Воин Доброй Удачи - Р. Скотт Бэккер

В ту ночь Мимара просыпается от низкого мелодичного голоса Сарла, что-то напевающего. Песня, похожая на дым, быстро затянутый в беззвучие высотой хребта. Она слушает, наблюдая, как Гвоздь Небес проглядывает сквозь рваные одежды облака. Слова песни, если они вообще есть, непонятны.

Через некоторое время песня переходит в хриплый шепот, а затем в стон.

Сарл стар, осознает девушка. Он оставил в недрах горы не только свой рассудок.

Сарл умирает.

Укол ужаса пронзает ее насквозь. Она поворачивается, чтобы поискать волшебника среди скал, но тут же обнаруживает его позади себя – эдакого зверя с волосами. Мимара понимает, что он подкрался к ней после того, как она заснула.

Она смотрит в тень его изборожденного морщинами лица и улыбается, думая: «По крайней мере, он не поет». Девушка морщит нос от его запаха и снова засыпает, возвращаясь к его трепещущему образу.

Я понимаю, мать… Я, наконец, вижу… Я действительно хочу.

* * *

Ей снится отчим, и она просыпается с хмурым недоумением, которое всегда сопровождает слишком липкие и многозначительные сны. С каждым мигом она видит его: аспект-император, не такой, каков он есть, но каким он был бы, если бы был тенью, которая преследовала проклятые глубины Кил-Ауджаса…

Не человек, а эмблема. Живая печать, поднимающаяся на волнах адской нереальности.

– Ты – око, которое оскорбляет, Мимара…

Девушка хочет спросить Акхеймиона об этом сне, но находит воспоминание об их вражде слишком острым, чтобы говорить об этом. Она знает то, что все знают о снах – что они могут как озарять, так и обманывать. На Андиаминских Высотах жены из знатных каст советовались с авгурами за возмутительно высокую плату. Кастовые слуги и рабы молились, обычно Ятвер. А девушки в борделе капали воском на клопов, чтобы определить истинность своих снов. Если воск попадал на насекомое, значит, сон был правдой. Кроме того, Мимара слышала о десятках других народных гаданий. Но она уже не знает, чему верить…

Это волшебник, понимает она. Этот проклятый болван прямо на нее набросился.

– Око, которое надо вырвать.

Они завтракают тем, что осталось от последней охоты Ксонгиса, молодым оленем. Небо безоблачно, и утреннее холодное солнце колет глаза. Воздух обновления окружает скальперов. Они говорят и собираются в дорогу так, как привыкли – среди них царит оживление людей, возвращающих себя к старым трудным задачам.

Капитан сидит на валуне, глядя на лес внизу, и точит свой клинок. Клирик стоит под ним, без рубашки под нимильской кольчугой. Он кивает, словно в молитве, прислушиваясь, как всегда, к скрежещущему бормотанию лорда Косотера. Галиан совещается с Поквасом и Ксонгисом, придвинувшись к ним вплотную, а Сома нависает над ними. Сутадра удалился по тропе, чтобы помолиться: в последнее время он всегда это делает. Конджер жадно разговаривает со своими соотечественниками, и хотя Мимаре не дается галеотский язык, она знает, что он пытается сплотить их. Сарл бормочет и хихикает себе под нос, отрезая крошечные кусочки размером не больше ногтя от своего завтрака, которые он затем жует и смакует с абсурдным наслаждением, как будто обедает улитками или каким-то другим деликатесом.

Даже Акхеймион, кажется, чувствует разницу, хотя и не говорит того же, что она. Шкуродеры вернулись. Каким-то образом они вернулись к своим старым привычкам и ролям. Только встревоженные взгляды, которыми они обменивались между шутками и признаниями, выдавали их испуг.

Великие Космы, понимает она, знаменитые первобытные леса Длинной стороны. Они боятся их – очевидно, достаточно сильно, чтобы на время забыть Кил-Ауджас.

– Шкуродеры, – хихикает Сарл, его лицо краснеет. – Рубите и связывайте их, ребята… У нас есть шкуры, чтобы сдирать!

Подбадривающие слова, прозвучавшие в ответ, были такими поспешными, такими половинчатыми, что тень Потерянной Обители, казалось, снова перепрыгнула через них… Их осталось так мало.

И Сарл – не один из них.

Жестяной лязг предупреждает артель, говорит им, что капитан повесил свой потрепанный щит на спину, – это стало сигналом для них, чтобы возобновить свой марш. Склоны предательски круты, и Мимара дважды приводит старого волшебника в ярость, предлагая ему руку поддержки. Они прокладывают путь вниз, спускаясь все ниже и ниже, выбирая дорогу через преграждающие им путь препятствия в виде тесных рядов кустарника. Кажется, она чувствует, как горы поднимаются позади нее в заоблачную абсурдность.

Космы растут под ними и перед ними, становясь все больше и больше, пока Мимара не начинает различать отдельные стволы в возвышающейся общей кроне. Несмотря на все описания, которые девушка слышала, она поймала себя на том, что изумленно таращит глаза. Деревья нельзя назвать иначе, чем монументальными, таков их размер. Сквозь завесу листвы она мельком видит возвышающиеся стволы и раскидистые ветви деревьев, а также темноту, которая окружает мир под кронами.

Воздух дрожит от птичьего пения, визга и улюлюканья, создавая громадный и пронзительный хор, который, как Мимара знает, тянется за горизонт, к берегам Серишскового моря. Путники обнаруживают, что движутся вдоль уступа, идущего параллельно кромке леса примерно на таком же расстоянии, на какое деревья вздымаются в небо. Теперь быстрый взгляд девушки проникает глубже, хотя от окутанной мраком земли все еще далеко. Она видит ветви, тянущиеся, как извилистый камень, несущие зеленые клочья размером с амбар, и полотнища мха, свисающие со стволов, как лохмотья нищего. Она видит нагромождение теней, которые выносят черноту из глубины леса.

Он поглотит нас, думает Мимара, чувствуя, как старая паника гудит в ее костях. Она уже сыта по горло лишенными света чревами. Неудивительно, что скальперы были встревожены.

Темнота деревьев, сказал Сарл.

Кажется, дочь Эсменет впервые осознает всю чудовищность задачи, которую поставил перед ними волшебник. Впервые она понимает, что Кил-Ауджас был лишь началом их испытания – первым в череде невысказанных ужасов.

Неглубокий обрыв опускается и переходит в неровный склон, рассыпая огромные камни по краю леса. Экспедиция пробирается вниз и заползает в Великие Космы…

В зеленую тьму.

* * *

Птицы пронизывают парящие навесы, но их крик звучит в отдалении, приглушен, как будто они поют, спрятавшись в чулок. Воздух спертый, густой от отсутствия свежего ветра. Земляной смрад пропитывает каждый вздох Мимары: запах щебня, превращенного в кашу сменой времен года, в землю – долгими годами и в камень – веками. Когда она поднимает глаза, то видит проколы белого сияния, просвечивающие сквозь рваный зеленый полог. С другой стороны, этот фильтрованный мрак делает темноту осязаемой, вязкой, как будто они тащатся через туман. Стволы в глубине равномерно черные. Сливаясь с промежуточными стволами, они постепенно делают тысячу гротов невидимыми. Это кажется почти игрой, накоплением скрытых пространств. Достаточно больших, чтобы таить целые народы.