Пойма - Джо Р. Лансдейл

– Не-а, – сказал я. – Я лучше тут подожду.

Ричард подмигнул:

– Да погнали играть, чего ты?

Абрахам заулыбался, и я задался вопросом: чем же это таким они собрались заниматься? Надеюсь, не курить виноградные листья или, того хуже, табак, потому как меня что от одного, что от другого всю жизнь с души воротило. Когда бы и что бы я ни пробовал, неизменно прихватывало живот.

Ричард прижался вплотную и заговорщицки произнёс:

– Мы с Абрахамом тута кое-что знаем такое, чего тебе точно захочется знать про это тело. Айда с нами.

Я поразмыслил над предложением, но только на секунду. Мальчишки попрощались с дядюшкой Фараоном, и я побежал с ними в сторону ручья. Меня провели вдоль берега и наверх, за ледохранилище, где росло большое чётковое дерево.

Ричард шептал:

– Мы с Абрахамом – мы в этих местах всё-превсё знаем. Вон тама, наверху в крыше, есть большущая дыра, прямо над приёмным цехом, где лёд выгружают. Над ней лист жести лежит, но можно его отодвинуть, и тогда гляди – не хочу. Если его не слишком далеко сдвигать, снизу ничё не заметят – тама как раз тень от дерева падает. Ни один лучик не пробьётся! А ещё, само собой, и трещины всякие в крыше. Блеснёт немного солнце то там, то сям – никто и ухом не поведёт!

– А что, если они в другой комнате будут? – спросил я.

– Ну будут в другой, и ладно тогда, – сказал Абрахам. – А ну как всё-таки в той?

Мы побежали к чётковому дереву – Ричард во главе, Абрахам – следом за ним, а я – последним. Дерево было высокое и раскидистое, некоторые ветви нависали над ледохранилищем. Мы вскарабкались на эти ветки, а оттуда – на крышу. Ричард пролез по крыше до дыры в кровельной дранке, которую укрывал жестяной лист. Оттащил его рукой. Из хранилища вырвался поток холодного воздуха и приятно обдал нам лица. Тучи над нами потемнели, как бы сгущая тени, чтобы помочь нашей задумке.

Мы оглянулись на толпу. Снизу на нас открывался отличный обзор. Кое-кто махал нам рукой. Я подумал: ох и влетит же мне потом от папы! Но игра всяко стоила свеч. Этим людям ни к чему сдавать меня отцу. Они ведь даже с ним незнакомы. И, как водится у цветных, скорее всего предпочтут не соваться, когда дело касается белых.

Поначалу не было видно ничего, но можно было разобрать звуки разговора. Я узнал голос доктора Стивенсона. Говорил он громко и явно находился под хмельком. Как раз когда я вдруг струхнул и подумывал уже было спускаться, Ричард взял меня за плечо и в поле зрения показались двое чернокожих – они внесли длинную и узкую цинковую ванну, набитую льдом, и, понятно, в ней же лежало мёртвое тело.

Труп прикрывал большой льняной мешок, но как только ванну установили на столе для резки льда, мешок сдёрнули, и я смог разглядеть всё хорошенько.

Глядя на мёртвую сверху, я почувствовал нечто странное. Это было то же самое тело, которое я нашёл той ночью. Но тогда со страху померещилось, будто росту в нём футов десять, не меньше. Теперь же оно оказалось маленьким, опухшим, беспомощным и – неожиданным образом – человеческим. В этом теле когда-то обитала живая душа, и само оно когда-то жило, ело, смеялось и мечтало. Ну а сейчас это всего лишь жалкая оболочка из бренной плоти – без души. Я то ли учуял, то ли вообразил, будто чую, как из ледохранилища вместе с волной прохлады поднимается тяжёлый дух разложения.

В этот миг для меня ещё кое-что изменилось. Я осознал, что человек на самом деле бывает смертен. Мама с папой тоже могут умереть. Я и сам могу умереть. И все мы когда-нибудь умрём. Во мне вдруг образовалась какая-то пустота: пошевелилась, подыскала себе местечко, улеглась и затихла, если не насовсем, то, по крайней мере, на время.

Голова женщины запрокинулась назад и частично погрузилась в кубики льда. Рот открылся, там не хватало зубов. Оставшиеся зубы поломались и выщербились, и я сразу же понял: их ей выбили. Разрезанные груди завалились за спину, а кровь смёрзлась и посерела.

Впервые в жизни видел я женское причинное место, но там, по сути, и смотреть-то было не на что. Всего лишь тёмный треугольный лоскуток. Колени у несчастной женщины слегка изогнулись, левое бедро опустилось, а правое задралось немного кверху. Руки вытянулись вдоль тела, а пальцы скрючились, как когти. Лица было толком и не разобрать. На нём не осталось живого места. Там, где тело истыкала проволока, виднелись проколы. По всему телу шли многочисленные порезы.

Доктор Стивенсон, потягивая из фляги, вразвалку подошёл к телу и склонился над ним:

– Так, ну и кто тут у нас – никак очередная дохлая черномазая!

Цветные, которые принесли оцинкованную ванну с трупом, опустили взгляд. Того, что стоял от него справа, доктор Стивенсон поддел локтем:

– Скажи ведь, парень?

Негр чуть приподнял подбородок и, не глядя доктору Стивенсону в глаза, пробормотал:

– Да, сэр, так и есть.

Мне стало стыдно, что этот цветной так много ему позволяет. Он ведь большой и сильный, захочет – может доктору Стивенсону одной левой голову оторвать. Только вот если оторвёт, то будет болтаться на суку ещё до вечера, а может, и вся его семья вместе с ним, да и любой другой чернокожий, который попадётся под руку Клану.

И Стивенсон об этом знал. Об этом знали все белые. Это знание придавало им наглости.

Краем глаза покосился я на Абрахама. Он переменился: теперь в его лице читался не ребячий восторг, а что-то такое, чего мне разгадать не удалось.

Вот уже папа подошёл посмотреть на тело и сказал доктору Стивенсону:

– Я-то думал, вы не станете осматривать мёртвую. Не захотите.

– В городе и правда не стал бы. Ни один белый за сотню миль не пожелает иметь со мной дела, если прознает, что у меня в кабинете лежала цветная. Приличная белая женщина уж точно не захочет, чтобы её осматривали в таком месте. Без обид, ребята, но цветным отдельно от белых жить надо. Об этом вон даже в Библии сказано. Чёрт возьми, да вы, ребята, радуйтесь, что вам не надо об этом заботиться. Счастливчики вы, вот оно что… Тейлор мне тут сказал, мол, нелишне будет взглянуть. Нелишне, дескать, будет приехать да помочь вам, ребята.