Морской ястреб - Рафаэль Сабатини

Вспоминая все это, она гордилась им еще больше.

Но сэр Джон Киллигрю не умер; он пролежал семь дней между жизнью и смертью и начал поправляться. В октябре он уже был на ногах, бледный и худой – он превратился в тень. Одним из первых его выездов было посещение замка Годольфин. Он явился переговорить с Розамундой о ее женихе – и сделал это по просьбе ее брата. Но в его словах не было той уверенности, которую она ждала от него. Дело в том, что на пороге смерти, когда его земные интересы отошли на второй план, сэр Джон взглянул правде в глаза, и ему пришлось сознаться, что он получил то, что заслужил. Он понял, что поступил недостойно – хотя в тот момент этого не сознавал, – что оружие, которым он сражался с сэром Оливером, не было достойно джентльмена. Он понял, что его обуяла старая ненависть к дому Трессилианов, подогретая недавно полученным отпором в деле лицензии. Понял, что и зависть сыграла в этом немалую роль. Подвиги сэра Оливера на море дали ему богатство и, благодаря этому богатству, он снова стал играть видную роль в этой местности и затмил значение Киллигрю из Арвенака. Но несмотря на это, он не считал сэра Оливера достойной партией для Розамунды Годольфин. Она и ее брат были отданы под его опеку их покойным отцом, и он добросовестно исполнял свои обязанности до совершеннолетия Питера. Розамунду он почти боготворил, и мысль выдать ее замуж за Оливера Трессилиана была ему неприятна. Прежде всего в нем была отвратительная трессилиановская кровь – особенно сильно проявившаяся в покойном Ральфе Трессилиане. Не может быть, чтобы и у Оливера она не проявилась. В нем было традиционное трессилиановское буйство. Он вспыльчив и жесток, и пиратство, которым он занялся, более всего подходило к его характеру. Он был груб и надменен, не поддавался исправлению и попирал ногами чувства других людей. Был ли Оливер, – спрашивал он себя, стараясь быть беспристрастным, – достойным мужем для Розамунды? Мог ли он вверить ее счастье такому человеку? Нет, не мог, это несомненно. Поэтому он пришел поговорить с нею, так как считал это своим долгом и так как мастер Питер просил его об этом. – Но, сэр Джон, – возразила она, – если каждый человек будет отвечать за грехи своих предков, только немногие избегли бы обвинения, и где же вы найдете мне жениха, заслуживающего вашего одобрения? – Его отец… – начал сэр Джон. – Говорите мне о нем, а не об его отце, – прервала она его. Он нахмурился. – Я об этом и хочу говорить, – сказал он, слегка недовольный, что она перебивала его и мешала ему воспользоваться самыми сильными его аргументами. – Он унаследовал много порочных свойств своего отца, как мы видим из его жизни; не унаследовал ли он и остальных? Это покажет будущее. – Другими словами, – пошутила она с серьезным видом, – я должна буду ждать, пока он не умрет в преклонных годах, чтоб убедиться в том, что он не был бы недостойным супругом. – Какая ты злая! – воскликнул он. – Нет, это вы злы, сэр Джон. Он заерзал на своем стуле и проворчал: – Будем говорить о тех свойствах, которые он проявляет сейчас. – И сэр Джон стал перечислять их.

Она засмеялась. – Будьте честным судьей и назовите мне хоть один его поступок, который мне доказал бы, что он таков, как вы говорите. Ну, сэр Джон? Он нетерпеливо взглянул на нее. Потом улыбнулся. – Плутовка, – сказал он и впоследствии припомнил свои слова. – Если его когда-нибудь будут судить, я желаю ему такого адвоката, как ты! Тут она поцеловала его, говоря. – А я желаю для него такого честного судью, как вы. Что было делать после этого бедняге? Только то, что он сделал. Поехал к сэру Оливеру, чтоб покончить с этим недоразумением. Он благородно признался в своей вине, и сэр Оливер так же благородно принял его извинение. Но когда сэр Джон заговорил о миссис Розамунде, то он, считая это своим долгом, был уже менее великодушен. Он сказал, что раз он не может признать сэра Оливера подходящим женихом для нее, то все сказанное им не должно быть принято сэром Оливером за согласие на этот брак. – Я буду держаться в стороне, – прибавил он. – Пока она не будет совершеннолетней, брат ее не даст своего согласия. После это уже не будет касаться ни его, ни меня. – Надеюсь, – сказал сэр Оливер, – что он будет так же разумен, но, как бы то ни было, благодарю вас, сэр Джон, за вашу откровенность.

