Кольцов. Часть 1 - Лана Ланитова

– Правильно сделали, Сашенька. Проходите в дом. Только у нас нынче мало народу. Пятеро нас всего. Макс тут воюет понемногу, – она бросила тревожный взгляд на Кольцова. А после внимательно посмотрела в его глаза и усмехнулась. – Ничего, переживем. А доктор Кольцов у нас не сильно избалован? Чай, после Ялтинского санатория вам у нас голодно будет и неуютно?

– Что вы, – еще больше смутился Андрей. – Мы люди аскетичные, ко многим трудностям привычны.

Она сухо кивнула и продолжила:

– Комнаты у нас плохие, кровати никуда не годятся, удобств никаких. Так что – смотрите сами…

Впоследствии Кольцов узнал, что в это самое время Максимилиан Волошин прятал в своем доме нескольких белогвардейских офицеров от ЧК. Точно так, как когда-то прятал у себя и красных от белого террора. Это было смутное и тяжелое время.

Дорогие читатели, само время – революции, гражданской войны и первых лет нового Советского государства в нашем романе проходят лишь необходимым фоном, неким антуражем, на переднем плане которого автор пожелал рассказать вам об удивительной истории человеческой любви и страсти. А времена? Что ж… Мы их не выбираем. А может, и выбираем, как некий набор уроков, которые должна пережить каждая душа на очередном витке воплощения.

Итак…

В этот вечер Макс не вышел к своим гостям. Он уже задремал, и его не стали будить. Елена Оттобальдовна постелила друзьям в одной из небольших комнат, на первом этаже огромного дома, любезно пожелала спокойной ночи и удалилась.

– Какой огромный дом, – подивился Андрей.

– Угу, – отозвался Сашка. – Насколько я помню, здесь больше двадцати гостевых комнат. Макс их называет «палубами». А планировка такова, что все комнаты можно обойти, переходя из одной в другую, и при этом, не выходя во двор. Домина этот имеет три уровня, а венчает его так называемая вышка или смотровая палуба. Именно на ней, между прочим, сам Горький читал свою «Песнь о Соколе». Да, много кто из литераторов читали свои произведения…

– Ого! – подивился Андрей.

– Это сейчас народу мало. А бывали времена, когда весь дом гудел от гостей как улей. Даже в своих покоях Макс селил гостей.

Андрей удивленно покачал головой.

– Видно, радушный хозяин.

– У, Макс – необыкновенный человечище. Глыба, а не человек. И таланта необыкновенного. Завтра увидишь его, – Миллер едва подавил зевоту. – Давай спать, Андрюха. Устал я после качки.

Андрей и Сашка спали крепко. Из окна дул коктебельский ветер – смесь степной полыни и морской соли. И под этот аромат Морфей крепко кружил им головы. Проснулись они от странных звуков. Это Елена Оттобальдовна, трубя в жестяной рожок, призывала всех на завтрак.

– О, ё-мое! Вот мы дрыхнуть горазды, просыпайся, Андрюша. Обормотов на завтрак зовут.

– Неудобно как-то. Им самим есть нечего, – потирая глаза, отвечал Андрей.

– А мы и не с пустыми руками. У меня в портфеле еще бутылка вина и хамса с барабулей.

– О, а я думал, что мы еще тогда все съели, – рассмеялся Андрей.

– Нет, друг мой Кольцов, я очень запасливый человек, – шутовски заявил Миллер. – Тем паче знал, что с пустыми руками к Волошиным ехать неприлично. А после завтрака скинемся еще деньжатами в общую кассу – все им веселее будет таких нахлебников держать.

– Конечно, деньги у меня есть, – согласился Андрей.

Наскоро умывшись, они вышли на террасу. За длинным деревянным столом их встретил сам Макс, Елена Оттобальдовна, один молчаливый молодой поэт и две женщины.

Позднее много раз в жизни Андрей вспоминал эту, самую первую встречу с Волошиным, и всякий раз у него на губах появлялась добрая и тихая улыбка.

Волошин поднялся к гостям и обнял каждого. Это был невысокий, довольно корпулентный мужчина с широкими, прямыми плечами, мощной, почти бычьей грудью, крупной лохматой головой и лицом аристократа. Андрей сразу подумал, что облик Максимилиана напоминает ему черты древнегреческого Зевса. Одет Волошин был в длинную, ниже колен рубаху из холста, с вышивкой на шее, на русых кудрявых волосах красовался венок из дикой полыни. Он был очень обходителен в общении и даже, пожалуй, чуточку манерен. В нем сочетались признаки светского льва с парижским жеманством, античная монументальность и в то же время, желание казаться эдаким русским мужиком.

Позднее, уже в Москве, Андрей с нескрываемым интересом перечитал многие стихи Волошина. И они, как не странно, понравились ему. В них тоже хватало античности и манер. Но некоторые из его творений показались тогда Андрею почти бунтарскими.

На носу у Макса красовалось пенсне. Сквозь него он и рассматривал новых гостей. И взгляд его выражал собой крайнюю степень радушия. Было в этом близоруком взгляде нечто милое, чуть ли не беспомощное, подкупающее своей безмерной добротой.

На столе стоял чугунок с горячим супом. Правда, суп тот был жидок – в нем было мало крупы. И хлеба на столе тоже не лежало вдоволь. Сашка достал сверток с хамсой и барабулей. И вся честная компания обрадовалась такому щедрому подарку. А крымское вино вообще все приняли на ура. За столом вспоминали многих знакомых. К Елене Оттобальдовне все обращались не по имени отчеству, а называя ее "Пра".

Андрей немало подивился, узнав, что Александр Миллер, лор-врач из Серпухова хорошо знаком со многими поэтами, писателями и художниками, гостившими здесь еще до лихолетья революционных дней. Они разговаривали об Эфронах, особенно о Лиле Эфрон. Марине Цветаевой, ее сестре и прочих знаменитостях, чьи фамилии были у Андрея на слуху, но ни с кем из них он не был знаком лично.

С террасы был виден весь Коктебель. Слева – мягкие и далекие очертания холмов, справа – скалистая горная гряда Карадага. Степной ветер трепал русые волосы Андрея.

– Так вы говорите, что вам нужен Георгий Васильевич? – услышал Андрей сквозь пелену задумчивости властный голос Пра. – Он в отъезде, в Москве.

– Ой, как же так! – схватился за голову Сашка. – Нам он нужен позарез. У Андрея флейта раскололась. Надо бы заклеить. Редкий инструмент.

– Ну, чего ты заохал? Вернется он дней через пять. Дождетесь. К нам каждый день дочка его приходит, Светлана. Хорошая девушка. Она за Максом таскается по пляжу и Карадагу. Живопись любит. И мне по хозяйству помогает.