Собор Дарвина - Дэвид Слоан Уилсон

Уравнительная политика охотников-собирателей распространяется не только на раздачу пищи, но и на общественные отношения. Просьбу «отведите меня к своему вождю» здесь воспримут с непониманием или даже со смехом. Тут нет вождей, если не считать таковыми тех, кто заслужил уважение собратьев своим достойным поведением. Но даже и такие «вожди» не могут ничего приказывать другим членам группы – лишь только советовать. Когда Эдвард Эванс-Притчард, британский антрополог, попытался определить вождя нуэров (скотоводческого общества, но с теми же чертами эгалитаризма, что и у охотников-собирателей), он смог найти человека, называемого «вождем в леопардовой шкуре», но оказалось, что тот просто умел решать конфликты в группе; о нем мы еще расскажем в главах 2 и 6.

Охотники-собиратели организованы как «группа равных» не потому, что у них нет эгоистичных побуждений, а потому, что эти побуждения эффективно контролируются другими членами группы. Антрополог Кристофер Бём (Boehm 1993, 1999; см. также Knauft 1991) назвал такую форму охраняемого эгалитаризма «обратным доминированием». Во многих группах животных самые сильные особи обычно способны доминировать над соперниками, забирая при этом непропорционально большую долю ресурсов. Это внутригрупповой отбор – в чистом виде. Напротив, в группах охотников-собирателей индивид, которому вздумается подавить других, весьма вероятно, столкнется с объединенным сопротивлением группы. В большинстве случаев даже самая сильная личность не сравнится с коллективом, и поэтому проявления эгоизма действенно ограничиваются и пресекаются. В исследовании Бёма, проведенном в обществах охотников-собирателей, приведено много примеров обратного доминирования, интенсивность которого возрастает от сплетен и открытого высмеивания до изгнания из группы и убийства.

Ранние теории, объяснявшие феномен уравнительной политики в обществах охотников-собирателей, обычно выводили на первый план экологические условия – скажем, рассредоточенные и непрогнозируемые ресурсы. Но Бём, напротив, объясняет эгалитаризм в терминах социальных норм: это общие представления о том, что можно и чего нельзя, разделяемые всеми членами группы и подкрепляемые наградами и наказаниями. Как бы то ни было, группы охотников-собирателей – это прежде всего общества, основанные на морали, и их порядки основаны на четком различении правильного и неправильного. Детали могут различаться от группы к группе, но в общем случае «правильное» всегда совпадает с тем, что выгодно группе, а «неправильное» – с эгоистичными поступками, наносящими другим в группе ущерб.

Представление человеческих групп как моральных сообществ показывает, как много упустила теория родственного отбора, которая предсказывает, что все виды поведения, направленного на укрепление социальных связей, должны возникать лишь между генетическими родственниками [13 - Подавляющее большинство эволюционистских моделей социального поведения, включая и модели родственного отбора, допускают существование однозначного соответствия между генами и моделями поведения. Строгий генетический детерминизм предполагается, но не потому, что соответствует действительности, а лишь потому, что заметно упрощает математический аппарат. Остается лишь надеяться на то, что установление более сложной и реалистичной связи между генами и поведением не приведет к пересмотру основных результатов более простых моделей. Но пока что эта надежда безосновательна, и это открывает новые возможности для многоуровневого отбора, которые мы только начинаем исследовать. ]. Модели родственного отбора предполагают, что схожесть в поведении пропорциональна генетическому сходству; скажем, члены группы ведут себя одинаково, лишь если она генетически однородна. Но в моральных сообществах социальные нормы могут создать в той или иной мере одинаковое поведение внутри групп и различное – в разных группах, причем ни сходств, ни отличий – кстати, очень благоприятных для межгруппового отбора – не предсказать с опорой лишь только на генетическую структуру групп.

Кроме того, в свете этого представления видны и упущения теории взаимного альтруизма, согласно которой поведение, укрепляющее социальные связи, направлено прежде всего на тех, кто «воздаст добром за добро». Рассмотрим группу, в которой считают, что правильно помогать другим в соответствии с тем, насколько нужна помощь, а не с тем, сколь вероятно ответное благодеяние. Те, кто следует этому правилу, получают награду, нарушителей наказывают, и группа (скажем) процветает по сравнению с теми, где помогают лишь тем, кто отблагодарит. Это правдоподобная модель, и нет причины думать, будто награды и наказания, подкрепляющие норму «помогай тем, кому нужна помощь», сами представляют собой форму взаимного сотрудничества. Если я избегаю тех, кто оказывает мне помощь лишь в обмен на мои благодеяния, и расположен к тем, кто помогает мне в нужде, я создаю общественное благо второго порядка, а не повышаю до максимума собственную выгоду внутри своей группы.

В то же время представление человеческих групп как моральных сообществ точно соответствует парадигме главных эволюционных переходов, согласно которой группы объединяются под влиянием регулятивного аппарата, который содействует благу всей группы, не требуя от ее членов никаких неимоверных жертв. Один пример покажет нам, как этого достигает реальное общество охотников-собирателей при помощи механизмов, граничащих с религией.

Чьювонг – племя, обитающее в дождевых лесах Малайского полуострова (Howell 1984) [14 - Оба приведенных в этой главе примера этических систем охотников-собирателей взяты из обзора 25 культур, выбранных случайным образом из «Ареальной картотеки человеческих отношений», антропологической базы данных, разработанной, в свою очередь, для проведения кросс-культурных исследований; о ней говорится в главе 5 следующей книги: Sober and Wilson 1998. Случайный характер выборки обеспечивает ее репрезентативность – иными словами, представленные культуры отображают все богатство культур, информация о которых собрана в базе данных. В главе 4 я сам с помощью той же методики создаю репрезентативную выборку религий мира. ]. Члены племени сочетают охоту и собирательство с подсечно-переложным земледелием. Отношения в племени эгалитарны, как и в группах «чистых» охотников и собирателей. Пищу и иные скудные ресурсы распределяют в соответствии с системой суеверий, называемой пунен, в приблизительном переводе – «беда или несчастье от неутоленного желания»:

В мире чьювонг желания чаще всего проявляются в связи с едой. Тот, кого не пригласят – причем без промедления – разделить трапезу, которую он увидит, или тот, кому не дадут долю из добытой в джунглях еды, попадают в состояние пунен – ведь подразумевается, что человек всегда хочет получить свою часть и, следовательно, [не получая видимого, ] испытывает неудовлетворенное желание… «Есть в одиночестве» – это крайне плохо в глазах чьювонг; об этом говорят даже их мифы. Требование делить еду на всех восходит к мифу о Йинлугене Баде: благодаря этому герою чьювонг перестали быть дикими и узнали, что людям не подобает есть в одиночестве (Howell 1984, 184).

Этот фрагмент показывает, что суеверия, мифы и боги культуры чьювонг теснейшим образом связаны с делом первостепенной важности – распределением пищи. И более того, представления о пунен распространяются не только на верования, но и на социальные обычаи, чем, по сути, и обеспечивается равное распределение пищи.