Таким образом, сэр Джон был обезврежен. Но злоба мастера Питера не уменьшалась. Даже наоборот, она с каждым днем возрастала и вскоре начала подогреваться еще чем-то, о чем сэр Оливер совсем не подозревал. Он знал, что его брат Лайонель почти ежедневно ездит в Мальпас и знал объект этих постоянных поездок. Он слыхал о той даме, которая принимала там разных весельчаков из Труро, Пенрина и Хелстона и об ее плохой репутации. Он несколько раз предостерегал брата, и первый раз в жизни братья почти поссорились на этой почве. После этого он больше не упоминал о ней. Поэтому Оливер молчал. Он никогда не упоминал о Мальпасе и о волшебнице, царившей там. К тому времени осень перешла в зиму, настала бурная погода, и у Оливера и Розамунды было меньше возможностей встречаться. Сэр Оливер был вполне счастлив, и окружающие замечали, что его голос стал нежнее, а лицо, которое они знали высокомерным и суровым, – светлее. Терпение – это было все, чего требовала от него судьба, и он охотно ждал, ожидая за это награды. Однажды, за неделю до Рождества, он отправился по делам в Хелстон. Несколько дней дул ветер с моря, и на дворе вздымались сугробы снега. На четвертый день буря утихла и выглянуло солнце, небо очистилось от туч, и вся окрестность окуталась в блестящее белое одеяние. Сэр Оливер сел на лошадь и поехал по скрипящему снегу. Домой он возвратился очень рано, но не далеко от Хелстона заметил, что его лошадь потеряла подкову. Он слез и взял ее под уздцы, пошел по залитой солнцем равнине между высотами Пенденниса и Арвенака. Напевая, подошел он к дверям кузницы в Смисике. Около дверей стояла группа рыбаков и крестьян, так как из-за отсутствия гостиницы кузница служила местом сборищ. Кроме крестьян и странствующего торговца с своими вьючными лошадьми, там был еще сэр Андрью Флэк, священник из Пенрина, и мастер Грегори Бэн, один из судей по соседству от Труро. Оба были хорошо знакомы с сэром Оливером, и он стоял в ожидании своей лошади, мирно с ними беседуя. Все, начиная с потери подковы, до встречи с этими джентльменами, сложилось очень несчастливо, так как в то время с откоса Арвенака спускался как раз мастер Питер Годольфин. Сэр Андрью и мастер Бэн рассказывали впоследствии, что мастер Питер казался пьяным, настолько раскраснелось его лицо и так блестели его глаза, так глух был голос и так эксцентрично и странно было все, что он говорил. Он любил вино, так же как и Джон Киллигрю, и он обедал в этот день с сэром Джоном. Он принадлежал к тем людям, которые, выпивши, становятся придирчивыми. Сэр Оливер был как раз подходящей кандидатурой, чтобы сорвать на нем скверное настроение, и присутствие других только еще больше подзадорило его. В своем опьянении он вспомнил, что как-то ударил сэра Оливера, а сэр Оливер засмеялся и сказал, что никто этому не поверит. Он так сильно дернул лошадь за уздцы, что она почти присела, но он все же удержался в седле. Потом он стал пробираться через снег, лежавший вокруг кузницы, совсем грязный и растоптанный, и подмигнул сэру Оливеру. – Я еду из Арвенака, – сказал он ни с того, ни с сего, – мы говорили о вас. – Вы действительно не могли найти более интересной темы? – сказал Оливер улыбаясь, но глаза его смотрели сурово и слегка испуганно – хотя испуг не относился лично к нему. – Да, вы правы, вы и ваш развратный отец представляете интересную тему. – Сэр! – ответил сэр Оливер. – Я уже раз напомнил вам об отсутствии стыда у вашей матери. Слова эти вырвались у него под влиянием брошенного ему оскорбления, они вырвались в минуту слепого гнева, вызванного раскрасневшимся и насмешливым лицом, смотревшим на него. Но как только они вырвались, он уже раскаивался в них так как они были встречены взрывом смеха со стороны крестьян. Он отдал бы в эту минуту половину своего богатства, чтобы они не были сказаны. Лицо мастера Годольфина мгновенно изменилось, точно он сорвал с лица маску. Из совершенно красного оно сделалось мертвенно-бледным, глаза сверкали, рот судорожно подергивался, Он несколько минут смотрел на своего врага. Потом привстал на стременах, взмахнул кнутом… – Собака! – крикнул он, задыхаясь – Собака! – И опустив плетку, он провел длинную красную полосу по смуглому лицу сэра Оливера. С криком ужаса и гнева священник, судья и все остальные бросились между ними. – Стыдитесь, мастер Годольфин, – воскликнул священник. – Если из этого произойдет что-нибудь худое, я буду свидетельствовать о вашей грубости. Убирайтесь отсюда. – Идите к черту, сэр, – сказал грубо мастер Годольфин. – Этот ублюдок смеет произносить имя моей матери. Нет, на этом дело не кончится. Он пошлет ко мне секундантов или я буду бить его каждый раз при встрече. Слышите ли, сэр Оливер? Оливер не отвечал. – Слышите ли? – проревел он. – Теперь не будет случая выместить вашу ссору на сэре Джоне. Приходите ко мне и получите наказание: этот удар кнута является только задатком. – После этого он с глухим смехом так яростно всадил стремена в бока своей лошади, что священнику и всем другим пришлось отскочить в сторону. – Подождите, пьяный дурак, больше вы не будете ездить на лошади, – крикнул ему вслед сэр Оливер. И он гневно заревел, чтоб ему привели лошадь, – отбросил священника и мастера Бэна, которые пытались его удержать и успокоить, и, вскочив в седло, в бешенстве бросился за Питером. Священник посмотрел на судью, а судья молчал, сжав губы. – Мастер Питер пьян, – сказал сэр Андрью, качая седой головой. – Он недостоин предстать перед создателем.