Сны на ветру, или Плотоядное вино - Виктор Стасевич

– Ничего подобного, я переживаю за нашу науку.

– Наука в российских девяностых будет описана под лозунгом «Любой ценой выжить! », а если привнести сюда житейский фон, то это будут картинки неприкрытого стыдливого сюрреализма с элементами откровенной порнографии, – философски заметил Тарабаркин.

– Не поспоришь, но меня особенно возмущают некоторые директора институтов Российской Академии. При нищенском существовании сотрудников, они сдают в аренду громадные площади за бесценок, но через своих подставных, как правило, занимающих должности замов, получают баснословные прибыли. К нашим нулевым у нас обязательно сформируется целая прослойка директоров-рантье, сдающих помещения, открывающих за государственный счёт частные клиники, заводики по производству изделий, так называемых наукоёмких, а по-простому продающих разработки через подставные фирмы. Под прикрытием благородных целей они будут процветать, институты нищать, некоторые даже разрушатся, остатки молодёжи с гиканьем и радостным всхрюкиваньем продолжит свой бег за бугор. Знаешь, некоторые горе-директора напоминают мне нищих из рассказа Бабеля. Помнишь, есть у него такой, «Конец богадельни»? Там ребята с кладбища в аренду гроб с кистями сдавали. И процветали, пока не нарвались на коммуняк в кожанках.

– Неужели ваши академики и директора все такие? – воскликнул Илларионович.

– Нет, конечно, есть среди них хорошие люди, даже настоящие учёные попадаются, но с каждым годом всё меньше и меньше.

– Когда-нибудь ваши директора-академики нарвутся на неприятности, придут бывшие комсомольские активисты, эдакие шустряки со стеклянными глазами, со стриженными чёлочками, занимающие высокие посты уже по молодости, за сомнительные заслуги. Придут, объявят себя эффективными управленцами и погонят ваше руководство помойной тряпкой. Поставят во главе Академии какого-нибудь юриста или экономиста, но, по сути, банального бухгалтера с ярким отблеском собачьей верности к президенту.

– Скажешь тоже, – с ужасом отпрянул Костя.

– А что тут говорить, традиция, её сразу не сломить. При Союзе была такая публика, называлась «начальники», и без разницы его образование, специальность, уровень профессионализма, он Начальник с большой буквы. Неважно, промбазы, театра, института или бани, главное, может умело и в нужное время лизнуть какую-нибудь царственную часть президентского тела. Для начала объединят все три Академии, и будете ходить ровным строем под бухгалтерами с лифтёрами и сантехниками.

– Нет, ты тут не прав, – Шансин нервно схватил бутылку с пивом, быстро разлил по стаканам, – не будет у нас такого, не будет! – он готов был расплакаться. – Не найдётся столько идиотов в правительстве, чтобы допустить такое, извините за грубость, откровенное паскудство.

– Ой ли? – засмеялся Тарабаркин. – В отличие от тебя, Костя, я закоренелый оптимист, поэтому безоговорочно верю в наше правительство, знаю, что в любых условиях оно готово сделать любую пакость во благо процветания народа, но, главное, собственной семьи. А что про академиков, ты вспомни, как рассказывал о заседании Президиума в Москве, где они жаловались президенту, что стипендия до бесстыдства мала.

– Да помню, до сих пор передёргивает, ведь я, по наивности, подумал, что речь идёт об аспирантах, но когда президент страны снисходительно, по-барски откинувшись в кресле, заявил, что минимальная стипендия будет в пятьдесят тысяч, то растерялся. И среди шума аплодисментов, а некоторые даже вскочили со своих мест, мне рядом сидящий академик, умница и настоящий учёный, коих у нас остались единицы, печально улыбаясь, пояснил, что это академическая стипендия.

– Вот срань-то какая! До чего скромные у нас академики, на стипендию живут! Эх, не хочу про них, давай лучше вспомним нашу молодость, как мы на стипендию выживали. Нам бы тогда академическую, – Пауль мечтательно закинул голову, помахивая рукой, словно птица крылом.

– Не дай бог! – вскинулся Шансин. – С первой бы спились и вылетели из института.

– Я особенно-то и не держался, даже с маленькой стипендией, – заржал Санька.

– Не про тебя речь, – тяжело вздохнул Шансин.

– Всё, кончай политэкономию! – махнул половником хозяин дачи. – Пора приступать к главному событию, – он откинул крышку кастрюли, взял тарелки, – Володя, помогай, – строго приказал Драперовичу, а Тарабаркину степенно, поднимая палец, велел доставать из холодильника заветную.

– А я думал, что главное сегодняшнее событие это посадка картофеля, – засмеялся Буйвол.

– По важности это второе мероприятие, вернее, первое, но после обеда, – невозмутимо ответил ему Георгий Илларионович, а Шансина решил взбодрить: – Ты, Костя, брось так переживать, этим дело не исправишь, а сам сгоришь, так что иди в погребок, у меня там ещё пару баночек груздей да огурчиков осталось, сам солил по рецепту моей благоверной Веруньки, Царство ей Небесное. А картошку сажать без стопки да без борща, грех. Мы же не собаки подзаборные, мы общественные личности, поэтому во главу угла ставим общение и личное взаимообогащение, в смысле духовного, – он кивнул в сторону бутылки, которую Тарабаркин поставил в центр стола.

После первой стопки да нескольких ложек чудного борща, настроение у всех улучшилось, поэтому хозяин дома с присказкой о времени и пуле, разлил вторую. Не задерживаясь, выпили, дружно крякнули, а Драперович спохватился и обратился к Саньке:

– Слушай, комадор, ты утром что-то нам вещал про удивительный свой сон. Расскажешь?

– Из его снов можно хорошую книгу составить, – засмеялся Шансин, окончательно отошедший от грустных мыслей.

– Просим, просим, – Илларионович степенно разливал по третьей, – но прежде нужно выпить за хозяина этого дома и славного повара, то есть за меня. Вам ведь не намекнёшь, вы и забудете, а непорочность третьего тоста в этом доме нарушать не позволю.

– Третий тост за женщин! – воскликнул Драперович.

– Не перечь, – оборвал его полковник, – и поперёк батьки не лезь.

За столом бурно оживились, опрокинули стопки, шумно застучали ложками, захрустели огурцами, а Тарабаркин нанизал кусок толстого солёного груздя, макнул в сметану, откусил и, пережёвывая, предупредил:

– Сон мой деликатный, немного не застольный, может особо чувствительных ранить. Не буду говорить, кого и куда, – он кивнул в сторону Шансина, – и, соответственно, привести в состояние прострации.

– Вот не надо, – хмыкнул Костя, – меня твоими гадостями не проймёшь, а уж снов твоих я столько наслушался, ужас. Они у тебя как сериалы, без конца и сюжета.

– Спорить с тобой не буду, ибо это бессмысленно. Как говорил наш профессор философических наук, если хотите спрятать истину, то начните спор с учёным мужем, а ты у нас светило, доктор наук, можешь вогнать любую проблему в тиски нерешаемых задач.