «Преступление и наказание»). Обращает на себя внимание то, что из «Крокодила» Достоевского у Хармса встречаются имена всех действующих лиц (за исключением немца). Укажем также на многочисленные совпадения в фамилиях персонажей Достоевского и Хармса: Тюльпанов из Достоевского («Село Степанчиково…») появится в двух текстах Хармса (I, 73, 108; в первом случае – прямая аллюзия на произведение Достоевского); Пузырёв («Чужая жена и муж под кроватью») – в трех прозаических текстах Хармса (II, 107 (вариант), 114; III, 70); многочисленным Петровым у Хармса (см. выше) найдется однофамилец и у Достоевского («Записки из Мертвого дома»); в том же произведении Достоевского имеется Орлов, которого также встретим у Хармса (II, 193< 2> ); там же – Михайлов, который дважды встречается у Хармса (II, 148, 193< 2> ); Марков из «Бедных людей» обнаруживается у Хармса (II, 193< 24> ); в том же произведении Достоевского имеется Ермолаев, которого найдем и у Хармса (II, 126); Блинову из Достоевского («Как опасно предаваться честолюбивым снам») отыскиваются однофамильцы в двух произведениях Хармса (II, 126 и примечание); наконец, в «Записках из Мертвого дома» встретим еще две фамилии, Антонов и Гвоздиков, которые есть и у Хармса (соответственно II, 68; III, 87); бросается в глаза, наряду с «Крокодилом», большое число совпадений фамилий персонажей «Записок из Мертвого дома» с произведениями Хармса.

За пределами представленных ономастических параллелей располагается обширное поле исследования того, как мотивы и сюжеты Достоевского интенсивно трансформируются у Хармса [6 - Можно назвать лишь несколько работ, в разной степени предваряющих масштабное исследование этой темы: Jovanovic M. Случай Раскольникова и его отголоски в русской советской прозе: (пародийный аспект) // Zbornik za slavistiku. 1981. № 21. P. 46–48; Cassedy S. Daniil Kharms’s parody of Dostoevskii: anti-tragedy as pollitical comment // Canadian – American studies. 1984. № 18. P. 268–284. ]. Оснований для такого исследования множество. Достаточно, например, отметить такую «хармсовскую» сцену в «Неточке Незвановой» Достоевского: «…я упала на улице и пролила всю чашку. Первая моя мысль была о том, как рассердится матушка. Между тем я чувствовала ужасную боль в левой руке и не могла встать. Кругом меня остановились прохожие; какая-то старушка начала меня поднимать, а какой-то мальчик, пробежавший мимо, ударил меня сапогом в голову» (Достоевский Ф. Полн. собр. соч. : В 30 т. М., 1972. Т. 2. С. 161). Можно обратить, например, внимание на параллель такой впечатляющей детали «Старухи» Хармса, как неведомо куда отлетевшая челюсть мертвой старухи, со сном Степана Петровича Верховенского в «Бесах» Достоевского, в котором ему является раскрытая челюсть: М. С. Альтманом эта деталь у Достоевского интерпретируется как крайняя степень опасности, по народному поверью предвещающая близость смерти [7 - Альтман М. С. Пестрые заметки // Достоевский: Материалы и исследования. З. Л., 1978. С. 189. ].

Достойны параллельного сопоставления сны у Достоевского и Хармса; эротические коннотации мотива насекомых у обоих писателей [8 - У Достоевского этот аспект рассмотрен: Бэлнеп Р. Л. Структура «Братьев Карамазовых». СПб. , 1997. ]; соотношение у них частоты употребления слова «вдруг» [9 - Применительно к Достоевскому см. : Топоров В. Н. О структуре романа Достоевского в связи с архаичными схемами мифологического мышления: («Преступление и наказание») // Structure of Texts and Semiotics of Culture. Paris, 1973. P. 225–302. ] и еще целый ряд важнейших для обоих писателей мотивов и свойств их поэтики.